Последняя тайна жизни (Этюды о творчестве) - Сапарина Елена Викторовна. Страница 13

Семейным центром была большая гостиная. А в ней главная достопримечательность — резной книжный шкаф черного дуба с любимыми (научных изданий тут не держали — они хранились в кабинете) книгами. Здесь сверкал золотыми обрезами "Брокгауз и Ефрон", на почетном месте виднелись "Астрономические вечера" и "Атлас звездного неба". Это все предназначалось для детей. Иван Петрович был большой знаток астрономии и к любимому занятию этому приобщил своих детей.

Беллетристика почти вся была куплена в дар: лучшим подарком ко дню рождений в семье Павловых считалась книга. Ее потом тщательно "одевали" в сафьяновый с тиснением или гладкий кожаный переплет, старательно подобранный самолично хозяином дома.

В гостиной Иван Петрович иногда правил рукописи (письменным столом он вообще редко пользовался).

После обеда он любил отдыхать здесь на диване, поглядывая на висевшую над ним картину художника Н. Н. Дубовского — давнего приятеля Павловых. На ней изображен был уголок курортного местечка Силломяги, куда каждое лето выезжал Иван Петрович с семьей на дачу. Вечерний пейзаж — с заходящим в море солнцем, догорающим костром на берегу — постоянно напоминал И. П. Павлову его любимое место отдыха. Он сделался теперь истинным петербуржцем, был влюблен в его камень и дворцы, в зеленые пригороды с великолепными фонтанами и холодное северное море. На другой стене висел портрет старшего сына в пятилетнем возрасте кисти знаменитого художника Н. А. Ярошенко.

На рождество посреди гостиной ставили высоченную, до потолка, елку и устраивали обязательный "елочный прием" для детей. Здесь же стоял подаренный племянникам дядей Митей рояль. У Павловых было четверо детей, а так и не женившийся Дмитрий обычно проводил в семье старшего брата и зимние и летние каникулы. Никто не мог придумать игры смешнее, прозвища остроумней, шутки веселее, чем он. Что же касается науки, тут дела обстояли не так весело. Легкая дорога, которую он выбрал в юности, не привела к таким высотам, на какие поднялся старший брат. Он был рядовым химиком, ничего нового в науке не совершил.

Иван Павлов стал четвертым нобелевским лауреатом. До этого высокой награды удостаивались исключительно врачи, согласно завещанию шведского промышленника и изобретателя Альфреда Нобеля, "принесшие наибольшую пользу человечеству". Один из них создал противодифтеритную сыворотку, другой — установил причину малярии, третий — разработал метод лечения туберкулеза кожи.

Иван Петрович Павлов не совершил чисто медицинского открытия, его работы были скорее теоретическими. Но так кардинально они меняли представления ученых и врачей, были столь фундаментальными, что награда была вполне заслуженной. Он был ее удостоен "в знак признания его работ по физиологии пищеварения, — как записано в дипломе, — каковыми работами он в существенных частях пересоздал и расширил сведения в этой области".

Еще только прошел слух о возможном награждении, а Академия наук России уже избрала И. П. Павлова членом-корреспондентом, Парижская медицинская академия — своим иностранным членом. К моменту вручения награды Иван Петрович состоял в тридцати с лишним научных обществах, университетах, академиях. Один из первых его университетских преподавателей, Илья Фаддеевич Цион, живший в то время за границей, прислал ему свое поздравление и приветствие ("Учитель доволен своим учеником, радуется за него: это ли не торжество"). Сам И. М. Сеченов поздравил Ивана Петровича с "блистательным завершением… плодотворной 25-летней деятельности, придавшей яркий блеск русскому имени".

Казалось, ученый достиг вершины. С нее открывались неоглядные дали — углубляй, исследуй подробнее физиологическую проблему, которую так успешно разрабатывал до сих пор. Но Иван Петрович принадлежал к тем людям, для которых вершина всегда впереди. И он оставляет принесшую ему всемирный успех область науки и берется за совершенно новое дело.

Неожиданно для всех он делает крутой поворот от пищеварения к психике. Мало того что здесь надо все начинать сначала. Большинство физиологов считало, что это вообще не их область исследования. Сознанием, мышлением занимаются психологи — им и карты в руки. Да и не поздно ли в пятьдесят с лишним лет браться за новую проблему?

Но профессор неумолим. Сотрудникам запрещено даже говорить о пищеварении.

— Долой физиологию пищеварения. — заявляет он своим ученикам и помощникам. — Я вас всех переключу ка исследование нервной системы.

— Да ведь здесь работы лет на сто хватит, — смеялся он в лицо скептикам. — Нет, нет, с пищеварением покопчено. Я весь уйду в ту область.

И действительно, все силы были брошены на решение вопросов, к которым неизвестно как и подступиться. Друзья советовали образумиться, многие сотрудники открыто высказывали свое недовольство, некоторые даже ушли из лаборатории, дома и то недоумевали: зачем ему вдруг понадобилось лезть в собачью душу?

Но решение заняться изучением психических явлений пришло совсем не вдруг. Он давно уже присматривается к лабораторным собакам. Когда им кладут еду в рот, естественно, что начинает выделяться необходимая для переваривания пищи слюна. А если служитель только гремит миской за дверью, а у собак уже текут слюнки — заранее, лишь в предвкушении еды? Почему бы это? Или собака просто смотрит на мясо в кормушке, еще не ест его, а слюнные железы уже начали работать. Отчего?

Иван Петрович назвал такое слюноотделение "психическим". Оно очень мешало ему изучать физиологию пищеварения в чистом виде, усложняло картину.

Теперь он обратил внимание как раз на него. Почему оно возникает? Получается, что желудок собаки может на расстоянии узнавать, вкусная ли еда в кормушке и сколько слюны надо вырабатывать. Как же это происходит?

Пища "действует" на этот раз не на рот, а на глаза, нос, уши. Откуда же берется слюна? Ведь слюнная железа, по словам Павлова, "не состоит ни в каких деловых отношениях ни к звуковым, ни к световым, ни к обонятельным свойствам предметов". Сухость, горечь, кислота, действующие прямо на язык, — вот естественные, "свои" возбудители слюнного центра в мозгу.

Но свет и звук? Хорошо известно, что эти раздражения адресованы совсем в другие — зрительной и слуховой — отделы мозга.

Что же нужно, чтобы свет или звук начали выполнять чужое дело — гнать слюну? Оказывается, совсем немногое: чтобы слуховые или зрительные впечатления хоть раз совпали с возбуждением слюнного центра от пищи или несъедобных веществ, попавших в рот. Тогда в мозгу животного прокладывается цепочка от зрительного или слухового центра к слюнному. Она зависит от конкретных условий опыта — будет ли это звонок, совпавший с кормлением, или зажженная перед дачей пищи лампочка.

Похоже, очень похоже на обычные рефлексы: раздражение извне — ответ изнутри организма. Только не такие жесткие, однозначные связи, как при непосредственной пробе пищи. Все более подвижно, зависит каждый раз от разных условий. Профессор Павлов так и назвал вновь открытые им рефлексы в отличие от простых, "сеченовских", условными.

Так всплыло это магическое слово, заворожившее Ивана Петровича еще с семинарских времен, впервые доказавшее ему, что духовный мир подвластен научному изучению, а не "божественному промыслу". С именем И. М. Сеченова, автора рефлексов, он устремился в Петербург, но затем словно забыл о пресловутых рефлексах.

Впрочем, мог ли он, специально тренировавший свою память, помнивший протоколы многочисленных опытов, клички всех лабораторных собак, страницы заинтересовавших его книг, забыть о столь существенном в его жизни? Конечно, нет.

Иван Петрович Павлов ничего не забыл. Его цепкая память не упускала даже деталей. Он просто складывал многое в кладовую своей памяти про запас. Была у него такая удивительная особенность. Один из его учеников, академик Леон Абгарович Орбели, называл это свойство "отложенными идеями".