Загадка любви - Федоров Николай Тимонович. Страница 2

— Могу, если хочешь.

— Спрашиваешь! Конечно хочу.

— Да-а, вот уж не ожидала, — Марина погладила шарфик ладошкой и добавила: — Шурик, а правду говорят, что ты ушами шевелить умеешь?

— Умею. Чего тут особенного?

— Ой, покажи, пожалуйста!

— Да ну, ерунда какая, — отмахнулся я.

— Нет, покажи, я тебя очень прошу!

— Ну, смотри.

Я увидел, как застыли и расширились и без того огромные Маринины глаза. Наверное, так смотрел первобытный человек на впервые разожженный костер.

— Колоссально! — шепотом сказала Марина. — Ну, Шурик, ты уникальный человек!

— Между прочим, — сказал я, окрыленный успехом, — здорово шевелить ушами умела русская императрица Екатерина Вторая.

— Вот видишь, императрица! А как ты это делаешь, объясни!

— Да я и сам не знаю. Само как-то получается. А хочешь, я тебе свои марки покажу? У меня даже одна бурундийская есть.

— Нет, марки потом как-нибудь. В другой раз. Ты лучше это… еще раз пошевели.

— Пожалуйста! Сколько угодно!

Глаза Марины снова расширились, а рот приоткрылся. Она медленно подняла руку и осторожно дотронулась до моего уха. Пальцы у нее были мягкие и шелковистые. Я почувствовал, как от ее прикосновения ухо мое вспыхнуло и, словно спираль в электроплитке, запылало рубиновым жаром.

— Да-а, — протянула Марина. — Зря я ей не поверила…

— Кому не поверила? — не понял я.

— Да нет, это я так, — быстро сказала Марина. — Ну, все Шурик, засиделась я у тебя, прямо ужас. Мне пора. Пока!

Когда за Мариной захлопнулась дверь, я сел в прихожей на пылесос и только тут немного очухался.

«А зачем, собственно, она приходила? — думал я. — И откуда узнала, где живу? Значит, так: она сказала, что была у Юницыной. Эта болтливая сорока, наверное, наговорила ей, как я ловко умею шевелить ушами. И тогда Удалова, ради глупого любопытства, решила зайти и проверить. Ну, конечно! Это ж совершенно ясно! Она ведь даже не помнит, как меня зовут! А я-то, павлин безмозглый, хвост распустил, раскудахтался: лунное затмение, Екатерина Вторая, «давай я тебе шарфичек свяжу»! Фу, как стыдно! Вот уж, действительно, уши развесил. А Марина… Да она… она просто дурочка. Ну, разве может нормальный человек прийти в гости только затем, чтобы посмотреть, как ушами шевелят? Ну, все! Завтра я ей даже «здрасьте» не скажу. И не посмотрю в ее сторону.

В школе два первых урока я вообще в окно смотрел. Чтоб даже и затылка Марининого не видеть. Правда, она и сама ко мне не подходила. А после математики, когда Анна Ивановна за дверь вышла. Стрепетов с ликующей физиономией вдруг вскочил на парту и закричал:

— Леди и джентльмены! Приближается зимний сезон. Кто желает заказать теплую вязаную шапочку с помпончиком или шерстяные носочки с двойной пяткой, обращайтесь к непревзойденному мастеру ручной и машинной вязки Александру Нестерову! Ура, товарищи!

«Все правильно. Так тебе, дураку, и надо. И не то еще будет», — говорил я сам себе, поспешно выходя из класса и стараясь ни на кого не смотреть.

Когда закончились уроки, я шмыгнул в туалет и просидел там на подоконнике минут двадцать. Не хотел я никого видеть. Даже Серегу. Хотя и понимал прекрасно, что он-то уж ни в чем не виноват. Да и вообще никто ни в чем не виноват. Потому что я сам осел и кретин.

Выйдя на улицу, я оглядел опустевший школьный двор и сразу ее увидел. Она сидела на скамейке возле клумбы и рассеянно смотрела куда-то в пасмурное небо. Я поспешно отвернулся и быстренько зашагал в другую сторону. Но Марина все-таки меня заметила.

— Шурик, постой! — закричала она и побежала следом. — Я тебя уже целый час жду. Где ты пропадал?

Я. конечно, на ее слова — ноль внимания. Иду себе и даже насвистывать что-то пытаюсь. Хотя в голове, как на зло, ни одной мелодии. «Чижика-Пыжика», и то не могу вспомнить. Так что вместо свиста какое-то змеиное шипение получается.

— Ты что, обиделся? — спросила Марина — Ну и зря. Будто ты Стрепетова не знаешь. Это ж клоун. Ему только в цирке выступать. Да и Варвара тоже хороша! Я ей под большущим секретом про твое вязание сказала. А что толку! Болтушка ужасная.

Тут я наконец мелодию «Чижика-Пыжика» вспомнил и довольно сносно ее засвистел.

— И вообще, Шурик, чего стесняться-то? Ну, вяжешь ты, ну и что? У меня папа, например, печь любит. Так он, наоборот, на каждом углу этим хвастается. Испечет чего-нибудь и давай по телефону названивать: «Виктор Петрович. Вера Павловна, вечером жду непременно. Я таких плюшек испек, пальчики оближете!» Почему он их плюшками зовет — никак понять не могу. Обыкновенные булочки. Однажды случай был — умрешь! Напек он этих своих плюшек, а в одну старинную копейку положил. Гости пришли, а он говорит: кому, говорит, копейка попадется, тот будет ужасно счастливый. Тетя Ира, мамина подруга, первая с тарелки булочку цоп — и в рот. Откусила — и зуб сломала! Представляешь, цирк! Ну, мать потом отцу такой скандал закатила, кошмар! Чтоб ты, говорит, подавился своими плюшками, дуралей!

— А какая копейка-то была? — угрюмо спросил я.

— Я ж говорю, старинная.

— Понятно, что старинная. А какого года, не помнишь?

— Да откуда я знаю? Здоровая такая копейка, с наш полтинник, — Марина вдруг остановилась и удержала меня за локоть: — Шурик, ты, наверное, хочешь, чтоб у меня искривление позвоночника было? Посмотри, какая тяжесть. И она протянула мне свою сумку.

«Ладно, хорошо, — думал я — Как культурный человек, сумку я твою понесу. Но это абсолютно ничего не значит».

— А куда мы идем? — спросила Марина.

— Я не знаю, куда ты идешь. Я иду домой.

— Так мы ж его давно прошли дом твой! — засмеялась Марина.

— Действительно, прошли, — растерянно сказал я и огляделся.

Мы стояли возле Петровского садика, и, значит, я даже не заметил, как мы перешли мост через Фонтанку. Ветер с залива почти разогнал облака, и над стеклянным куполом Мухинского училища показалось неяркое осеннее солнце.

— Давай в садик зайдем, — сказала Марина — Посидим на лавочке, поболтаем.

Весь сад был густо усыпан облетевшими листьями. Листья лежали на еще совсем зеленых газонах, на цветочных клумбах, на одиноких пустующих скамейках.

— Хорошо-то как, — сказала Марина. — Листья падают… Шурик, ты любишь осень?

— Терпеть не могу, — сказал я.

— А вот я люблю. Между прочим, Пушкин обожал именно осень.

— Что ты говоришь?! Это ты в «Крокодиле» прочитала?

— Нет, — серьезно ответила Марина. — Это он мне сам сказал. По секрету.

— А-а, теперь понятно, почему об этом знает весь Земной шар.

— Шурик, не будь таким злопамятным, — сказала Марина. — Это тебе совсем не идет.

— А знаешь, — сказал я, — есть такая интересная народная примета: если листья на землю внешней, гладкой стороной падают, то это к очень холодной, малоснежной зиме. А если наоборот, лицом к небу, значит, зима мягкая будет, теплая.

Марина наклонилась и подняла только что упавший оранжевый лист.

— Ну вот. Ожидаются ужасные холода. Так что, Шурик, если ты мне не свяжешь большущий теплый шарф, я заболею и умру. Ты меня слышишь?

— Слышу.

— Хочешь ты, чтоб я заболела и умерла?

— Нет.

— Значит, свяжешь? А?

— Раз обещал, свяжу, — сказал я.

— Молодец, — сказала она и, нагнувшись, заглянула мне в лицо. — А теперь покажи, пожалуйста, еще раз…

— Что показать?

— Ну, как ты… — Марина улыбнулась и потрепала себя за ухо. — У тебя так здорово получается!

При этих ее словах но мне все прямо вскипело и заклокотало. Ну, думаю, сейчас я тебе скажу! Я тебе такое скажу! Я…

И тут, сам не знаю почему, и вдруг вспомнил, как тонкие Маринины пальцы коснулись вчера моего пылающего уха и как изумленно расширились ее огромные зеленые глаза. И вместо обидных, сердитых слов, вот-вот готовых сорваться с моего языка, я вздохнул и сказал:

— Ладно. Смотри.