А и Б сидели на трубе - Алмазов Борис Александрович. Страница 18

— А какой породы? — спросил Резус с опаской разглядывая пса и хозяина.

— Ды-ды-ды-доберман! — стуча зубами ответил продавец.

— Ха! — не поверил образованный Резус. — Доберман — гладкошёрстный! А этот вон какой волосатый.

— Сам ты волосатый! — буркнул мужик, скрипя по снегу растоптанными кедами. — Всё ты знаешь! Менделеев, тоже мне…

— У добермана морда длинная, а этот вон какой широкомордый, — не унимался натуралист.

— Ба-ба-ба-банан-то вынь! — сказал Кактус.

— Какой банан? — не понял Резус.

— Из уха! — рявкнул Кактус. — Какой же это ды-ды-доберман? Ды-дыберман гладкошёрстный, а это? У тебя что, глаз нет? Разве это доберман?

— Но вы же сами сказали…

— Бо-бер-ман! Не д-ды-доберман, а бо-боберман! Сечёшь разницу? Порода такая про-продуктивная. Тьфу, перспективная…

— Я про такую породу никогда не слышал! — загоняя очки повыше, на фигушку носа, сказал Резус. — Доберман — это да! Доберман-пинчер, например…

— Сам ты пи-пи-пинчер! — возмутился Кактус. — Академик нашёлся! Смотрите на него, породу отличить не может! Смотри сюда! То доберман-пинчер, а это бо-бо-боберман! Совсем другое дело!

— Я про такого не слышал!

— Мало ли что! Порода новая! Бо-бер-ман — на букву «б», понял? Боберман. И не это, не пинчер, а как это… Во! Стюдебеккер! Уникальная собачка! На весь город один экземпляр!

— Единственный? — переспросил Вовка.

— Но! Не сойти с места! Второго такого нет, хоть с фонарем ищи! — поклялся Кактус. — Потому и стою тут, как три тополя на Плющихе… Порода уникальная! Продуктивная! Тьфу, перспективная! Никто в ней не смыслит ни шиша! Соображали бы в собаках — с руками бы оторвали! За любые деньги.

Боберман поглядел на Вовку исподлобья. Подвигал мохнатыми бровями и отвернулся. Потерял к мальчишке интерес.

— А что он умеет? — спросил Вовка.

— Что хошь! Чему научишь, то и будет уметь! Он толковый. С ним хоть на охоту, хоть на рыбалку, хоть на выставку. Не подведет! Одно слово — бо-боберман!

— Так что он сейчас, еще необученный? — полюбопытствовал Резус.

— Ну! Рядовой! — подтвердил Кактус. — Сам же видишь — щенок.

— Так он что, еще расти будет? — ахнул Вовка.

— Как захочешь! — уверил мужик. — Хошь большую собаку иметь — ну то есть для солидности, — корми кашей! Хошь маленькую — не давай ни крошки. Усохнет! Он же этот, как его, стюдебеккер, — сам понимаешь! — Мужик заговорщицки подмигнул. — В общем, оригинальная собачка! Бери, не пожалеешь! Дёшево отдам.

— За сколько примерно? — приценился Вовка.

— А сколько у тебя есть? — заинтересовался Кактус, и оригинальная собачка тоже заинтересованно подняла морду.

— Три рубля.

— Покажи!

Вовка вытащил трёшку.

— Эх! — торопливо сказал мужик, сгребая деньги. — Себе в убыток. Но уж больно вы мне, космонавты, по душе. Владей!

Он сунул верёвку, заменявшую поводок, оторопевшему Вовке.

— А документы? — слабо вякнул Резус.

— На что ему документы? — удивился Кактус, торопливо пряча деньги в кепку. — У него же вся биография на лице, извиняюсь, на морде написана!

— Для щенков…

— Да ты что, пионер?! Разве щенки от документов заводятся? Гы-гы!

— Вы меня не так поняли… Чтобы породистые были…

— Будут! — уверил Кактус. — Любые будут! Хошь — бульдоги, хошь — носороги! От этого — любые будут! Ну, а сильно подопрёт — в милицию сходи! Там ему моментом паспорт оформят. Порода редкая… Привет!

— А зовут-то как? — крикнул Вовка в спину мужика, который уже ввинчивался в толпу.

— Зовут? — выдернулась откуда-то уже издалека, из-за прилавков, его колючая рожа. — Зовут, эта… Герой! Во! Можно по-родственному — Гера! В общем, Георгин!

Глава шестая. — Странная всё-таки порода…

…боберман-стюдебеккер! — бормотал себе под нос Резус, когда они шли домой. — Никогда про такую не слышал. В профиль на овчарку похож, а если прямо посмотреть — вроде эрдель, или боксёр… Лапы-то передние, как у эрделя! Точно! А вот задние… Задние не знаю, как у кого…

Георгин тащился позади приятелей, как вьючная лошадь, преодолевшая тяжёлый горный перевал, едва не подметая кудлатой мордой истоптанный снег.

Все шавки и волкодавы, выведенные на продажу, завидев бобермана, начинали биться в истерике, а их продавцы застывали с открытыми ртами. «Во как смотрят!» — думал Вовка, уверяясь, что не промахнулся в покупке и боберман, действительно, уникальная собака.

Сам же виновник переполоха совершенно не обращал внимания на шум. Только однажды, когда уж совсем наглая моська подскочила к самому его носу, Георгин остановился и, подняв над зелёным глазом развесистую бровь, по-человечьи мрачно спросил: «Н-н-н-н-ну?»

Моська, жалобно пискнув, испарилась, а стюдебеккер, тяжко вздохнув, опять опустил разбойничью рожу к самой земле и поплелся дальше, виляя всеми позвонками и выставив тощие лопатки над облезлыми рёбрами.

Однако на трамвайной остановке покорность его кончилась. Он упрямо мотал башкой и упирался всеми четырьмя лапами. А когда подкатил трамвай, пёс так заголосил, что Вовка от неожиданности выронил верёвку. До дому пришлось добираться пешком.

В парадной Вовкиного дома стюдебеккер с неудержимой силой поволок приятелей в подвал, и только убедившись, что вход туда прочно заколочен, дал втащить себя на шестой этаж.

Ехать в лифте он тоже не пожелал.

Глава седьмая. — Батюшки светы!..

…Да что это такое! — запричитала бабуля, когда Вовка затолкал упиравшегося Георгина в квартиру. — Мил мои! Да где ж ты таку страховину выискал? Да ведь это ж телок цельный! Мил мои!

— Погоди, бабуля! Мы его кашей подкормим, он ещё больше вырастет! — обнадёжил её Вовка.

— Осподи! — застонала бабушка. — Да где же в таком разе мы сами ночевать-то станем?

— А что такого? — сказал отец. — «Помнится, прежде и не в такой тесноте жили, а не в пример дружнее как нонеча!»

Бабка поджала губу и ушла в свою комнату.

— Костя! — умоляюще посмотрела на отца мать. — Ну придумай же что-нибудь…

— Вот это — пардон! — сказал отец. — Что пардон, то пардон! Я умываю руки.

И действительно ушёл в ванну бриться.

— Это не моя идея! — закричал он оттуда. — Что хотите, то и делайте!

— Вовочка! — робко предложила мама, с опаской поглядывая на Георгина. — А может, мы его накормим да и отпустим на волю?..

— На какую волю! — закричал Вовка. — Что он, чижик в день птиц?!

Но мама уже открыла холодильник и вытащила оттуда кусок колбасы.

— Ну-ка, собачка, собачка…

Георгин, который смущённо жался в прихожей, вдруг вздыбился, в животе у него заурчало, точно там завели небольшой тракторный мотор.

Вовке показалось, что от тарелки с колбасой до клеёнчатого псиного носа натянулась невидимая нить, прямая, как луч лазера, и Георгин пошёл-пошёл по этому лучу, перебирая кривыми задними лапами и нервно топоча передними… В какое-то неуловимое мгновение он скакнул (или мелькнул)! Мама вскрикнула, тарелка грохнулась вдребезги! Георгин гамкнул, и колбасы, вместе с бумагой, как не бывало. Стюдебеккер ошалело завертел глазами, не веря своей удаче, и со страшным воплем ринулся в раскрытый холодильник.

— Костя! Костя! — отчаянно закричала мама.

— Что такое? — Отец с намыленной щекой выскочил из ванной.

— А ну поди прочь! — Бабуля ворвалась в кухню, воинственно размахивая шваброй. — Осподи! Дак ведь он весь недельный провиант сничтожит!

Георгин, урча и постанывая, жрал все подряд вместе с полиэтиленовыми мешками и картоном упаковок. Его сутулая, с выпирающими позвонками спина дрожала от восторга. Ошалело вертелся обрубок хвоста.

— А вот я тебя, злыдню! — закричала бабуля басом, замахиваясь шваброй.