Такой смешной Король! Повесть первая - Леви Ахто. Страница 17

— А много ли их уехало?

Тайдеман считал, что более трехсот человек. Это только с Островной земли.

— А военнослужащие, которые хорошо знали русский язык, устроились там вполне прилично. В немецкой армии. Один бывший полковник, — сказал Тайдеман, — по фамилии Куузик, что означает «сосняк», чтобы скрыть ее эстонское происхождение, стал писать «Кузик» — с одним «у», в результате чего по-эстонски получилось «писун». Так этот полковник получил место охранника в концентрационном лагере в Польше. Однако его жену, еврейку, отправили в другой лагерь — изоляционный… временно. Как неарийку. Одним словом, устраиваются как могут. Неплохо, когда знаешь языки.

— А еще говорили, что русский язык малозначителен, отдавали предпочтение немецкому, английскому… Теперь немцы сами нуждаются в тех, кто знает русский язык.

Потом, как уже повелось в последнее время, разговоры стали крутиться вокруг дел между русскими и финнами. Здесь Тайдеман знал не больше других: что отношения между этими странами обострились, что финны объявили, будто не в состоянии выполнять все требования Москвы, что переговоры оборвались, потому что финский король все ждал, когда его пригласят на новые переговоры в Москву, а Сталин сказал, что не надо, хватить болтать. И Советы отказались от договора о ненападении с Финляндией. Теперь точат ножи.

— И шведам эти советские предложения Финляндии были не по душе, — объяснил Тайдеман, который, оказавшись в положении нового человека, чувствовал себя обязанным участвовать в беседе. — Шведы в этих предложениях видели что-то опасное для своей страны. Все везде всем опасны, всем необходимо от всех защититься, укрепиться…

— Одним словом, чтобы мне, и тебе, и другим жить спокойно, надо друг от друга основательно отгородиться, — это Прийду с Рямпсли подал голос. — А лучше всего отгородиться, если отмахать от другого государства кусок землицы, построить на ней свои оборонительные крепости.

— Да что там с этими кусками возиться, лучше уж как немец — он не куски, а целиком хапает. Вот в газете писали, что и Бельгия и Голландия от него границы свои закрыли на замо?к.

— Что для разбойника замо?к!

Женщины в мужских разговорах участвовали пассивно. Они больше слушали. Но поскольку все эти военные дела касались и их конкретных интересов, то сколько же можно молчать, и они естественно стали возмущаться по поводу того, что петролеум и сахар намереваются выдавать по продовольственным карточкам.

— То ли еще будет, — мрачно изрек нукиский дед. — Как бы тебе и на хлеб норму не установили.

— Ерунда! — воскликнул коолиский старик. — Когда византийцы осаждали Спарту, царь Леонидас запретил свободную торговлю продуктами, и стали их раздавать по нормам: тому, кто сильнее и ловчее, полагалось больше, потому что они были нужны для военных успехов. Чтобы установить, кому сколько положено, метали копья, прыгали через коня, после чего давали пергамент с указанием, сколько кому положено.

— Как хотите, а прыгать через лошадь я не буду, — объявила Хелли, и всем было весело, кроме Короля, лежавшего в одиночестве со своим средним ухом.

Глава VI

В декабре началась война и за Финским заливом. Московский король больше не принимал финского короля, а тот, в свою очередь, объявил всему миру, что поступиться своими интересами он не может. Он, финский король, такого мнения: пусти русского к себе, он — винтовка в одной руке, листовка в другой — тут же станет агитировать. Такое они в Финляндии уже видали, а к чему приводит советская агитация — всем известно, кто не забыл участи русского царя.

Сведения о событиях в мире доносились из кухни до Короля отчетливо, поскольку сидевшие вокруг «Филипса» звениноговские аналитики говорили громко. Они перечисляли по очереди потери сторон: финны уничтожили столько-то дивизий русских, столько-то сбили самолетов, столько-то сот танков затонули в покрытых льдами озерах, уничтожены среди скал. По всему выходило, что Советам на линии Маннергейма приходилось трудно, и неудивительно: танки к скалам мало приспособлены, хоть тысячами их гони, что товарищ Сталин якобы и приказал сделать. А самому товарищу Сталину стукнуло уже шестьдесят, и Королю было трудно себе представить, чтобы человек мог быть таким старым.

Звениноговские аналитики несколько вечеров посвятили взволновавшему их умы вопросу, зачем поехал Лайдонер, наш главнокомандующий вооруженными силами, в такое время в Москву? Что ему там понадобилось? В Москве его принимали с музыкой, он со Сталиным под ручку парад принимал. Загадочно. Когда же он возвратился, ему вслед Молотов телеграмму послал: он, Молотов, так рад, так счастлив, что Лайдонер благополучно домой добрался.

А Лайдонер выступил по радио и сказал, что в Москве от него ничего не хотели, ну ровно ничегошеньки. Накормили, конечно. Разумными советами снабдили: рекомендовали укреплять республиканские границы хорошенечко, предложили помощь в этом деле, поскольку у России всякого-разного много и народа сколько угодно.

Потом говорили, что в Финском заливе потопили тот самый «Кассари», который Король видел в порту, когда «Кассари» перевозил на немецкий пароход «Адлер» переселенцев.

Сначала «Кассари» обстреляла из пушки подводная лодка. Около полусотни снарядов просверлили обшивку старого корабля, стреляли также из пулемета, чтобы помешать команде перебраться в спасательную шлюпку. Затем «Кассари» стал уходить под воду. До последнего был виден флаг тонущего судна — сине-черно-белые цвета. Чья была подлодка, так никто и не мог сказать.

«Небо и земля найдут свою гибель, а слово мое никогда» — так сказал Христос…

И этой фразой, произнесенной якобы Христом, Ангелочек, пришедшая проведать больного Короля, дала понять: нет причин для беспокойства, ибо слово Христа остается. И что из того, если его некому услышать…

Из чего состоит воспаление среднего уха? Из градусника, «Филипса» на кухне, розового языка Вилки, горьких лекарств и горячих компрессов. Но это еще не все…

Всю зиму Король был избавлен от школьной каторги, но радоваться не мог: болело ухо, и это, надо сказать, тоже не Африка. В связи с этим, глядя из-под одеяла одним глазом на тихо падающие снежинки за окном, Король подумал с грустью: почему так не справедливо получается, если что-то хорошо, одновременно с этим что-то плохо? Почему не так, чтобы и в школу не ходить, и ухо чтобы не болело?

Сороковой год, по сути дела, ворвался в дом У Большой Дороги старым безрогим бараном, которого Антс с Ару и Эймар с Ребра обрядили Дедом Морозом, привязав ему бороду из пакли и повесив на шею мешок с пряниками. Когда на Рождество постучали и открылась дверь, вошел упирающийся «Дед Мороз», он не хотел входить; оказавшись же в комнате, где жила семья Короля, устремился к елке, чтобы пощипать зеленые ветки, — баран есть баран. Было весело. Когда барана вытолкали (а то елку сожрет) и повели домой, все звениноговские ребята шли за ним, горланя рождественские песни: «Мчались сани и розвальни…»

После Нового года министр внутренних дел, выступая по радио, сказал: «Хотя наша страна благодаря разумному руководству президента, избежала прямого участия в военных делах, но все же организовать в городах и селах светомаскировку нужно».

В городе Журавлей двумя минутами молчания почтили память павших в Освободительной войне в восемнадцатом году. Все находившиеся на улицах граждане, в том числе и советские военнослужащие, как в одиночку, так и построенные в колонны, стояли недвижимо, сняв шапки, пока не закончили звонить церковные колокола. Школьники возложили венки к памятнику солдата у магазина детских игрушек и спели гимн.

Король лежал, ему было скучно, хотелось на волю — на улицу, но в эту зиму лютовали сильнейшие морозы, по «Филипсу» передавали, что в Финляндии местами мороз достигал минус пятьдесят два градуса.

— На Сырве, — сказал Алфред однажды, приехав из города, — колодцы замерзли до дна, а мы пока еще с водой. Хотя как дальше будет…