Голубые луга - Бахревский Владислав Анатольевич. Страница 6

Виталик Мартынов покривил рот и тронул за плечо самого большого парня. Парень ринулся за Куком. Федя и сам не понял, как это у него вышло, но когда парень пробегал мимо, он подставил ему ножку, и тот с разгону ударился грудью о землю.

— Ну! — крикнул Федя. — Налетай!

Мальчишки налетать не торопились, но желтоглазый сказал:

— Можно и этому…

Они пошли на Федю, и Феде стало так плохо вдруг, что чуть не стошнило. Он не испугался, он представил, как они стаей нападут сейчас, свалят, а желтоглазый Виталик со стороны будет смотреть на избиение, и рот его покривит усмешка.

— Вы — трусы, — сказал Федя наступавшим ребятам. — Вас много, а я один.

Мартынов засмеялся, но мальчишки остановились.

— Не боится, — сказал кто-то уважительно.

Мартынов опять засмеялся, и мальчишки окружили Федю.

— Так, значит! — крикнул Федя. — Так, значит!

И прыгнул на самого близкого противника, сшиб, навалился, успел вскочить, а драться было не с кем: мальчишки бежали кто куда, а за ними гнался Цура, размахивая страшным своим кнутом.

А Мартынов не бежал. Он стоял там, где стоял, и Цура не тронул его.

— Что же ты не налетаешь? — спросил его Федя.

Мартынов покривил рот — улыбнулся все-таки — и пошел, не оглядываясь, прочь. На поле боя остался лишь один мальчишка, которого Федя повалил. Мальчишка сидел на земле и ощупывал ногу.

— Сломал? — ужаснулся Федя.

— Подвернул. Прыгаешь, как бешеный.

Возвратился Цура.

— Не трогай его. Он ногу подвернул, — Федя сел на корточки перед мальчишкой. — Давай потяну.

— Сама пройдет.

Цура стоял над ними, пощелкивая кнутом.

— Ты, Федя, как кто тронет, мне говори. Я с ними — быстро. Понял?

Федя молчал.

— Кони у меня не кормлены. Пойду.

И ушел.

— Как тебя зовут? — спросил Федя мальчишку.

— Яшкой. Пойду ногу в реке помочу, чтобы жар сошел.

— А далеко до реки?

— Не-ет. За школой.

— Я бы тоже с тобой пошел.

— Пошли.

— А ребята?

— Не тронут. Я — скажу.

Тут к ним подошли четверо мальчишек, все мал мала. Самый крошечный, ему от силы года четыре можно было дать, сказал:

— Мы бы тебе наподдали, да только двое дерутся — третий не приставай.

— Братаны мои! — познакомил Яшка. — Айда, ребята, на речку?

— Айда! — за всех крикнул меньшой.

— А почему вы Кука бьете? — спросил Федя.

— За его отца.

Федя не стал расспрашивать, но сердце вдруг затосковало. Так вот муха ноет, запутавшись в паутине. Запуталась — и молчала бы, не будила паука.

Река Истья покачивалась между берегами и как бы и не текла совсем. Да и откуда было взяться течению, когда до плотины три километра.

Купались ребята за кустами, без трусов, а Федя искупаться не посмел. Вчера уже нарушил слово, а сегодня нарушить — будет твое имя словоотступник.

— Чего ты сидишь? — крикнул Яшка. — Матери, что ль, боишься? Пока до дома дойдешь, сто раз просохнешь.

— Ты как я! — кричал меньшой. — Ты голову — не кунай.

— Нет, — сказал Федя. — Не могу!

Но не посмел сказать, что слово дадено. Соврал:

— Чирьи замучили.

— Тогда конечно, — уважительно согласился Яшка. — У меня каждый год чирьи. От малокровья. У тебя отчего?

— Тоже! — сказал Федя и побагровел, как пареная свекла.

Наконец все пятеро братьев накупались до посинения, выскочили из воды и, дрожа, согнувшись, сбились в кружок. Грели друг друга ледяными своими телами.

— Какие вы похожие! — сказал Федя.

— Ды-ды-ды! — сказал Яшка. — Мы все друг за дружкой. — Я — старшой, я второго на три года обогнал, а меньшие друг за дружкой шли, как грибы. Мать говорила, отец наш хотел, чтоб у него было десять сыновей. Ванечке четырех нет, а мне одиннадцатый.

— Правда, — закивал головой меньшой. — Мамка говорит, война помешала. Придет папаня с войны, тогда еще детки народятся, и я буду не молодший, а средний.

— Отец писал: бережется на войне ради нашего многолюдства.

— Да разве можно на войне загадывать! — испугался Федя.

— Отец и не загадывает. Он бережется. Это большая разница.

— Ты не подумай, что папаня трус! — строго предупредил второй из братьев. — У папани две медали «За отвагу» да орден «Славы». Он три самоходки подбил.

— На рожон отец не лезет — это верно, — сказал Яшка. — Окопы роет глубокие — не ленится. За всю войну один раз в лазарете лежал. Засыпало в блиндаже.

— А у тебя кто воюет? — спросил меньшой.

Тяжкий для Феди был вопрос. Отца в армию брали, обучили военному делу, но по нездоровью вместо фронта отправили на восстановление освобожденных от врага брянских лесов. Отец создал лесхоз и вернулся домой. Так что не воевал отец. Воевал в семье брат матери, но и он был всего-навсего механиком в летном полку.

— Дядька Григорий у нас воюет, — Федя опустил голову, врать он не умел, — механиком.

— Самолетам хвосты заносит! — хмыкнул второй брат.

Федя кивнул.

— Без механиков тоже много не навоюешь, — сказал Яшка. — Самолет — машина сложная. Какую-нибудь гайку не закрутишь, без всякого немца гробанешься.

— Они иногда по два часа в сутки спят! — вскинулся Федя. — Дядя писал. И бомбят их.

— Ну, это уж известное дело! — вздохнул Яшка. — Что в нашем Старожилове? Какие такие военные объекты? А тоже — две бомбы бросил.

— Попало?

— Одна — в парк, одна — в ригу с сеном. Ригу разнесло, а сену чего сделается? Собрали да скормили скоту.

Яшка — мальчишка, ничем особенно не приметный. Белоголовый. Глаза не большие и не маленькие, синие. Просто синие. Ростом Яшка не выше других, плечами других не шире, пожалуй, узковат даже в плечах. Но Федя сразу понял: Яшка — не просто мальчишка. Ему, Феде, до Яшки далеко. Дружить с ним — большое дело, да не по Фединым силам. От Той Страны Яшка отмахнется, как от мухи.

— Ну что, ребя, пойдем обед варить? — спросил меньших братьев Яшка.

— А чего варить-то будем? — встрепенулся Ванечка.

— Ну, чего? Картох накопаем, луку надерем, сливянку сделаем.

— С конопляным маслом? — Ванечка облизнулся и с надеждой глядел брату в глаза.

— Ложку волью, до приезда матери надо тянуть.

Федя слушал разговор, и в горле у него щекотали зажатые накрепко девчоночьи слезы. «Значит, Яшка в доме совсем старший! Значит, он и варит, и корову доит, и меньшим болячки лечит!»

— А где ваша мама? — спросил Федя.

— Муки добыть поехала. Перед войной отец два отреза купил: себе на костюм, а ей на платье. Поехала выменивать. У нас прошлый год неурожайный был, залило дождями. Нынче получше, да ведь в колхозе за палочки работают, сам знаешь.

Федя знал, слышал. Старшие говорили: колхозникам на трудодень дают мало или совсем ничего не дают.

— Этот год перетерпим, — сказал Яшка, — а там войне конец. Это уж — точно. На ихней земле воюем. А ихняя земля не больно велика. Я по карте глядел… Да ничего! Картошка есть, молоко есть. Без хлеба, конечно, не ахти как сытно…

«Надо принести Яшке муки!» — решил Федя. У них в ларе целых два мешка. Если взять не очень много, бабка Вера не заметит.

— А корову ты сам доишь? — спросил Федя.

— Наполдни когда хожу. Бабы помогают, и вечером соседка приходит, выдаивает, чтоб корова не попортилась, а утром — дою. Дело не больно хитрое, силенок только не очень хватает.

— И ты встаешь корову в стадо выгонять? Не просыпаешь?

— Встаю. Куда ж денешься?

Ребята обсохли, натянули трусы. Федя испугался: познакомился с такими ребятами — и вот надо расставаться, а он даже не знает их фамилии.

— Увидимся сто раз! — успокоил Яшка. — У меня год пропущенный. С тобой в одном классе буду, в третьем. Наш дом возле военкомата. Тесовая крыша и труба побеленная.

— Ныряловы мы, — сказал с гордостью младший.

— Никогда такой фамилии не слышал, — признался Федя.

— У нас в роду все Ныряловы, — Яшка, небось, и сам не заметил, что нос у него в небеса уперся. Мигнул Яшка братьям, те снова трусишки скинули, подпрыгнули, разбежались, хлопнули ладонями по белым задам и — под воду. Да ведь как нырнули! На другой берег Истьи. Один молодший не донырнул. На середине выскочил и скорей-скорей назад, по-собачьи. Старшие ребята его нагнали, помогли доплыть.