Сильвия и Бруно. Окончание истории - Кэрролл Льюис. Страница 12

 — Нет, не знаю, — честно признался Бруно. — А что в ней говорится?

 — Расскажи ему, Бесси. — И мать любовно и с гордостью глянула вниз, на маленькую розовощёкую девчушку, которая только что робко пробралась в комнату и прилепилась к материнским ногам. — Что говорится в твоей книжке стихов про небережливость?

 — Небережливость губит нас, — едва слышно забубнила Бесси по памяти, — идёт за ней нужда; ты скажешь: «Корочку б сейчас, что выбросил тогда!»

 — Ну а теперь посмотрим, как выйдет у тебя, мой милый! Не-бе...

 — Небежалость... — с готовностью начал Бруно, но затем сразу же наступила мёртвая тишина. — Дальше я не запомнил!

 — Ну, хорошо, а вот какой из этого следует урок? Хоть это ты можешь нам сказать?

 Бруно ещё раз откусил от своего куска и задумался. Но вывести из этого стихотворения какую-либо мораль ему оказалось не под силу.

 — Всегда нужно... — шёпотом подсказала ему Сильвия.

 — Всегда нужно... — быстро повторил Бруно, а затем с внезапным озарением продолжил, — всегда нужно смотреть, куда она летит!

 — Кто летит, дитятко?

 — Ну, корочка, конечно же! — сказал Бруно. — Тогда, если мне нужна будет эта корочка, я буду знать, куда я её выбросил.

 Это новое разъяснение ещё больше сбило с толку добрую женщину. Тогда она вновь вспомнила про Бесси.

 — А не желаете ли взглянуть на Бессину куклу, дорогие мои? Бесси, ты позволишь маленькой леди и маленькому джентльмену взглянуть на Матильду Джейн?

 Бессина робость тут же улетучилась.

 — Матильда Джейн только что проснулась, — доверительно сообщила она Сильвии. — Поможете мне надеть на неё платьице? Завязывать ей тесёмки — это такая морока!

 — Я отлично умею завязывать тесёмки, — донёсся до нас милый голосок Сильвии, когда две девчушки уже выходили из комнаты. Бруно не удостоил их взглядом, он с видом заправского джентльмена прошествовал к окошку. Ни девочки, ни их куклы не входили в сферу его интересов.

 Тут любящая мать принялась рассказывать мне (а какая мать откажется от такой возможности?) обо всех Бессиных добродетелях (а заодно и о недостатках, раз уж зашёл разговор), а также о целом скопище ужасных болезней, которые вопреки этим цветущим щёчкам и пухленькой фигурке только и ждут случая, чтобы стереть девочку с лица земли.

 Когда половодье приятных воспоминаний истощилось, я стал расспрашивать её о рабочем люде, живущем по-соседству, и особенно о «Вилли» — том самом, разговор о котором мы подслушали у дверей его собственного дома.

 — Хороший был парень, — сказала общительная хозяйка, — но пьянство его погубило! Не то чтобы я была рьяной противницей выпивки — для большинства из них она совершенно безобидна, — да только некоторые не в силах противостоять соблазну; и на пользу им не пошло, что на углу возвели «Золотого льва».

 — Какого золотого льва? — не понял я.

 — Это новая пивная, — объяснила женщина. — Толково место выбрали, ничего не скажешь — как раз на пути рабочих, возвращающихся с кирпичного завода, вот как сегодня, с недельным заработком. Там-то и оседает добрая часть этих денежек. Некоторые препорядочно напиваются.

 — Вот если бы они могли получить то же самое дома, — пришло вдруг мне в голову, и я даже не заметил, как произнёс это вслух.

 — А что! — пылко откликнулась женщина. Её поразило такое решение вопроса, над которым и сама она, по всему видать, немало побилась. — Если бы удалось устроить так, чтобы каждый мужчина мог спокойно выпивать свою несчастную кружку пива у себя дома, ни одного пьяного не осталось бы под Луной!

 Тут я рассказал ей одну старую историю про некоего крестьянина, который купил себе бочку пива, а жену назначил домашней буфетчицей, и всякий раз, как ему хотелось выпить кружку пива, он неизменно платил ей через прилавок, а она при этом никогда не отпускала ему в долг и вообще была стойкой и неумолимой продавщицей, не допускавшей, чтобы он выпил больше, чем позволяла его наличность. По прошествии года он не только нашёл, что пребывает в отличной форме, превосходном состоянии духа и в том неподдающемся определению, но безошибочно угадываемом настроении, которое отличает трезвенника от человека, частенько бывающего навеселе, но вдобавок имеет полную кассу, в которой преспокойно скопились его же собственные пенсы!

 — Вот поступали бы они все так! — сказала на это добрая женщина, утирая глаза, которые переполнились влагой от избытка чувств. — Выпивка не должна становиться проклятьем для несчастных, которые...

 — Проклятьем она становится лишь тогда, — сказал я, — когда ею злоупотребляют. Любой Божий дар можно обратить в проклятие, если пользоваться им без разума. Но нам пора собираться. Будьте так добры, кликните девочек. Матильда Джейн уже напринималась гостей на сегодня, не правда ли?

 — Мигом их приведу, — сказала хозяюшка, вставая. — Этот юный джентльмен, быть может, видел, куда они пошли?

 — Где они, Бруно? — спросил я.

 — Только не в поле, — уклончиво ответил Бруно, — поскольку там одни только свинки, а Сильвия ведь не свинка. Ну, не перебивайте меня. Я рассказываю этой мухе сказку, а она может упустить самое главное.

 — Они, должно быть, гуляют под яблонями, — предположила Фермерша. Мы оставили Бруно досказывать свою сказку, а сами отправились в сад, где почти сразу же наткнулись на девочек, степенно прохаживающихся рука об руку. Сильвия несла на руках куклу, а Бесси старательно закрывала той личико от солнца. Зонтиком ей служил капустный лист.

 Завидя нас, Бесси выронила свой капустный лист и поспешила нам навстречу. Сильвия последовала за ней, но не так быстро — с драгоценной ношей требовалось обращаться осторожно и заботливо.

 — Я её Мама, а Сильвия — Старшая Няня, — затараторила Бесси. — И Сильвия научила меня такой милой песенке, чтобы я пела её моей Матильде Джейн!

 — Так давай и мы её послушаем, а, Сильвия? — сказал я, чувствуя прилив радости от того, что наконец-то выпал случай послушать, как она поёт. Но Сильвия неожиданно засмущалась и даже словно бы испугалась.

 — Нет, прошу вас, не надо, — торопливо произнесла она «в сторону», то есть мне. — Бесси уже тоже знает её наизусть. Бесси сможет спеть!

 — Вот и хорошо! Пусть-ка Бесси нам споёт! — поддержала её Бессина мать, гордая своей девочкой. — У Бесси от природы замечательный голос (снова реплика «в сторону» и снова в мою). — Впрочем, я ничуть этому не удивляюсь.

 Бесси была слишком счастлива, чтобы заставлять себя упрашивать. Эта маленькая пухленькая Мама опустилась у наших ног на траву вместе со своей отвратительной дочерью, оцепенело развалившейся поперёк Мамашиных колен (кукла была из тех, что не способны сидеть, как их не уговаривай), и с прямо-таки лучившимся от удовольствия лицом затянула колыбельную, так оря, что неминуемо до смерти перепугала бы своё бедное дитя. Старшая Няня присела позади неё, почтительно держась на заднем плане. Она положила ладошки на плечи своей маленькой госпожи, чтобы в любую минуту, если потребуется, выполнить обязанности суфлёра и восполнить всё «то, что память растеряла» [26].

 Правда, ор, с которого начала Бесси, оказался всего лишь минутным порывом. Ещё несколько нот, и Бессин рёв съехал вниз; она продолжала петь тихим и, следует признать, мелодичным голоском. Поначалу её громадные чёрные глаза были устремлены на мать, но потом взгляд их сместился кверху и заплутал по кронам яблонь. Девочка, казалось, совершенно позабыла, что у неё были другие слушатели, помимо её Деточки и Старшей Няни, раз-другой подсказавшей нужную интонацию, когда пение делалось слегка монотонным.