Такой смешной Король! Повесть первая - Леви Ахто. Страница 5

Итого в доме хутора Сааре жили теперь вместе семьей Короля семь человек. Короля поселили на чердаке благо было лето, причем над коровником, в котором находили приют Серая лошадь, восемь овец, две гвиньи И, наконец, две коровы.

Та половина чердака, которая стала опочивальнеи Его Величества, была обставлена старыми сундуками — в них хранились журналы с фотографиями русского царя, князей и принцесс, старой мебелью, поломанными стульями, комодами. Но кровати не было. Постель Его Величеству постелили в большом корыте, из которого когда-то кормили свиней. По другую сторону люка, до которого можно было подняться по шаткой приставной лестнице, находилось сено, которое через второй люк сбрасывали прямо скотине. Спустившись же по лестнице, можно было попасть на гумно, где хранились повозки, сани, конская и хозяйственная утварь — чересседельники, подпруги, дуга, вожжи, веревки, кнуты, косы, грабли и прочее. Королю здесь было интересно.

Когда было светло, он листал старые журналы. По ночам, если не спалось — такое бывало редко, он слушал, как лениво лаяли деревенские собаки, по утрам где-то вдали куковала кукушка. Доброе же утро Его Величеству первыми желали, разумеется, петухи. В Главном городе всего этого не было.

Хутор Сааре являл собой для Короля даже гораздо более интересное «государство», чем уголок двора на улице Сиде в Главном городе. Чердак был интересен, но и двор, и сад, и амбары — все здесь для него необычно. А баня! Еще сарайчик, где дед Юхан ремонтировал грабли и лопаты, колеса от телеги, точил косы, ножи.

По вечерам — это стало традицией — он самостоятельно уводил на пастбище лошадь, вернее, наоборот, лошадь увозила на себе Короля, который затем возвращался пешком на хутор. Следовательно, он ездил верхом, как положено королям. Вечером Серую — на пастбище, утром — с пастбища. Главное, не проспать. Взобраться на «коня» было непросто, выручала сложенная из камней ограда.

Главной действующей фигурой на хуторе была конечно же Ангелочек — строгая и требовательная ко всем. Подвижное существо и очень богобоязненное Ее настольной и единственной книгой была Библия. За всем Ангелочек следила, чтобы все делалось правильно. А как правильно, знала она одна. Она учила деда правильно поить кур, Манчи и Сесси делать ту или иную домашнюю работу, Хелли Мартенс готовить, стирать. Словом, во все она совала свой острый нос, все было не так, все неправильно. То ее голос слышится с огорода — учит Алфреда поливать огурцы, то вдруг спотыкается, старается не отстать от шустрого Иммануэля, когда тот пашет в поле за усадьбой на Серой, бежит и за что-то его поносит; затем ее очки блестят в бане, где предельно терпеливый дед Юхан растапливает печь. А вот от нее и собаке до сталось, и бедная Вилка обиженно прячется в свою конуру. Доставалось от Ангелочка и Королю, который совершенно бестолково относился к дару божьему — меду с домашним ржаным хлебом. А ведь все мальчики спят и видят, как бы вдоволь меду налопаться; а тут самый тощий, как вьюн, а от меда нос воротит…

Ангелочек была не права, Король мед любил, но когда тебе его суют каждый час, куда все это может вместиться?

А вот Юхан — фигура солидная! Ни с кем не спорит, со всеми соглашается, но все делает по-своему тихо и спокойно, как считает нужным. Кто бы ни учил кто бы ни кричал. Неправильно? Дед посмотрит на «учителей» задумчиво и согласится: да, неправильно Но… сделает именно так — неправильно.

Нравоучения по любому поводу, примеры из жизни святых, учение Христа — ими Ангелочек начинала свой день, ими и заканчивала. Дед же Юхан от всех суетных мирских дел отгородился песней, которую насвистывал сквозь зубы. Король попробовал так свистеть, не сумел. Песня эта называлась «На земле Мулги — там жить хорошо».

Земля Мулги…

Есть, конечно, такая земля в центре республики, земля хлебородная, отсюда слова «там жить хорошо». На Острове земля намного хуже, что и говорить, но и про Остров песни поют, и тоже имеются слова примерно такого содержания: «Нигде на свете лучше нет, как летом на Островной земле…»

Когда Король вырос, он в этом убедился: летом и зимою, осенью и весною — на острове хорошо в любое время года, хотя почва здесь каменистая, но разве в этом дело? Здесь же растет такое удивительное растение — кадакас. Оно, как и островитяне, упорное, а еще целебное и красивое. Кадакас… Король узнал, один лишь гектар в состоянии оздоровить воздух целого города. А как пахнет он! Как крепка его древесина! И нигде нет его столько, сколько на Островной земле.

Королю жилось привольно, его свободу не ограничивали, так что он действительно чувствовал себя здесь королем. Он и Вилка неразлучно носились повсюду, вместе всему на свете удивлялись, вместе познавали жизнь: Король — задавая всем вопросы, Вилка — полагаясь на свой нос. Но, надо сказать, не любил Король выспрашивать. Он предпочитал догадываться, одним словом, сам устанавливать, что есть что, и поступать, чисто интуитивно; ежели все-таки что-то не поддавалось разумению, тогда лишь спросит: «почему», «что», «как»?

Мелинда, наоборот, во все совала нос, но не так, как Ангелочек, чтобы учить, как правильно, а чтобы выспрашивать: кто, где, когда, почему, зачем, отчего — все Мелинда должна была знать. Разговаривала она веско и значительно, так что никто никогда не сомневался: она знает, и она права. Алфред говорил, что с такой женой, как Мелинда, Хуго обязательно наследует после смерти Юхана хутор Сааре, потому что Иммануэль легкомысленный, а какая у него будет жена… Да и будет ли вообще?

А Манчи действительно больше интересовался качелями. Они были поставлены молодежью Звенинога посредине деревни неподалеку от пруда, рядом с хутором, который назывался Прудовым. Здесь Манчи и его друг Эйнар с хутора Ребра каждый вечер проводили на качелях. До полуночи слышались визги девушек и песни. Собственно, когда приходил Манчи домой — кто это видел или слышал?

С появлением же в Звенинога Алфреда на хуторе Сааре стали по вечерам как бы случайно собираться мужчины. Приходили посудачить, о чем писали газеты, и подстригаться. Алфред умел стричь, Короля он всегда сам стриг. Его услугами пользовались дед Юхан и Эйнар с Ребра, Манчи и все, кто просил. А мужчинам в деревне это было удобно — не надо ездить в город Журавлей в парикмахерскую, не надо платить, Алфред подстригал за так, тем более что и поговорить о жизни можно.

О чем только не говорили…

Его Величеству нравились такие публичные стрижки во дворе хутора, где у бани Алфред ставил табуретку для клиентов, которые в ожидании своей очереди рассаживались кому как нравилось: кто на дровах, кто на скамейке, кто просто на траве. Его Величество тоже где-нибудь пристраивалось: слушать было интересно. Можно было идти на качели с Манчи, но там собирались главным образом взрослые девушки с парнями, которые то щипали девчат, то обнимали, а те верещали да визжали, хотя страшно им явно не было. Королю такой шум был не по душе.

Другое дело здесь: говорили про короля ланьего народа, который жил на острове Абрука и недавно зимою умер. Это, оказывается, была самая большая лань в стране, но она сломала ногу, и ее убили, а шкуру набили и выставили в музее; говорили про пожар в парке города Журавлей — столице Островной земли, кто-то знал, что у львов обоняние намного сильнее, чем у собак: там, где чует лев, собака еще даже не принюхивается. Но больше всего разговоров уделялось делам войны. Гадали, чего ради нужно Гитлеру звание почетного гражданина Данцига — свободного города, где немцы его приветствуют, а поляки-де не знают, как и быть… Говорили про совершенно непонятный Королю польский коридор, являющийся якобы яблоком раздора между немцами и поляками. Немцы хотят эту «прихожку» присоединить к Германии, а поляки опять же против. Но они-де предупредили: если немец сунется, встретится с польским штыком. А Берия, говорят, выгнал всех немцев из Москвы и России, потому что у них там убили авиаконструктора Яковского в его собственной квартире: ударили по голове, затем задушили. Потом восхищались перелетом англичанина Грововера из Англии в Россию, куда он прилетел, чтобы увезти свою жену из советского «ада» [1].