Черная Пасть - Карпов Павел. Страница 87

Забрался он на бархан, чтобы получше видеть. Но ничего не рассмотрел. Не шайтан ли шутки шутит?! Казах совсем ошалел... Хотел бежать к отаре, чтобы позвать своего помощника-чолука, и не успел. Услышал казах не то крик, не то стон у берега. Спустился к воде, крикнул в темноту. В ответ послышался тихий плеск и... хохот. Вдвойне страшно, когда смерть хохочет!.. Чабан взялся за голову, палку хотел запустить с перепугу туда, где шайтан смеялся, но потом увидел: человек в море. И не хохотал он, а захлебывался. Трудно тонул человек. За каждый миг боролся со смертью, чтобы сообщить о товарищах... Казах все понял, но как помочь?.. Побежал он к другим чабанам. Привел их к страшному месту. Собрались они на берегу и разожгли костры в разных местах, чтобы сигнал подать на остров и человеку в море посветить. К этому времени светляк на Кара-Ада уже погас. Все скрыла ночь. А море ухало, изрыгало холод. Шел мокрый снег. Когда волна откатилась от берега, опять послышался крик. Слабый. Короткий. Последний... Никто из чабанов не сомневался, что около мыса Бекташа с острова появился человек. Значит, на Кара-Ада творится что-то страшное... В свете костров кружились бестолковые снежинки. Сначала они были мелкие, легкие, потом стали крупнее, мохнатее... "Тельпеки падают с неба", говорят про такой снег. Подбросили чабаны саксаула в костры. А что дальше делать? Лодок у них не было, чтобы на остров плыть. А море бушует. Море в снегу...

- Значит... студент не показался...- прошептал Мурад, приблизившись к отцу по коврику на коленях. Он верил, что это был студент из Темир-Шуры, который не утонул около острова, а пересек все же ледяной пролив, подал весточку чабану и помог спасти товарищей.

- Не всплыл. - Ковус-ага отодвинулся вместе со стулом к стене и только там, в полутьме, тихонько встал и потрогал пальцем перевитые, густые брови. - Не отозвался больше парень. Одним выкриком все он сказал: весь остаток жизни вложил в этот крик о друзьях... И его услышали. Бросились на помощь пострадавшим.

- Видишь, папа, все-таки он был около берега! - Мурад, стоя на коленях перед стариком, еле слышно шептал.- Я обязательно доплыву!..

- Не о тебе пока речь, верблюжонок. Настоящим джигитом был парень из Темира! Другие не решились, а он поплыл по зимним волнам, в снег. Смельчаки знают, что глаз - трус, а сердце - храбрец! Отчаянный джигит и чабанов заставил делать невозможное. Подбросив саксаула в костры, они бросились искать лодки. А где же больше было искать, как не в проливе!.. Там, около самой Черной пасти поселился безумный человек. Русский ученый. Никто не знает, как он попал к Бару. Чуть живой был, а все искал что-то в соляном царстве. Говорили, что этот бородатый человек был на волоске от смерти, в горле у него торчала серебряная трубочка. Через нее он дышал... Николаем звали этого чудака. Жил с ним еще один человек, армянин. Тоже душевный и смелый человек. Встречался я с ними. Николая с трубкой особенно хорошо помню... Так вот, когда прибежал казах в их деревянный, куриный домик, они делали какие-то опыты с солью.

- Кара-Ада! - крикнул чабан с порога.

К нему бросились с расспросами, но узнали немного. Казах только и сказал, что с острова сигнал подают... У солеваров был кулас. Небольшой, но крепкий, парусный. Такому не страшен каспийский шторм. А волна тогда была куда больше верблюжьего горба, как говорит Алдан! Это надо понимать, что накат был крепкий!.. Человек с серебряным горлом и мангышлакский казах вдвоем поплыли от залива к острову Кара-Ада. Обогнули они страшную, острую как охотничий нож каменную косу, и вышли в море. Чабан для своих овец - шах, а в море он - приманка для осетра. Так шутят моряки про степняков, но про этого джигита с Мангышлака нельзя говорить жалкие слова. Он был настоящий батыр... Да продлит аллах его дни, если отважный казах и сейчас жив, жирного ему бешбармака и хмельного кумыса. Иной раз я думаю, что надо бы объявить всесоюзный розыск и найти того чабана. Шутка сказать, в истории гражданской войны он свой маяк оставил. - Ковус-ага взглянул на Виктора Степановича и, заметив по его лицу, что тот собирается перебить, положил ему на небольшую, с широкими и короткими ногтями сильную, натруженную руку свою тяжелую и горячую пятерню. - А если нет в живых, то надо могилку отыскать и отметить памятным знаком.

- Будет здорово! - воскликнул Мурад, привскочив с колен, напружинившись худеньким, мускулистым телом. Он как гуттаперчевый мальчик в цирке изогнулся и поднял к потолку руку. - Могила неизвестного чабана! - Мурад вдруг притих и опять опустился на ковер у ног Ковус-ага.- Нет, лучше бы он жил. Может, я его увижу и про все сам расспрошу. И про студента из Темир-Хана, и про ученого с серебряной трубочкой...

- Можно бы поискать таинственного вестника-чабана, если бы знать имя! - не утерпел и тоже заговорил Виктор

Пральников, стараясь поддержать Мурада, на которого хмурился Ковус-ага за то, что тот его перебил.

Нельзя было перебивать старика, надо было еще многое от него узнать о полузабытом и почти утерянном для истории эпизоде. В оставшихся записях события на островке Кара-Ада и мысе Бекташ проходят всего лишь как эпизод гражданской войны в Закаспии, но из таких вот взрывных, неповторимых и драматических эпизодов и создается сама история. Виктор Степанович не ради любопытства собирал по крупицам все, что было известно об этом; он считал своим долгом отыскать все ценное, неповторимое, передать отголоски тех событий, рассказать о встречах с их участниками, запечатлеть живые черты, человеческую гордость участников октябрьских сражений, рядовых ленинской гвардии.

То, о чем сейчас рассказывал Ковус-ага, уже никогда и ни от кого не услышишь. Тихо угасающий, хотя еще крепящийся старый каспиец Алдан и его младший сподвижник Ковус-ага, - оба они из революционного племени "краснопалочников", "красных следопытов" и всезнающих быстроногих проводников. Добродушные и в то же время чувствительно беспокойные яшули были той живой историей, которая как будто не уходила в прошлое, не была подвластна секачу времени и не становилась тленом или тенью; она переходила в другие дела и в других людей нового поколения; она не усыхала и не блекла от возраста и старости - эта история, она цементировала и заряжала силой и энергией смену поколений, и каждая черточка, всякое живое свидетельство бывалых людей светилось искрами октябрьского пламени. Виктор Степанович надеялся еще разок встретиться со стариком и не торопил его с рассказом, чтобы тот не гасил живые интонации. Про чабана он хотел знать побольше подробностей. Ковус-ага сегодня вспоминал минувшее с завидной ясностью и рассказывал как бы не для других, а говорил себе, все переживал заново.

- И Алдан ничего не знает о степняке, который стал спасителем? - спросил Виктор Степанович.

Ковус-ага с досадой посмотрел теперь уж не на сынишку, а на седеющего литератора, который тоже страдал мальчишеским нетерпением.

- Верблюда не увидели, а орешки его заметили! Так?..- со стариковской колкостью сказал Ковус-ага, желая подкузьмить в чем-то гостя.

- Я поясню, Ковус-ага...

- Мне Алдан все пояснил! Он и про этого верблюда мне напомнил. Алдан на меня за этот же самый вопрос так обиделся.!. Он так и сказал: нас часто спрашивают и упрекают... того-то вы не видели, этого не запомнили, а про того и совсем не слышали... Ругают, что мы верблюда-то не заметили... Видели мы самых сильных инеров. Даже таких, про которых в народе говорят: когда в караване есть такой инер, груз на земле не залежится. Но мы все делали и жили не для похвальбы. Делали так все от сердца, искренне и жертвенно, как народ и как Ленин велели! Делали все по велению сердца, а наши сердца навсегда народу и делу Ленина отданы. Так говорит мой друг Алдан. И я так думаю. Про того чабана, судьбой которого во многих книгах интересуются, Алдан сказал: был он такой же, как мы, бедняк, свое богатство при себе носил: кибитка за плечами, ложка - за поясом. Ходил за отарой, искал счастье. Только никак не мог его догнать: он за ним пешком, с чабанской гнутой палкой спешил, а счастье - на скакуне убегало. Не сразу оно к нам в этот край и после Октября пришло, за бедняцкое счастье еще долго мы дрались с интервентами и басмачами. Когда друг Алдана, казах из Мангышлака бросился спасать революционеров, он не думал, что совершает подвиг, что когда-то его разыскивать и прославлять будут. Чабан был настоящий человек, делал все по совести и по сердцу. Алдан говорит, что он его всегда называл просто - чабан... Тот его курдючным салом, бешбармаком и кумысом баловал, а рыбак Алдан снабжал красной рыбешкой, кавказским табачком, дробью, порохом и новостями... После того самого случая, как сказал Алдан, его друг будто, бы на нефтяные промысла, на Эмбу или к себе на Мангышлак подался.