Сильвия и Бруно. Окончание истории - Кэрролл Льюис. Страница 18

 — Я хочу сказать, что когда ты не хочешь, чтобы твои слова восприняли всерьёз, тебе следует иметь способ выразить это твоё нежелание [35]. Ибо так уж создана человеческая натура, что если ты пишешь всерьёз, все видят в этом шутку, а если ты пишешь в шутку, это воспринимают всерьёз! По крайней мере, когда пишешь к девице!

 — Ах! Будто ты писал к девицам! — заметила леди Мюриел и откинулась на спинку кресла, глубокомысленно уставившись в небо. — Тебе, знаешь ли, стоило бы попробовать.

 — Очень хорошо, — сказал Артур. — Скольким сразу я могу послать письма? Хватит у меня пальцев на обеих руках пересчитать их?

 — Хватит мизинцев на одной руке, — строго отозвалась его возлюбленная. — Каков негодник! Верно? — обратилась она ко мне за поддержкой.

 — Капризничает, — сказал я. — Наверно, зубы режутся. — А про себя я подумал: «Ну в точности Сильвия, когда та отчитывает Бруно!»

 — Он хочет чаю, — заявил капризный мальчик. — Его до смерти утомляет сама перспектива завтрашнего приёма.

 — Тогда ему загодя нужно будет хорошенько отдохнуть, — ласково сказала она. — Чай ещё не готов. Давай, малышок, устройся в своём кресле поудобнее, и ни о чём не думай — или обо мне, если не можешь.

 — И всё-таки, всё-таки… — сонно пробормотал Артур, глядя на неё влюблёнными глазами, пока она отодвигала от него своё кресло поближе к чайному столику, чтобы заняться приготовлением чая. — Но он подождёт, пока чай не будет готов. Он хороший, терпеливый мальчик.

 — Принести тебе лондонских газет? — спросила леди Мюриел. — Я когда шла сюда, видела их на журнальном столике, только отец сказал, что в них ничего достойного внимания, кроме того ужасного судебного разбирательства. — А как раз в это время лондонский свет удовлетворял свою ежедневную жажду острых ощущений изучением подробностей сенсационного убийства в одном воровском притоне в восточной части Лондона [36].

 — Нет у меня тяги к ужасам, — ответил Артур. — Но мы, надеюсь, всё же усвоим урок, который они нам дают, хоть нас так и подмывает пересказать его наоборот!

 — Ты говоришь загадками, — сказала леди Мюриел. — Объяснись, пожалуйста. Смотри же, — (она сопроводила слова действием) — я сажусь у твоих ног, словно ты второй Гамалиил [37]! Спасибо, не нужно, — это она мне, вставшему, чтобы подставить ей кресло. — Не утруждайте себя. Это дерево и эта трава удобней любого кресла. Так что это за урок, который мы всегда пересказываем наоборот?

 Артур с минуту ничего не говорил.

 — Мне хочется почётче сформулировать, что я имею в виду, — медленно и задумчиво произнёс он, — перед тем как высказать тебе, ведь ты думаешь над этим.

 Всё, что напоминало комплимент, звучало так непривычно в устах Артура, что леди Мюриел зарделась от удовольствия, отвечая ему:

 — Ты подаёшь мне идеи, над которыми стоит думать.

 — Первая мысль, — продолжал Артур, — возникающая у обывателя по прочтении о чём-нибудь особенно гнусном или бесчеловечном, совершённом представителем двуногих, обычно такова: дескать, вот, перед нами разверзлась новая бездна Порока, а мы заглядываем туда с нашего возвышенного места, держась подальше от края.

 — Думаю, что теперь поняла тебя. Ты хочешь сказать, что думать следует так: не «Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди», а «Боже! будь милостив ко мне также, кто был бы, если бы не милость Твоя, столь же мерзким грешником, как тот человек!» [38]

 — Нет, — возразил Артур, — я хотел сказать гораздо большее.

 Она вскинула глаза, но сдержалась и молча подождала.

 — Тут надо начинать издалека. Вообразите ещё какого-нибудь человека тех же лет, что и этот бедняга. Мысленно перенеситесь в то давнее время, когда оба только вступали в жизнь — ещё до того, как у них достало разума, чтобы отличать Зло от Добра. Ведь как бы то ни было, а тогда они были в равном положении?

 Леди Мюриел согласно кивнула.

 — Тогда перед нами две отличные друг от друга эпохи, два отрезка жизни обоих людей, чьи жизни мы сейчас сравниваем. В первую эпоху они, насколько это имеет касательство к моральной ответственности, поставлены в точности на одну доску: они оба одинаково неспособны к добру и ко злу. Во вторую эпоху один человек — я возьму крайний случай ради выпуклости — завоевал высокую оценку и любовь окружающих; его характер безупречен и его имя впредь будет произноситься с уважением; жизненный путь другого есть одна непрекращающаяся череда преступлений, и в конце концов оскорблённый закон его страны отбирает у него жизнь. Так каковы в каждом случае были причины того состояния, в котором оказался каждый из этих людей во вторую эпоху своей жизни? Они двоякого рода — одни действовали извне, другие изнутри. Эти два рода причин следует обсудить по отдельности — то есть если я ещё не утомил вас этими нудными рассуждениями.

 — Наоборот, — сказала леди Мюриел. — Для меня это особенное удовольствие — иметь вопрос, который можно подобным образом обсуждать: разложить по полочкам, чтобы всем всё стало ясно. Некоторые книги, претендующие на то, что в них обсуждается какой-то вопрос, на мой взгляд, несносны и утомительны — просто оттого, что мысли в них расположены как попало, по принципу «первым пришёл, первым и получи».

 — Ты отличная слушательница, — ответил Артур с довольным видом. — Причины, действующие изнутри, которые делают характер человека таким, каков он есть в каждый данный момент, суть его последовательные акты волеизъявления — иными словами, его акты выбора делать то или это.

 — Подразумевается Свобода Воли? — спросил я с целью вполне прояснить этот пункт.

 — Если это не так, — последовал спокойный ответ, — что ж, cadit questio [39], и добавить мне больше нечего.

 — Да, да, именно Свобода Воли! — безоговорочно объявила оставшаяся слушательница — и, должен сказать, главнейшая, если стать на точку зрения Артура. Он продолжал:

 — Причины, действующие снаружи, — это его окружение, то, что мистер Герберт Спенсер называет «средой». Дальнейший пункт, который я хочу прояснить, состоит в том, что человек ответственен за свой акт выбора, но не ответственен за «среду». Следовательно, если наши два человека, при любых равных условиях, когда они подвержены равному искушению, сделают равные усилия к сопротивлению и к выбору правильного действия, то и оценка их усилий должна быть одинаковой. Коль нравственные нормы не понесли урона в одном случае, то не понесли урона и во втором, если же понесли урон в первом случае, то и во втором тоже.

 — Это так, несомненно, я это прекрасно понимаю, — вставила леди Мюриел.

 — Если теперь принять во внимание различие среды, то один человек одержит грандиозную победу над искушением, в то время как другой низвергнется в тёмную бездну преступления.

 — Но ты же не скажешь, что оба равно виновны объективно?

 — Вот именно, — сказал Артур. — Но позвольте привести ещё один пример, который даже с большей силой покажет, что я имею в виду. Пусть один из этих людей занимает высокое общественное положение, а другой, скажем, обычный вор. Пусть первый окажется перед искушением совершить обычный нечестный поступок — какой-нибудь такой, который он мог бы сделать в полнейшей уверенности, что он никогда не будет раскрыт, что-то такое, от чего он с лёгкостью способен воздержаться, и что, он определённо знает, будет низостью. И пусть второй человек окажется искушаем на какое-то ужасное, по всеобщему мнению, преступление, но под почти невыносимым бременем мотивов, хотя не настолько невыносимым, разумеется, чтобы напрочь исключить всю ответственность. Так вот, пусть в этом случае второй человек приложит большие усилия к сопротивлению, чем первый. И предположим, что они всё же поддались искушению оба. Я утверждаю, что второй человек, объективно, менее виновен, чем первый.