Ольга Яковлева - Иванов Сергей Анатольевич. Страница 8

— Не мечет, — ответила Ольга. — Она во вторую смену ушла. Её до самого полдвенадцатого ночи не будет.

— А кто будет?

— Я.

— Погоди, а… это самое…

Ольга догадалась: Огоньков про отца хотел спросить. Отца у неё не было. Она ещё в малышовскую группу ходила, когда отец… уехал. Да, так мама сказала: «Уехал».

И теперь он слал только переводы денег. Каждый месяц мама говорила:

— Надо на почту сбегать…

А в руках у неё была всегда одинаковая серовато-жёлтая картоночка с таким пушистым оборванным краем. Ольга (уж забыла откуда) знала, что это отцовский перевод. Однажды она заглянула в эту бумажку: «45 руб. 00 коп.». Вот, значит, сколько полагается на её воспитание — сорок пять рублей…

О бывшем отце и о картонных переводах Ольга думала привычно, спокойно. Только не любила, конечно, когда об этом выспрашивали.

А Генка — он ведь ничего не знал. Однако сразу почувствовал, что начинается неловкость, и замолчал. «Как Борис Платоныч», — подумала Ольга. И стало приятно, что он чем-то похож на старика ботаники.

— А хочешь, пойдём к нам, — прервал молчание Огоньков. — Чайку по стаканчику треснем…

— Как треснем?

— Ну выпьем. — И вдруг добавил — У меня дед чего-то загибается. — Постучал пальцем по груди. — Моторчик отказывает.

Ольга с трудом слушала Огонькова. Слова его были какие-то колючие, будто ежи. Едва возьмёшь — тотчас хотелось бросить. Не могла она себе как-то представить домашнее неторопливое чаепитие рядом со словом «треснуть», а болезнь старика ботаники рядом с придурочным «загибается». Словно Борис Платоныч не человек, а сгоревшая спичка.

— Ну чего, пойдёшь? — уже нетерпеливо спросил Огоньков.

Ольга кивнула.

— Лады!.. Не болит?

— Прошло уже.

— Деду скажем, что упала, и больше ни звука… В общем, что без драки. А то он знаешь… Он это самое…

Они шли вдвоём по улице. И Ольга чувствовала себя не очень-то удобно. Идёшь со взрослым мальчишкой, он тащит твой портфель, на брата и сестру — сразу видно! — не похожи…

А вот Огоньков наоборот: шагал себе как ни в чём не бывало, болтал, сыпал своими неудобными, непривычными для уха словечками. Пожалуй, даже весёлым казался.

Такая уж была черта у Огонькова. Правда, Ольга распознала её потом. Огоньков если кому верил, если кого принимал в свои, того не стеснялся, с тем разговаривал обо всём и тому доверял. А к слову сказать, таких вот «своих» у Огонькова почти не было. Но зато уж друзей он помнил навсегда. И о каждом говорил мечтательно и грустно. Например, так: «Вот у меня дружок был в лагере, так мы с ним знаешь!..» Но в школе до сих пор ни с кем Огоньков так и не сошёлся. Второй год здесь учился, а всё особняком, всё мимо.

Только вот одна Ольга за него заступилась.

Огоньков, оказывается, жил почти рядом с ней, в соседнем переулочке. Минуты три или четыре ходу. У него был домина с необъятной лестницей, тусклыми длинными зеркалами, стоящими, как стражники, по бокам, и старинным, неспешным лифтом.

Огоньков сперва нажал шестой этаж. Но когда они проезжали третий, быстро нажал красную кнопку «Стоп», открыл дверь.

— Лифт же испортишь! — сказала Ольга. — Ты что! Она, между прочим, правильно ему сказала. Огонькову до третьего можно и на одной ножке допрыгать. А если кто правда на шестом живёт?.. Ольга, например, даже на седьмом жила. Так без лифта туда добираться — это же буквально весь воздух выдышишь.

Но Огонькову разве такие вещи объяснишь?!

— Не бойся, — распетушился он. — Тут школа, рука мастера!

Он вдруг помчался на четвёртый этаж, вызвал оттуда лифт! Кабинка послушно пошла кверху. Тотчас она вернулась обратно вместе с Огоньковым.

— Ну где я его испортил? — торжествующе закричал Генка. — Тут дело не в порче, а в точности движений, поняла? Я точность движений отрабатываю!..

— Зачем?

— Надо!

Старик ботаники лежал на очень широкой деревянной кровати, разукрашенной резными фруктами и людьми. И кругом было всё старинное, и пахло старинным. И книги поблёскивали зелёным и красным в застеклённом шкафу на львиных лапах. И с потолка спускалась потемневшая медная люстра.

— Вот привёл к тебе гостя, дед! — громко сказал Огоньков.

Старик ботаники приподнялся на мягкой подушке.

— Оля пришла! — Он улыбнулся, быстро осмотрел её добрыми глазами. — Вот так чудо! Вот так молодец!.. Ой, ой! Погоди! Ногу себе где-то разбила. Господи! Кровь-то какая!..

И правда: на бинте просвечивало красное пятнышко. Надо же, просочилось!..

Старик ботаники стал её расспрашивать, что да как, и Ольге пришлось малость приврать. Потом они стали говорить про школу. Борис Платоныч жаловался, улыбаясь:

— Генька-то мне ничего не рассказывает. Всё сам с собой, как на необитаемом острове живёт…

Вопросы его были совсем простые. Ольге хорошо и спокойно было отвечать ему, сидя на прямом деревянном стуле с высоченной, как башня, спинкой.

Когда взрослые с детьми разговаривают, то они обычно что? Или веселятся над тобой, словно ты конферансье, или начинают тебя веселить. Но редко кто из них говорит серьёзно. Редко кому интересно просто поговорить. А Борису Платонычу именно было интересно.

— Дед, рубать чего есть? — крикнул Огоньков откуда-то из другой комнаты.

— Суп я сварил, из пакета. А второе, Геня… Сходи, дружок, за котлетами. И с вермишелью их отварной…

— Я суп твой греть поставлю, посмотрите здесь! — Входная дверь захлопнулась.

Через две минуты Ольга пошла на кухню, к супу. Боже ты мой, что это была за кухня! В жизни Ольга не видала столько посуды грязной. Вся мойка была завалена ею и весь столик. И на полу, на жёлтом линолеуме, сплошь пятна — чёрные, серые, бурые, какие-то зелёные, — словно это не пол, а географическая карта.

Она вернулась к старику, и, видно, на физиономии было у неё что-то такое написано. Старик ботаники спросил — Ольга только покраснела. Ответить она не знала как и поэтому не решалась. И вдруг в голову пришли самые простые слова:

— Можно, я там… Я хочу помыть там немного. Старик ботаники смотрел на неё одну секунду. Потом глаза отвёл. И, честное слово, Ольга не ошиблась: он покраснел! Покраснел и сказал:

— Спасибо тебе большое, милая! Мы ведь с Генькой одни. Да вот я ещё, видишь…

Ольга нашла старую, сухую, аж запылившуюся мочалочку для мытья посуды и кусок мыла. Началась работа. Ольга очень хорошо знала её. Сперва посуды кажется такая гора, такие джунгли! А потом глядишь… уже надо думать, куда бы тарелки чистые ставить. Глаза боятся, руки делают! Так мама любит говорить.

У них под праздники всегда гостей бывает — ого-го!.. А значит, и посуды потом целые горы. Но если взяться дружно…

Ольга думала об этом, ещё о чём-то. А сама мыла да мыла. Мокрыми руками выключила закипевший суп. В общем-целом, потихоньку осваивалась здесь и приводила всё в божеский вид. Очистила столик, поставила три тарелки, рядом положила три ложки, три вилки.

— Что-то и грохота никакого не слышно. — За её спиной стоял старик ботаники. — Неужели даже ни одного блюдечка не разбилось?!

Ольга порозовела от гордости: стопки блюдец, тарелок и тарелочек стояли чистые и белые, словно колонны в Большом театре.

Генка вошёл. Старик ботаники кивнул ему:

— Кто же здесь среди нас вожатый?

— Ну, дед, я просто умолкаю до будущего года! Я просто ухожу в подполье!

— Только котлеты нам оставь!..

Пообедали, и старик ботаники сидел с ними за столом. После Ольга пол подмела, а Генка тряпкой на швабре все комнаты протёр: кухню, кабинет, спальню, столовую. Это было не так уж и сложно. У них на полу линолеум. Вот если б паркет был, как у Ольги… Но зато у Ольги всего только кухня и одна комната.

А ещё — и это главное! — всё у них быстро оттого получилось, что Огоньков не злился и не хандрил, как обычно мальчишки, если их убирать заставляют.

— Палубу драить — это работа отличная! — кричал Огоньков. — Точно, Олька?