Крылья мужества - Санд Жорж. Страница 19

— Господин барон, — сказал Хромуша, — я чувствую, что мне надо уехать, я не могу здесь жить дольше, я думал было, что свежий воздух и прогулка исцелят меня, но я ошибся. Для моего исцеления нужна не неделя, а гораздо больше времени, может быть год, а может быть и еще больше, я и сам не знаю. Лишите меня ваших милостей, я недостоин их, но не сердитесь на меня, или я умру с тоски, а тогда не нужно мне будет и свободы.

Барон, видя, что Хромуша так сильно тоскует, оказался вполне хорошим человеком. Он стал утешать мальчика и обещал ему, что никогда не оставит его, но он просил его прежде, чем он пустится надолго в путь, исполненный опасностей, — так как путешествия всегда более или менее сопряжены с опасностями, — высказать ему откровенно все, что у него на душе. Барон не понимал такой сильной любви к уединению и думал, что Хромуша что-нибудь скрывает от него.

— Хорошо, — сказал он, — я вам все скажу, хоть может быть вы меня сочтете за идиота или за безумца. Я люблю птиц, но только не мертвых, а живых, я хочу жить с ними, я люблю также птиц на картинах, так как живопись воспроизводит жизнь; мне даже кажется, что я сумею сам верно нарисовать тех птиц, которых хорошо изучу. Но набивание чучел внушает мне отвращение. Вечно жить посреди трупов, рассекать мертвые тела, делать чучела, — это выше моих сил. Мне кажется, что я сам превращаюсь в мумию. Вы восхищаетесь блеском, который я умею придать перышкам мертвых птиц, и естественностью их поз, но я вижу в них только скелеты, они преследуют меня во сне и требуют, чтобы я возвратил им жизнь; когда я прохожу вечером по стеклянной галерее, мне чудится, что они стучат клювами в стекло, что они требуют, чтобы я выпустил их на волю. Они как привидения наводят на меня ужас; я ненавижу сам себя за то, что занимаюсь этим ремеслом. Конечно, я не виноват в их смерти, я только раз в жизни убил птицу, но меня вынудил к тому голод, я не мог никогда себе простить этого и поклялся, что никогда больше не убью ни одной. Тем не менее, я существую за счет жизни тех птиц, из которых делаю чучела. Эта мысль преследует меня, как упрек совести. И кроме того… но этого я не могу вам сказать, у меня не хватает духа…

— Что такое еще? — спросил барон. — Скажи мне все, как лучшему своему другу.

— Так слушайте же, — прибавил Хромуша. — На берегах и на море со мной говорят голоса, которых не слышит никто другой. Говорят, что птицы посредством криков умеют выражать все свои ощущения и желания, но что птичий язык никто не понимает, кроме самих птиц. Это верно. Но есть птицы, язык которых понятен мне, они говорят мне, что я должен делать в те минуты, когда у меня не хватает смелости решиться на что-нибудь. Я думаю, что это не птицы, а добрые духи, окружающие нас и принимающие на себя видимые образы, когда они хотят показать нам, что заботятся о нас и руководят нами. Я не говорю, что они делают чудеса, но мы делаем чудеса под влиянием их, они превращают наш человеческий эгоизм и трусость в порывы мужества и самоотвержения. Вы удивляетесь, мой дорогой покровитель, а между тем, как часто говорили вы так красноречиво, когда дело шло о науке, что природа говорит с нами всеми своими голосами, что она возвышает нас над тщеславием, честолюбием и другими бесплодными страстями, что она делает нас нравственно лучше. Ваши слова запали мне в душу, и я слышал эти голоса природы. Они приводят меня в восторг, я не могу жить без них, но здесь они безмолвствуют. Отпустите меня путешествовать. Без сомнения, они внушат мне желание возвратиться к вам с результатами моих открытий, как уже внушили мне раз мысль возвратиться к родителям с покорной головой; только убедительно прошу вас, отпустите меня теперь. Я должен следовать за ними, я слышу, что они призывают меня, они хотят, чтобы из меня вышел настоящий ученый, то есть воспитанник самой природы.

Барон нашел, что Хромуша не совсем неправ, но что у него расстроено воображение и что путешествие развлечет его. Он снабдил его деньгами, инструментами и всем необходимым для продолжительного морского плавания и взял ему место на одном из тех больших судов, которые еще и нынче два или три раза в год ходят из Дива в Гонфлер. В Гонфлере Хромуша сел на корабль и отправился в Англию, откуда потом переправился в Шотландию, затем в Ирландию и на другие соседние острова. Он жил свободный и счастливый, в самых диких местностях, все изучал, все наблюдал сам, без посторонней помощи. Через год он возвратился к барону и привез ему богатый запас сведений, из которых многие противоречили предположениям старинных естествоиспытателей, но тем не менее были верны.

Затем Хромуша прожил несколько недель у барона и часто виделся в это время со своими друзьями; на следующий год он посетил Швейцарию, Германию и даже некоторые польские, русские и турецкие провинции. Впоследствии он объехал север России и часть Азии; везде покупал он птиц, которых туземцы убивали на охоте, делал из них мумии и посылал барону, коллекция которого стала таким образом одною из богатейших во Франции. Но он твердо держал свою клятву — никогда не стрелял сам птиц и никому не поручал стрелять их для себя. Это была его мания и, может быть, вследствие ее наука потеряла несколько драгоценных экземпляров. Но зато, с другой стороны, Хромуша обогатил науку таким множеством новых и верных сведений, рассеявших прежние заблуждения, освященные временем, что барон был совершенно доволен им. Он записал все открытия, сделанные Хромушей, и издал в виде ученого труда, на котором позабыл только выставить имя настоящего автора. Таким образом барону долго приписывали честь этих научных открытий.

Хромуша не был за то в претензии на него. Он не был честолюбив и был вполне счастлив тем, что мог удовлетворить свою страсть к природе. Барон приобрел репутацию ученого и некоторую известность, что постоянно было целью всех его стремлений, и отблагодарил Хромушу тем, что сделал его наследником всего своего состояния. После смерти барона племянники его затеяли большой процесс с жалким, дрянным педантом, как они называли Хромушу, который по их мнению, умел подольститься к дяде. Завещание было сделано вполне законным образом, и очень вероятно, что Хромуша выиграл бы процесс, но он не любил спор и согласился на первую сделку, которую ему предложили. Противники оставили ему замок, музей и участок земли, которого было достаточно на то, чтобы жить без больших затей и путешествовать.

Хромуша был так доволен своей судьбой, что считал себя ее баловнем. Он поселил в замке свою семью, а также дядю Лакиля с семьей, а сам проводил жизнь в беспрестанных путешествиях. Время от времени он возвращался домой и занимался коллекцией своего благодетеля, которую свято поддерживал. Иногда он пропадал по целым годам и никто не знал, жив ли он, так как он проживал подолгу в таких диких местах, где не имел никакой возможности послать о себе известие родным. Он был всегда кроток, терпелив, обязателен, великодушен и щедр более, чем то позволяли его средства. Естествоиспытатели, встречавшиеся с ним в отдаленных экскурсиях и, между прочими, Левальян, передают много случаев, доказывающих его чрезвычайную доброту и необыкновенное мужество, но так как он сам никогда не рассказывал о себе, то неизвестно, насколько справедливы показания его современников.

Годы шли за годами, и Хромуша наконец состарился. Однажды, изучая в Лапландии нравы гагар, он сильно утомился и замерз, так что опять начал хромать, как в детстве. Он привык к движению, необходимость вести теперь более сидячую жизнь тяжело отозвалась на расположении его духа и он стал скучать, он думал, что ему осталось уже недолго жить, и в последние свои годы разослал птиц, составлявших его коллекцию, разным музеям, со множеством анонимных примечаний, которые ученые оценили по достоинству, хотя и не знали автора их. Насколько другие любят молву о себе, настолько Хромуша любил оставаться неизвестным; тем не менее его все знали, любили и уважали в окрестностях, называли господином бароном, и даже нашелся бы не один человек, который был бы готов по одному его слову броситься в воду. Хромуша был очень счастлив, как видите. Последнее время своей жизни он занимался рисованием. Его превосходные рисунки ценились очень дорого. Почувствовав близость кончины, он захотел еще раз взглянуть на большой утес. Он был еще не очень стар, и семья его не имела серьезных опасений насчет его здоровья. Верные друзья его, аптекарь и священник, были гораздо старше его, но они были еще довольно крепки и бодры. Они вызвались было проводить его, но Хромуша поблагодарил их и сказал, что хочет остаться один. Все знали его склонность к уединению и не хотели стеснять его, он обещал не уходить далеко по морскому берегу.