Шуркина стратегия - Нерцев Игорь. Страница 3

Со временем выяснилось, что Никифор, освобождённый братом от мелких тревог и забот, лучше учится, быстрей схватывает книжную премудрость. И тогда Арсений во всём, что касалось учёбы, стал полагаться на младшего брата.

Третьим соседом Шурки — через никем не занятую койку — оказался Володя, Вовка, сын здешнего шофёра. С ним Шурка познакомился под душем.

Во всё время дележа коек и тумбочек в дверях стояла, не двигаясь с места, Лайне Антсовна. Смотрела, улыбалась и хмурилась.

Улыбалась она потому, что ей самой было только девятнадцать, и часто ещё хотелось бегать наперегонки и смеяться по пустякам. Работа с детьми ей нравилась, она выбрала, не раздумывая, педагогический институт и всего месяц назад сдала экзамены за первый курс. С первых дней лета она уже была здесь, за полторы тысячи километров от родного дома, и долго-долго не уедет отсюда, до самого конца третьей смены.

Хватало поводов и для того, чтобы хмуриться.

Вот двое ребят затеяли драку из-за самодельного деревянного пистолета.

Разнимал дерущихся неуклюжий мальчик, плотный и рослый, со свекольным румянцем во всю щеку и в очках с такими сильными стёклами, что иногда на его лице блестели сразу четыре тёмных глаза: два нормальных и два увеличенных.

Парень он был, судя по всему, добродушный. Просто по своему складу терпеть не мог возни и крика. Лайне Антсовна подошла к драчунам — они с опаской отскочили в разные стороны, и обратилась к мальчику в очках:

— Ещё не запомнила… как тебя зовут?

Пётр… Павлов… — после некоторого молчания ответил он густым сумрачным голосом.

Ребята вокруг заулыбались — так солидно он себя назвал. Лайне Антсовна улыбнулась тоже, ничего больше не сказала, и в ожидающей тишине вдруг раздался за её спиной сварливый голос Брыкина:

— Ну вот… новый председатель совета отряда родился…

Такая зависть прозвучала в его словах, что все в палате откровенно рассмеялись.

Тут ещё поддал жару сосед Брыкина. Он с каким-то суматошным сочувствием стал допрашивать Генку:

— Слушай, а ты хотел, чтобы тебя, да? Председателем, да? Слушай, только скажи мне по правде, а тебе какая выгода? А?

Не зря старался Генкин сосед, задавая свои вопросы. Вскоре его стали называть Саша-хитрый. А потом Петя Павлов получил прозвание Петропавловский, и ребята из других отрядов были уверены, что Петропавловский — его настоящая фамилия.

За несколько дней отличился чем-нибудь чуть ли не каждый в отряде. А отряд, в котором есть особенные люди — уже не просто скопление народа, по списку, от «А» до «Я», — нет, это уже настоящий отряд — совместное соображение и совместная зоркость, превосходящие ум и наблюдательность каждого в отдельности. Вот мы идём по этой дороге, — а кто такие вы, идущие нам навстречу? Может, вы просто толпа, и все одинаковые, как шарики из подшипника? А если не так — подавайте сюда скорее ваших чудаков и удальцов, а мы выставим своих, и ещё посмотрим — кто кого перечудачит и кто кого перехрабрит!

Он всё не кончался, этот первый, самый долгий по впечатлениям день. Была ещё в предзакатный час короткая торопливая прогулка к морю.

Так случалось в Ключевском ежегодно во все три смены: хотя торжественное знакомство с морем происходило утром второго дня, всё-таки в день прибытия каждый отряд выбегал на минуту к полосе прибоя — пробовали рукой тёмную воду, смотрели на низкое, огромное солнце — и с тайным разочарованием убегали ужинать.

Чудо совершалось наутро, в десятом часу. На берегу ласкал босые пятки прогретый, ослепительно белый галечник. А волны до горизонта были глубокого сине-зелёного тона; зато ближняя вода, пронизанная танцующими светлыми бликами, казалась прозрачной, как воздух. Можно было сосчитать прожилки на каждом камне, чешуйки на каждой водоросли.

И кто-то уже вступал зачарованно в эту воду, по круто уходящему галечному дну, с намерением поднять рукой вон тот, совсем близкий камешек с оранжевой прожилкой. А глубина над камешком, на самом-то деле, была два с половиной метра, и «зачарованного» еле успевали схватить под мышки и вытащить на мелкое место.

Никто во втором отряде особенно не торопился в палату — но стоило только войти, включить свет, скинуть одежонку — и глубочайший сон навалился на каждого, кто успел прикоснуться к подушке.

Вскоре Шурка Горюнов оказался единственным неспящим человеком в палате.

…Были в городской жизни Шурки кое-какие обстоятельства, которые приучили его засыпать самым последним, когда в комнате, наконец, становится по-настоящему тихо.

Не очень благополучно складывалось всё у него дома. После того, как с его помощью устраивались на ночь двухгодовалый Васька и пятилетняя Танюшка, ему приходилось тратить ещё много нервов, чтобы их не разбудили, дали им по-человечески выспаться.

И сейчас, хотя Шурка знал, что целый месяц будет свободен от своей ежевечерней заботы, хотя устал он ничуть не меньше других ребят — всё же не удавалось ему уснуть сразу.

Брат и сестра доверяли Шурке как никому другому. К нему первому бежали со своими открытьями и волненьями. Даже если что-нибудь болело, Шурке докладывали прежде всего, уверенные, что он моментально определит, как тут быть. И какой рёв поднимался, когда Шурка убегал поиграть во двор или отправлялся к товарищу готовить уроки!

Сейчас и Танька и Васька были за городом. Так повезло, что детсадская дача оказалась в одном посёлке с ясельной, дом от дома — полкилометра.

Шурка уже сегодня послал открытку с точным здешним адресом. Велел сестре немедленно написать, как им там живётся.

Буквы Танюшка знала, так что с письмом она должна была справиться, лишь бы только воспитательница написала на конверте адрес.

…И ещё одна причина заставляла Шурку таращить глаза. Сине-фиолетовым светом мерцала дежурная лампочка.

В душе он был страстный путешественник, а вот в жизни почти никуда не ездил.

И только два человека знали о его страсти: старичок школьный библиотекарь, у которого Шурка всегда спрашивал журнал «Вокруг света», и, конечно же, закадычный друг и одноклассник Лёша Кузьмин.

С Лёшей-то они не сидели сложа руки. С Лёшей были разведаны и освоены два прекраснейших далёких маршрута — и притом совершенно доступных. Два трамвайных кольца! И всех-то дел — сесть в вагон на остановке у самого дома и ехать безвылазно тридцать пять или сорок минут. Главное — не упускать тех редких случаев, когда можно вдвоём, не вызывая дома особых подозрений, исчезнуть на два-три часа.

Первый путь лежал к одному из городских парков, а точнее — к его дикой половине. Деревья и кусты росли там группами, как будто собравшись для беседы, поляны переходили одна в другую и выводили к речушке, огибавшей весь этот заповедник. А ещё там был маленький пруд с высокими берегами, кусок заброшенной мощёной дороги из никуда в никуда и разрушенный мост посреди одной из полян, когда-то соединявший два одинаковых бугра. От ручья, протекавшего между буграми, давно уже не осталось и следа.

Другой трамвай вывозил приятелей в старую пригородную зону, застроенную почерневшими, в большинстве — двухэтажными деревянными домами. Дом от дома отделяли огородные полосы, уходившие в сторону дикого поля. Само это поле, повышаясь, переходило в холмистую гряду, с которой отлично просматривались ближний край города и самые высокие из его дальних строений. Хорошо было кувыркаться, бегать и загорать на этих холмах.

Разумеется, и в огромном каменном квартале, где жили друзья, и на всём их бесконечно-длинном проспекте, шумном и людном, было множество интересных мест и закоулков.

Шурка любил свой проспект, принадлежал ему, был его частью.

Что-то замирало и холодело в нём от восторга в те сумеречные мгновенья, когда вот-вот зажгутся фонари, а пока светятся только витрины и неоновые надписи, и в стремительно несущемся потоке все лица, все голоса так загадочны и зовут за собой.