Дорога на космодром - Голованов Ярослав. Страница 24

Этот отзыв опоздал на сто лет. Когда Телешов познакомил со своими «системами» ученых Академии наук и военных, он получил другие отзывы: изобретение его было «признано мечтою». На первую, еще не реактивную, «систему» патент Николаю Афанасьевичу выдали только во Франции. Он датирован 26 октября 1864 года. Вот тогда и началась его работа над ракетопланом, которую он закончил через три года. Свои расчеты и чертежи, которые легко можно спутать с набросками вариантов Ту-144 или истребителей Су, Телешов передал в 1867 году в военное министерство. О дальнейшем легко догадаться. Ведь в том же самом году К. И. Константинов в статье «Боевые ракеты России» призывал: «Не лишайте Россию весьма полезного предмета». Отношение военных чиновников даже к реально существующим и доказавшим свое право на существование боевым ракетам было, как вы помните, резко отрицательным. А тут ракетный самолет! Ракетоплан! Подумать только!

Военное министерство в помощи Телешову отказало. Он снова обращается к французам. Денег, необходимых на постройку «ракетной системы», он от них не ждет, но хочет добиться хотя бы официального признания. Формальных причин отказать русскому изобретателю у французов нет: никто ничего подобного никогда не предлагал. А построят ли этот аппарат и будет ли он летать – это не их дело. И 19 октября 1867 года, за 36 лет до того, как от Земли оторвался первый – плюющийся дымом, похожий на рассохшуюся этажерку – самолет, русский изобретатель получил патент на ракетоплан – документ о том, что Николай Афанасьевич Телешов уже жил в веке реактивной авиации.

Мне не удалось найти каких-нибудь доказательств того, что о работах Телешова знал другой талантливый русский инженер – Сергей Сергеевич Неждановский. Вероятно, и он не был «продолжателем» и шел своим путем, когда в 1880 году начал размышлять над применением реактивных сил в летательных аппаратах. Неждановский окончил физико-математический факультет Московского университета, но, увлекшись техникой, поступил затем в Московское техническое училище, чтобы получить диплом инженера. На диплом терпения у него не хватило: все время отдавал он изобретательству. Он убежден, что построить реактивный летательный аппарат в принципе можно. Заботят его уже не общие вопросы, а чисто инженерные проблемы: как подавать горючее в камеру сгорания? Можно ли управлять тягой такого двигателя? Нельзя ли добавить к истекающим газам атмосферный воздух и тем самым увеличить эту тягу? Что лучше использовать: сжатый воздух? пар? порох? нитроглицерин? А может быть, жидкие взрывчатые смеси? В 1882-1884 годах он вплотную подходит к идее жидкостного ракетного двигателя. «…Можно получить взрывную смесь из двух жидкостей, смешиваемых непосредственно перед взрывом, – пишет Неждановский. Этим способом можно воспользоваться для устройства летательной ракеты с большим запасом взрывчатого вещества, делаемого постепенно, по мере сгорания. По одной трубке нагнетается насосом одна жидкость, по другой другая, обе смешиваются между собой, взрываются и дают струю…» Если бы вы спросили, как, в самых общих чертах, работает двигатель современной космической ракеты, я мог бы переписать эти слова Сергея Сергеевича, не изменив в них ни единой буквы.

Через несколько лет Неждановский задумывает установить реактивные двигатели на геликоптере. С каждым годом туманные мечты Леонардо да Винчи и М. В. Ломоносова об удивительной машине с вертикально поставленной осью винта, о вертолете, который сегодня во многих районах нашей планеты известен лучше, чем паровоз или автомобиль, все больше увлекают изобретателей.

Некто Филипсу удалось даже построить маленькую модельку геликоптера весом около килограмма, – он демонстрировал ее перед учеными в Париже в 1842 году. Рассказывают, что моделька летала. Но это была скорее детская игрушка, чем летательный аппарат.

Страница из рукописи Сергея Неждановского.

В 1860 году появился рисунок, на котором некий господин в очках, в жилетке и с засученными рукавами, сидя на баллоне сжатого газа, парил в небе, управляя странной рамой с двумя пропеллерами наверху, из которых вырывались реактивные струи. И это, конечно, не проект и даже не игрушка, а просто карикатура, высмеивающая энтузиастов, конструирующих аппараты тяжелее воздуха.

В проектах Неждановского отражены серьезнейшие технические идеи. Когда он пишет о «реактивных горелках» на концах лопастей несущего винта своего вертолета, он тем самым дает схему двигателя, который через много лет получил название прямоточного воздушно-реактивного двигателя. Совершенствование этого двигателя продолжается и в наши дни. В отличие от всех других изобретений, о которых я рассказывал, проект Неждановского был совсем близок к осуществлению. В 1904 году в Кучино, имении русского миллионера Рябушинского, который был учеником Н. Е. Жуковского и серьезно увлекался авиацией, началось строительство самолета. Сергей Сергеевич принимал в этом деле живейшее участие. Он забраковал мотор, выписанный Рябушинским из Франции, и предложил собственный двигатель, в котором бензин сгорал вместе с воздухом в специальной камере сгорания, а горячие газы, пройдя через каналы в лопастях винта, вытекали через сопла. Реакция газовых струй и должна была вращать винт. Но в последний момент Рябушинский закапризничал и отказался от совместных работ с Неждановским.

В воспоминаниях офицера П. Глебова о действии русских боевых ракет, которые мы уже цитировали, есть одна фраза вырвавшаяся у него в минуту искреннего восхищения: «Удайся такие чудеса хоть, например, французам, и они, наверное, прокричали бы о них посредством своих гравюр и мемуаров по всем пяти частям света. А у нас, все молчали, как будто русским написано уже на роду – везде и всегда быть героями». Фразу эту я вспомнил, читая о Неждановском. К восхищению дальновидностью русского инженера добавляется восхищение его удивительной человеческой скромностью. Сергей Сергеевич не считает, что его работы заслуживают публикации. Увлечение проблемами аэродинамики, сближение с Н. Е. Жуковским, совместная работа в созданном в первые годы Советской власти Центральном аэрогидродинамическом институте – ЦАГИ – все это привело к тому, что, очевидно, Неждановский сам забыл о мечтах своей «ракетной молодости». Романтика авиации, родившейся на его глазах и развивавшейся невиданными темпами, захватила его целиком. Он конструирует самолеты, гигантские – до 10 метров в размахе – воздушные змеи оригинальной формы, моторные сани, занимается аэрофотосъемкой и даже получает высший аттестат на фотографической выставке. Он прожил большую жизнь, умер в 1940-м, 90-летним стариком, не дожив буквально считанные годы до эры реактивной авиации. Наверное, рев невиданных самолетов напомнил бы ему о старых, уже пожелтевших от времени чертежах. Их нашли уже после смерти Сергея Сергеевича, а сообщение о его «летательном аппарате» появилось в печати только в 1957 году, когда стартовал первый искусственный спутник.

Гешвенд, Телешов, Неждановский обогнали свое время. Обогнали свое время и авторы других, более скромных, но не менее перспективных, как мы теперь знаем, проектов. Русский изобретатель Черкавский предлагал «облегчать взлет аэроплана, используя энергию взрыва порохового заряда», – то есть предлагал те самые авиационные стартовые устройства, которые через полвека получили широкое распространение. Другой русский изобретатель, военный инженер Герасимов предлагал для стабилизации ракеты установить на ней гироскоп – основной элемент современных систем, управляющих движением ракет в полете. Он же, развивая идеи адмирала Соковнина (о которых он мог ничего и не знать), получил патент на изобретение двигателя с компрессором и газовой турбиной.

Все эти проекты не были осуществлены. Но причина тому кроется не только в некой лености общественной мысли и неповоротливости ржавых механизмов царских министерств. Я не думаю, что все эти летательные аппараты действительно смогли бы летать. Они не просто обгоняли время, они перепрыгивали через него. Это понимал К. Э. Циолковский, могучий дар предвидения которого выражен пророческими словами: «За эрой аэропланов винтовых должна следовать эра аэропланов реактивных, или аэропланов стратосферы».