Отчий край - Куанг Во. Страница 37
— Берегись! Пороги!
К нам стремительно приближался острый нос огромного камня. Наконечник шеста Хыонг Кы со скрежетом уперся в него. Шест изогнулся, как арбалет. Нос плота прошел всего в какой-нибудь пяди от камня. Хыонг Кы и дяде Туану удалось задержать и развернуть плот. Плот, словно удивляясь тому, что он не разлетелся только что вдребезги, чуть замешкался, разворачиваясь, и продолжил свой путь дальше. Шесты ритмично мелькали то с одной, то с другой стороны. Мускулы на теле Хыонг Кы и дяди Туана дрожали от напряжения.
Вдруг Островитянин, который был на руле, крикнул:
— Смотрите, вон джонка Хоака! А вон и он сам, видите, на носу сидит!
Островитянин показывал рукой в сторону нависавшей над рекой раскидистой зелени зарослей старых деревьев, спускавшихся к самой воде. В густой тени ее я не сразу заметил джонку, а самого Хоака мне и вовсе не удалось разглядеть.
Островитянин попытался окликнуть Хоака.
— Замолчи! Что тебе от него надо?! Дождешься от меня, вот шестом как пройдусь! — почему-то ужасно рассердившись, закричал на сына дядя Туан.
— Лучше следи как следует за джонкой! Того и гляди, разобьешь! — прикрикнул и Хыонг Кы.
Мы продолжали быстро нестись вниз по течению.
Неподалеку от Чунгфыока течение стало заметно слабеть. Солнце уже клонилось к закату, все промокли насквозь и продрогли. Мы решили остановиться здесь и заночевать. Наутро, едва рассеялся туман, мы продолжили свой спуск по реке.
В этих местах река Тхубон выглядела так, точно, опомнившись от сумасшедшей скачки у порогов, она наконец-то пришла в себя. Берега раздвинулись, и гладь воды стала спокойной.
— Слава богу! — облегченно вздохнул дядя Туан.
— Вот вам и пороги! — улыбнулся Хыонг Кы, вытаскивая шест и кладя его рядом с собой на плот.
Только вчера легкий и норовистый плот снова стал медлительным. Натужно и неповоротливо, словно в тяжелой дреме, тащился он сейчас по реке.
Перед самым закатом показался впереди Хоафыок. Мы повернули к берегу. Навстречу, едва завидев наш плот, к реке гурьбой высыпали мальчишки-пастушата, громкими голосами окликая нас. Когда плот был уже у берега, они вошли в воду и помогли затащить его конец на сушу.
Мы сразу же побежали к Бон Линю, рассказать, что видели джонку Хоака и что на ней прячется шпион Нинь.
Брови Бон Линя удивленно поползли вверх. Он спросил, откуда мы взяли, что Нинь — шпион? Нам пришлось честно признаться, как мы нечаянно подслушали его разговор с женой.
Бон Линь наказал нам никому не проболтаться о том, что мы знаем. Он несколько раз заставил нас повторить все, что мы услышали от лесника, и попросил Островитянина описать в подробностях, где пряталась джонка Хоака. Выслушав нас, Бон Линь пошел искать Хыонг Кы и дядю Туана и первым делом спросил, не устали ли они после поездки. Хыонг Кы заверил его, что шли при попутном ветре и усталости никакой не чувствуют. Тогда Бон Линь позвал их обсудить одно неотложное дело. Я сразу догадался, что это за дело. Тотчас же после разговора с дядей Туаном и Хыонг Кы Бон Линь ушел в уездный центр.
Он вернулся наутро, очень рано, с ним были два вооруженных человека.
Хыонг Кы посадил их в свою джонку и, оттолкнувшись шестом от причала, повел ее в новый рейс.
Учителя Ле Тао и Нам Моя избрали в комитет, который занимался строительством школы. Нам с Островитянином разрешили помогать в перевозке бревен с пристани в баньяновую рощу.
Главным перевозчиком стала наша буйволица Бинь. До этого Бинь знала только ярмо плуга и сахаровыжималки. Таскать бревна было для нее занятием непривычным. Но она точно чутьем поняла, какое это важное, полезное дело, и шла покорно. Мы, как заправские лесорубы, шли рядом, вооружившись батогами и готовые помочь, не закрывая рта, понукали ее. Так мы с Бинь двигались к баньяновой роще. Наверное, по нашим лицам можно было легко заметить, как мы гордимся тем, что вносим вклад в строительство новой школы.
Перетащив бревна, мы стали помогать тем, кто носил в корзинах землю для школьного фундамента.
Для школы выбрали самое высокое место в роще. Здание фасадом решили обратить на восток — так школа станет принимать на себя прохладный ветер с океана.
Собрались плотники. Большой пилой распилили бревна на брусья. Бледно-золотистыми опилками долго еще было усыпано все вокруг, поднявшийся ветер разносил их по округе. Приятно пахло свежераспиленной древесиной.
Баньяновая роща наполнилась громкими голосами, смехом и даже веселым птичьим пением.
После обеда мы устроились отдохнуть в тени. К нам подошел учитель Ле Тао, и Островитянин тут же сообщил ему, что у них на острове не было никакой баньяновой рощи, зато был белый песок и синее море, что там плещут высокие, как горы, волны и дуют сильные ветры. Тогда учитель стал рассказывать Островитянину о птицах, которые сейчас пели у нас прямо над головами. По его словам выходило, что у каждой из птиц есть своя присказка, очень мудрая, которую нам надо запомнить. Птица бокaт, например, все время напоминает: «Учись! Учись!» Сойка не устает призывать: «Читай! Читай! Пиши! Пиши!» Птичка тить-теe щебечет: «Знай, знай, узнавай!» И птичка-белоглазка, и воробьи, и другие птицы — все они стараются своим пением что-то сказать нам.
— А вообще-то, — сказал учитель, — птицы чаще всего поют для того, чтобы выразить свое счастье… — Он помолчал немного и добавил: — Однако перерыв пора кончать. Пойди, Островитянин, ударь в колотушку! Будем работать!
Мы тут же вскочили и помчались бить в колотушку. На стройке начиналась новая смена.
В нашей школе будет три класса, но комнат нам надо построить пять. В одной комнате будет библиотека. Другая станет актовым залом, там мы разрешим устраивать собрания и женскому комитету, и комитету отряда самообороны, и молодежи. Там же будут проводиться теоретические занятия по военному делу. Так что, когда школа будет построена, над рощей будут постоянно разноситься громкий смех ребят и песни молодежи, и это место, державшее в страхе столько поколений, навсегда изменит свой облик.
Моя сестра Ба просыпалась раньше всех. Едва только начинал брезжить рассвет, как она уже поднималась и шла звать своих подружек. Они сразу же отправлялись в баньяновую рощу. Сейчас делали фундамент для школы, начинали носить известь и кирпичи.
Лодка Бай Хоа привезла известь и кирпич, закупленные в Тханьтхa. Дорога, по которой все это с пристани носили в баньяновую рощу, покрылась белыми каплями извести. Работа спорилась. Надо было еще разобрать старый храм и выбрать годный кирпич, но Кием Шань, которому это было поручено, что-то тянул.
В тот день, когда привезли кирпич и известь, учитель Ле Тао снова напомнил Кием Шаню о старом храме. Кием Шань, еле волоча ноги, вышел из дома и медленно направился в сторону баньяновой рощи. Тяжелым, шаркающим шагом он подошел к старому храму, помолился и, понурив голову, вошел внутрь. В храме было пусто, стояла гулкая тишина. Кием Шань приставил лестницу к крыше и собрался разбирать черепицу. Вдруг всего через каких-нибудь десять минут из его груди вырвался вопль, он страшно побледнел, закружилась голова, и он чуть не свалился вниз… С крыши он сполз на четвереньках и, не глядя по сторонам, пошел прямо домой.
Вместо него пришлось работать Нам Мою и учителю Ле Тао. Нам Мой большим молотком разбивал деревянные балки. Обшивка и доски жалобно поскрипывали и с грохотом падали вниз. Мы с Островитянином очищали каждый кирпичик, складывая их штабелем. Штабель рос довольно быстро и обещал стать очень высоким.
На следующий день Нам Мой пошел к Кием Шаню домой. Тот лежал, завернувшись в циновку, из-под которой доносились его жалобные стоны.
Нам Мой скинул циновку, и Кием Шань испуганно вскочил, безумным взглядом озираясь вокруг и бормоча: «Господи прости, господи прости…» Нам Мой пощупал ему лоб. Жара не было.