Открытие Джи - Джи - Гнедина Татьяна. Страница 18

В ресторанчике «Бюве»

В старинном ресторанчике с искаженным французским названием, означающим не то «пойло», не то «пьяница», была суматоха. Два официанта: Юл и старый француз Бонар расставляли столы в П-образном! порядке, но симметрия нарушалась: один из столов был короток, а заменить его было нечем, потому что единственный подходящий столик у окна был заказан неизвестным джентльменом.

— Ты знаешь этого клиента, Бонар?

— Видел. Отменный костюм. Держится небрежно*) Как все эти новые молодые люди…

— Мне кажется, я встречал его в Лондоне на по-] литическом митинге. И как будто был какой-то скандал. Не то его самого вели в полицию за оскорбление ее величества королевы, не то он сам кого-то разоблачал.

— Вы, англичане, любите делать из мухи слона. Подумаешь, «оскорбил королеву»! По-вашему, можно гор ланить о чем угодно, лишь бы не нарушался устав дискуссий: «не оскорблять королеву и не богохульство вать». А это просто означает: не говорить о политике i о религии.

— Ладно, Бонар. Твоя Франция уже изобрела гильо тину, и вы расправились со своей королевой. А нам он не мешает.

Юл раскладывал тяжелые серебряные приборы накрахмаленные салфетки.

— Не помнишь, сколько мест заказали эти ученые?

— Двадцать.

— Любопытно, будут ли они пить первый тост за королеву? — спросил француз.

— Безусловно. Кстати, не забудь поставить херес.

— Да, уж это винцо не позабудешь. Сколько ле живу в Англии, не могу привыкнуть к его вкусу. Кстати _чем закончился судебный процесс с мальчишкой зеленщика, который украл у нас бутылку хереса?

Его оправдали. За него заступился сам пастор.

— Тот, сын которого разъезжает с кошками на велосипеде?

— Да, пастор Шерль. Его сын работает в Кавендишевской лаборатории.

— Право, чудаки эти ученые.

— А вот и он сам.

В низкую дверь ресторанчика, пригнув голову, вошел румяный Шерль.

— Добрый день, мистер Шерль. Как видите, все в порядке, кроме длины столов. Один из них немного короче.

Шерль, облаченный в тесноватый смокинг, был серьезен, как перед демонстрацией физического опыта.

— А тот стол у окна?

— Занят.

— Кем?

— Неизвестным. Из Лондона.

— Жаль. Симметрия нарушена. Кстати, мистер Юл, отец поручил мне вернуть стоимость пропавшей бутылки хереса, хотя судебный процесс выигран правильно — мальчишка не украл бутылку, а взял взаимообразно для больной матери.

Француз засмеялся и принялся обтирать салфеткой пыльную бутылку шамбертена тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года.

— Напрасно смеетесь, — вспылил Шерль. — На суде были свидетели, подтвердившие намерения мальчика!

Француз, улыбаясь, поднял вверх обе руки, держа шамбертен и белую салфетку.

— Сдаюсь, мистер Шерль, готов согласиться, что мальчишку зеленщика оправдали по всем правилам.

Но жить по таким мелочным правилам немного скучновато, не правда ли?

— Почему же вы живете в Англии?

— Из любопытства. Вот сегодня, например, я увижу знаменитых ученых, которых когда-нибудь похоронят в Вестминстерском аббатстве. Ты бывал там, Юл?

— Там бывают, чтобы помолчать, Бонар. В Вестминстерском аббатстве лежат все великие люди Англии. Вся ее история.

— Говорят, политических противников хоронят рядом.

— Да, если они оба прославили Великобританию. Но мне понравился уголок поэтов. И могила Ньютона. Там оставлено свободное место для такого же великого ученого.

— Слушай, Юл, кого же все-таки чествуют сегодня эти господа?

— Мистер Шерль сказал, что сделано великое научное открытие.

— Скука, наверно, будет смертная…

В назначенное время начали прибывать участники торжества. Они столпились у дверей, шумно обсуждая какую-то проблему. Смеясь и споря, расселись по своим местам. Потом внезапно наступила тишина. Все почувствовали торжественность минуты и в смущении посмотрели друг на друга… Так они сидели в минутной скованности, как на коллективной фотографии: в центре, скрестив руки на груди, похожий на тренера удачливой команды, Джи-Джи. в полукруглых очках, стоячем воротничке и чуть обвисшими усами. Но все та же худоба и тот же задор.

Справа от него, повернувшись вполоборота, — черноглазый Поль Ланжевен, воплощение завсегдатая парижских бульваров, красивый француз с цветком в петлице. У него ослепительная улыбка, озорной и дерзкий взгляд. В науке он оказался на передовых позициях физики газового разряда. Его потом будут считать одним из основателей ее законов. Но он прежде всего отличный товарищ, и роль монумента его никогда не прельщала.

Резерфорд возвышается над столом, торжественный и огромный, в накрахмаленной манишке и широчайшими плечами дружески касается своих соседей: печального Чарльза Вильсона с неприметным лицом и самоуверенного, спокойного ирландца Таунсенда.

Чарльзу жизнь дается с большим трудом: у него плохое здоровье, к тому же он беден, пожалуй, самый нуждающийся из всех, начинавших работать в Кавенди-ше. Он содержит на свою маленькую стипендию больную мать, с которой ютится в крохотной сырой каморке. Чарльз Вильсон предан науке так беззаветно, что ему, говорят, достаточно только поддерживать свою физическую энергию, чтобы в течение многих недель и месяцев не отходить от экспериментальной установки, в которой заключена его жизнь.

Таунсенд пришел к Томсону в один и тот же день с Резерфордом, только переступил порог лаборатории ровно часом позже. Они сразу стали верными друзьями. Когда Эрнсту приходилось работать ночами над своим детектором волн Герца, Таунсенд вместе с Мак-Клелландом работал вместе с ним.

Но вот тишина нарушена хлопаньем пробок. Официанты раскупоривают бутылки, с озабоченными лицами вносят закуски, обносят блюдами. Снова минутная пауза — ожидание первого спича, вступительной речи председателя.

Джи-Джи встает и торжественно провозглашает открытие первого ежегодного банкета Кавендишевского физического общества. Члены общества — все работающие в лаборатории. Разумеется, только мужчины. Сегодняшний банкет посвящен открытию мельчайшей корпускулы материи.

— Осторожно! Открытие! — негромко произносит кто-то.

— Джентльмены, я не ставлю перед собой задачу описывать наш путь к открытию «четвертого состояния вещества»…

Через зал ресторана прошел молодой человек во фраке. Он, не садясь за столик, внимательно слушает речь Томсона.

— Итак, — продолжает Джи-Джи, — нами открыта корпускула более мелкая, чем все известные до сих пор.

Резерфорд задумчиво вертит перед собой маленькую фарфоровую солонку. Она напоминает ему ту фарфоровую чашечку с урановой солью, которую он видит теперь перед собой каждый день в лаборатории. Резерфорд возбуждает электропроводимость в газоразрядных трубках не рентгеновыми лучами, а урановой радиацией. Это начало его собственных, резерфордовских, исследований. И его интересует не столько газовый разряд, сколько тайна радиации урана. Из чего состоит это излучение? Нет ли и там томсоновских корпускул?

Сегодня он прощается не только с Кавендишем, но и с томсоновской физикой газового разряда.

— Джентльмены, — провозгласил Джи-Джи, — позвольте начать наш торжественный ужин тостом за ее величество королеву Великобритании.

Все встали. Ланжевен слегка опустил голову. Ирландец Джон Сили Таунсенд смотрел ироничными глазами на взъерошенный хохолок волос над затылком Томсона.

«Член Тринити-колледжа, член Королевского общества, член научных клубов…» — мысленно перечисля/ он звания Томсона. Их уже тогда было порядочно.

Официант Юл с удовлетворением подтолкнул стоящего рядом Бонара. Конечно, ученые подняли первый тост за королеву. Королеве Виктории было уже более восьмидесяти лет. Именно при ней территория, захваченная Англией, во всех странах света превысила в сто девять раз площадь самого британского острова.

Тем временем за столом нарастало оживление.

— Джентльмены, — продолжал Томсон, — я хотел бы предложить следующий тост за наших учителей и в первую очередь за Бальфура Стюарта, он был не только для меня, учившегося в Манчестере, прекрасным научным руководителем, но и для многих других…