Вот как это было - Герман Юрий Павлович. Страница 4

— Отнесу вас в отделение милиции, — сказал Иван Фёдорович,— ничего не поделаешь.

Иван Фёдорович взял и меня с собой. Мы шли, а девочка всё плакала и плакала.

— Какой-то у вас голос некрасивый, — сказал Иван Фёдорович, — даже у меня уши заболели. Кричите хотя бы тогда в сторону.

В отделении милиции была очень хорошенькая комната для таких потерявшихся детей. Там были большие куклы, заводной танк и железная дорога. Я нагнулся и развязал у девочки платок.

— Вот так штука! — сказал я. — Эта девочка мне знакома. Это Леночка Лошадкина. Здравствуй, Леночка!

— Здравствуй, — сказала она и перестала плакать.

НУ И СЕМЕЙКА!

— Я могу сойти с ума! — сказал Иван Фёдорович. — Надо же иметь на своём участке такую семейку: папа Лошадкин кидает апельсиновую кожуру, Геня Лошадкин катается на колбасе и ещё поломал троллейбус, а маленькая Леночка потерялась. Кто виноват? Виноват во всём папа Лошадкин.

Только мы вышли из детской комнаты — вдруг нам навстречу несётся папа Лошадкин и спрашивает:

— Тут моя дочка?

А Иван Фёдорович молчит.

— Тут моя дочка? — спрашивает папа Лошадкин ещё раз. — Я её потерял. Я начал газету читать и потерял свою дочку. Ох, мне дурно! Дайте мне воды. Дайте мне мою дочку. Дайте мне стул посидеть...

И следом за ним вбегает Геня Лошадкин и говорит:

— Где моя сестра?

А Иван Фёдорович всё молчит.

Помолчал, помолчал и говорит:

— Ладно уж. Тут ваша Леночка, играет с большой куклой. Мне просто стыдно, что на моём посту такая семья проживает. До чего дошли! Дочку потеряли.

Схватил папа Лошадкин свою дочку на руки и говорит:

— Спасибо вам, Иван Фёдорович. Возьму себя в ежовые рукавицы. Никогда больше не буду. Теперь я знаю, что такое милиция.

— И я тоже не буду ездить на колбасе, — сказал Геня, — я буду лучший пешеход.

— Ладно, — сказал Иван Фёдорович, — поглядим. Меньше слов, больше дела.

Мы попрощались и разошлись каждый в свою сторону.

ПОЖАР

Папа был на работе, а мама ушла за яблоками. Я сидел и учился. Учился и учился и не слышал, как выкипел электрический чайник. И потом сразу вдруг запахло дымом. От дыма у меня выступили слёзы, а я подумал, что, может быть, мне так надоело учиться — до слёз. И решил немного попрыгать через стул. Оглянулся, вижу — пожар. Стол горит, скатерть горит — пожар, да и только. Я как крикнул! Не помогает. Ещё сильнее горит. Выскочил я на перекрёсток и без всяких правил уличного движения побежал к Ивану Фёдоровичу. Подбежал и говорю:

— Горим! Ура!

Я хотел сказать: «Горим! Пожар!», а сказал: «Горим! Ура!» Это от волнения со мной случилось.

Иван Фёдорович поставил вместо себя дворника, мы взялись за руки и побежали.

Я по дороге говорю:

— Позовите по телефону моего папу. Он пожарник. Он любой пожар в минуту потушит!

— Ладно, — говорит Иван Фёдорович, — без паники. Прибежали мы домой, а там такой дым, что ничего не видно.

Иван Фёдорович сейчас же выключил чайник, потом позвонил по телефону, потом велел мне таскать из кухни воду. А сам заливал огонь и тушил его одеялом.

И через несколько минут всё потушил.

ПАПИНА КАСКА

Вдруг входит мой папа.

Вот так папа!

В каске, фонарь на груди, топор на боку, а за ним пожарные — целая толпа.

Вот это папа так папа!

— Ну и стыд, — говорит он,— у меня в квартире пожар. Спасибо вам, Иван Фёдорович, что потушили. Позвольте пожать вашу руку.

А Иван Фёдорович отвечает:

— Уж лучше вы её не пожимайте. Она у меня болит. Я её обжёг.

Папа сейчас же помазал Ивану Фёдоровичу руку мазью.

— Вот и хорошо, — сказал Иван Фёдорович. — Теперь я надену белую перчатку, и ничего не будет заметно.

Тут пришла мама с яблоками.

— А у нас пожар был, — говорит папа. — Дай-ка нам по яблоку. Скатерть твоя сгорела. В жизни я так не хохотал! Чтобы у самого пожарного — вдруг пожар.

И они смеялись, и мама сказала:

— Милиционер — просто герой. Руку обжёг — и хоть бы что.

— Да, — сказал я, — он герой, но и наш папа тоже ничего себе. И мы с мамой стали говорить о том, что наконец-то повидали папу в полной пожарной форме.

Поговорили, и я выглянул в окно: мой знакомый милиционер по-прежнему регулировал уличное движение.

А на улице была уже весна. Очень ярко светило солнце, на деревьях распускались почки, чирикали птицы.

— Мам, весна! — сказал я.

— Да, — сказала мама, — скоро уже Первое мая.

ПЕРВОЕ МАЯ

Утром папа надел белую рубашку, синий пиджак и сел пить чай с пирогами. А я в это время мыл шею и уши.

— И зубы мудрости вычисти порошком, — сказал папа. — Мой сын должен сверкать весь, как медная пуговица... Наташа, привяжи ему галстук.

Мама привязала мне галстук, и мы пошли. Возле дома стоял Геня Лошадкин — начищенный и намытый, но немного грустный.

— С Первым маем, Лошадкин, — сказал я. — Мой папа — лучший пожарник, и потому он получил билет на трибуну, откуда всё видно, а я...

— А вы, Миша, хвастун, — сказал сзади знакомый голос. — Лучший пешеход в моём районе должен быть к тому же скромным человеком, не так ли, товарищ Лошадкин?

Я обернулся и увидел Ивана Фёдоровича. Он был в штатском костюме и держал руку на перевязи.

— С праздником, — сказал мой знакомый милиционер. — Приглашаю вас, товарищ Лошадкин, пройти со мной на трибуну. В последнее время вы стали обращать внимание на правила уличного движения, и я горячо приветствую вашу дисциплинированность. Не стесняйтесь, пойдёмте! Как поживает ваша маленькая сестра Леночка?

— Наша Леночка заболела,— сказал Геня, — у неё болит горло, и она не кушает даже пирожное. Представляете? С розовым кремом корзиночка, а она не кушает.

— Невозможно представить, — сказал Иван Фёдорович. — Если бы она ещё не кушала песочное пирожное, а то корзиночку с розовым кремом...

По дороге Иван Фёдорович рассказал нам, почему у него рука на перевязи. Всё дело было из-за нашего пожара. Тогда он обжёг руку и думал, что это пустяки, но оказалось — не пустяки, и доктор запретил ему регулировать движение.

— Даже неудобно смотреть в глаза своим товарищам по работе, — сказал Иван Фёдорович, — вместо того чтобы регулировать колонны трудящихся, я прогуливаюсь в штатском костюме...

На трибуне было очень интересно. Нас с Лошадкиным пропустили вперёд, и мы видели всю площадь и весь замечательный военный парад. Мы только зазевались, когда полетели самолёты, и не сразу посмотрели вверх, но зато всё остальное мы видели с начала до конца—и пехоту, и моряков, и большие танки, и маленькие танкетки, и пушки, и пулемёты, и кавалерию, и даже музыкантов, которые тоже прошли перед нашими трибунами. И демонстрацию мы видели, хоть и устали стоять к этому времени. А когда всё кончилось, папа пригласил на обед к нам Ивана Фёдоровича.

— Благодарю вас, — сказал Иван Фёдорович, — но удобно ли будет, если я стану кушать левой рукой?

— Пустяки, — ответил папа, — моя жена Наташа будет очень рада угостить вас в нашем доме.

За обедом папа рассказывал разные случаи неосторожного обращения с огнём, а Иван Фёдорович рассказывал, как соблюдают правила уличного движения. Вечером пришёл Геня Лошадкин и сказал:

— Можно у вас посидеть? Леночка наша совсем заболела и даже ничего не понимает, когда ей говорят. Мама плачет, а папа отправился за доктором. Вместо обеда я только скушал два пирожных.