Всё самое плохое о моей сестре - Уилсон Жаклин. Страница 17

Я подумала было рассказать ему историю с Синюхой, но поняла, что он ничего не поймет. Поэтому я так и стояла, уставившись на доску и переминаясь с ноги на ногу, пока он бубнил и бубнил. На самом деле это вовсе не было страшно – просто скучно. Но я понимала, что это временное затишье перед бурей. Бурей была мама.

Когда прозвенел звонок на урок, мистер Хаббард махнул рукой, чтобы я ушла. Я быстро помчалась по коридору, но мама выскочила из своего кабинета и успела схватить меня за плечо, прежде чем мне удалось убежать.

Она слегка встряхнула меня.

– Ну подожди, уж дома-то я до тебя доберусь! – прошипела она.

Сидеть на уроках в этот день было очень странно. Я с трудом решала задачки, с трудом писала тест. Обычно ни то ни другое удовольствия мне не доставляло, но сегодня я хотела, чтобы каждый урок тянулся вечно. Нашей учительнице, миссис Мэдли, рассказали об инциденте с яйцами, и она сочла необходимым прочитать еще одну небольшую нотацию перед всем классом – хотя ее губы все время подрагивали, будто она вот-вот могла прыснуть со смеху. Возможно, дело было во внешнем виде Кэйти, Ингрид и Элайши. Мама, конечно, постаралась, но они все равно выглядели сильно пострадавшими от яиц, особенно Кэйти. Казалось, будто она не мыла волосы несколько недель. Все трое, естественно, свирепо смотрели на меня, но напасть не пытались и, хотя все время перешептывались, ни разу не произнесли противного слова «синюха».

Все другие дети поглядывали на меня с осторожностью, словно стараясь догадаться, что еще я собираюсь отмочить. Микки Уэст послал мне записку:

У меня забилось сердце. Мальчики вообще никогда не позволяют девочкам играть в их командах. Но Микки пригласил меня с ними играть!

И я написала ответ:

И добавила смайлик.

Я не была уверена, что завтра буду в состоянии играть в лапту. Но я была уверена, что мама собирается меня побить.

И вот оно – самое плохое. Всю дорогу домой мама хранила зловещее молчание и заговорила, только когда мы закрыли за собой двери дома.

– Мне за всю мою жизнь не было так стыдно, – сказала она. – Немедленно отправляйся в свою комнату, Мартина. Даже смотреть на тебя не могу.

Но у меня больше не было своей комнаты. Я мучилась в этом розовом ужасе и высадилась на необитаемом острове, на верхней кровати. Завернулась в Уилму-кита и стала посасывать большой палец. До смерти хотелось есть. Обычно, когда мы приходим из школы домой, мы всегда пьем фруктовый сок с печеньем. Ясно было, что меня оставят без этого угощения. Я обследовала свою школьную сумку – вдруг там завалялось печенье или ириски, но не нашла ничего, кроме крошек и пустой обертки.

– Ну и пожалуйста, – заявила я с вызовом. – Могучая Марта иногда не ест по нескольку дней. На самом деле, когда она с особой миссией летит спасать планету, она так занята, что у нее совсем не бывает времени поесть. Она просто худеет и становится все тоньше, и тоньше, и тоньше, пока не станет тонкой, как стрела, но это все к лучшему, потому что тогда она выстреливает себя в стратосферу. Если кто-то из ее хитрых врагов тогда оказывается рядом с ней, то они не могут поймать ее в прицел и совсем теряют из виду.

Я нарисовала Могучую Марту во всю страницу в виде длинной линии, пририсовав с одной стороны крошечную головку, а с другой – конверсы. Рядом с ней нарисовала много летающих вокруг нее пуль и бомб – только все они получились похожими на яйца. Потом добавила маленьких людей-палочек – Кэйти, Ингрид и Элайшу – и снова забросала их яйцами. Для этого я взяла желтый фломастер и нарисовала им желтые капли. Я стала смеяться и никак не могла остановиться – но это не был смех гиены, и ничего хорошего в нем не было.

– Над чем это ты смеешься? – спросил папа, входя в комнату.

– Ой, пап! – Я спрыгнула с кровати и подбежала к нему.

Но все было как-то неправильно. Он меня не обнял, не стал кружить. Он просто стоял. Я посмотрела на него снизу вверх:

– Пап?

Я прижалась щекой к его животу. Папа молчал.

– Кудряшкин? – Я потянула его за руку, чтобы он потрепал меня по волосам.

Но папа оттолкнул меня – тихонько, но твердо:

– В чем дело, Мартина?

– Марти!

– Это ведь была не просто одна из твоих обычных выходок. У тебя серьезные неприятности. И смеяться над этим не стоит, – сказал папа.

– Я не смеялась. То есть смеялась, но не по-настоящему, – сказала я.

– Я же только что слышал. А это что такое? – Он взял мой альбом и увидел ярко-желтые кляксы и каракули по всей странице. – Приди в себя! Ты же упиваешься этим. Мама внизу заливается слезами – так она расстроена. Как ты вообще могла такое сотворить с этими бедными девочками?

– Пап, они не бедные девочки. На самом деле они плохо поступали с Марти, они называли ее этим глупым прозвищем, – сказала Мелисса, заглядывая из-за двери.

Я с удивлением уставилась на сестру.

– Хватит, Мелисса. Возвращайся вниз, – сказал папа.

– Но пап, это правда. Марти не виновата. Они все настроены против нее. Я предложила ей помочь, но она не захотела, – сказала Мелисса. Она правда казалась расстроенной, будто вот-вот собиралась заплакать. Как и я.

– Мелисса. Пожалуйста. Иди вниз, – сказал папа.

Мелисса повиновалась.

– Пап, ты правда-правда сердишься на меня? – прошептала я.

– Да, сержусь, – ответил папа.

Я попыталась натянуть на голову Уилму, но он стащил ее с меня.

– Так вот, прекрати свои детские штучки – я знаю, ты просто пытаешься меня умаслить, – сказал он. – Пора тебе немного повзрослеть. Хорошо. Я прекрасно понимаю твои чувства, когда ты решила, что должна дать отпор этим девочкам. Это те самые Кэйти и Ингрид?

– Да. И Элайша.

– А, это та толстая девочка, которой мама сшила платье? Честно говоря, мне не кажется, что эта бедная малютка могла бы выступить хоть против кого-нибудь. Так, Мелисса говорит, что эти девочки дразнили тебя… И как же они тебя называли?

Я помотала головой.

– Давай-давай, скажи. Я должен знать, – папа помолчал. – Это было грубое слово? Тогда скажи по буквам.

– С-И-Н-Ю-Х-А.

Папа даже сморщился.

– Синюха? – повторил он недоверчиво. – О господи! Ушам не верю! Это даже не грубое слово!

– Зато они всегда грубы со мной, – сказала я. – Ладно, так было раньше. Но теперь уже больше не будут.

– Но мне все равно, как они тебя называли – синюхой, осой, шмелем, – папа фыркнул, будто возвращался обратно в моего папу и вот-вот мог бы рассмеяться.

Я улыбнулась ему с надеждой, но он в ответ нахмурился:

– Я сказал, что в этом нет ничего смешного. Ты могла серьезно поранить этих девочек.

– Пап, это были всего лишь яйца.

– Яйца могли попасть им в глаза, или кусочек скорлупы мог их порезать. Неизвестно, какое ранение ты могла нанести. Это ужасно, отвратительно. Мама говорит, что эти девочки были страшно расстроены. Бог знает, что скажут их родители. Ты что, не понимашь, в какое затруднительное положение поставила свою маму – ведь она школьный секретарь! И мама Элайши как раз заказала новое платье. – Папа помолчал. – Ты не собираешься извиниться?

– Извини, я сожалею, – промямлила я, потому что очень-очень-очень сожалела, что папа так рассердился.

– Так-то лучше, – сказал он.

– А теперь можно мне спуститься вниз?

– Нет, пока нельзя. Тебе нужно спокойно все обдумать и собраться с мыслями, чтобы никогда больше не делать таких глупостей.

И я обдумывала все до тех пор, пока ужасно не заурчал мой живот и до меня не стали доноситься замечательные запахи ужина. Я почти не сомневалась, что это были макароны с сыром, одно из моих самых любимых блюд. Мама и папа должны позвать меня вниз, когда накроют на стол. Я слышала все, что мама делала на кухне. До меня доносилось хлопанье дверцы духовки, звон посуды, шипение воды из крана, когда она наполняла стаканы.