По следам М.Р. - Раевский Борис Маркович. Страница 23

— Я, конечно, никогда не видела своего деда. Да и мой отец видел его всего два раза, совсем младенцем. Впрочем, вы это знаете из дневника, — рассказывала Настасья Владимировна. — Но дома у нас в резной дубовой шкатулке хранилась пачка писем деда к бабушке. И еще — маленькая фотография с золотым обрезом, где дед снят студентом…

— Горного? — подсказала Оля.

— Да, Горного института. — Настасья Владимировна была так взволнована всем открывшимся сегодня, что даже не удивилась Олиной осведомленности. — Мы, дети, часто перечитывали эти старые письма с «ятями» и «ижицами» и знали их, как стихи, наизусть. И подолгу разглядывали наклеенную на картон фотографию долговязого студента в форме горняка.

Настасья Владимировна замолчала, задумавшись. Промчавшееся мимо такси обдало ее веером брызг, но она словно и не заметила. Ребята шли рядом, также молча.

— Где же эти письма? — наконец не выдержала Оля.

— Мы гордились дедом. О, он казался нам героем! — словно не слыша ее, продолжала Настасья Владимировна, — Он был нашей семейной гордостью, нашим счастьем!

И вот однажды к нам домой пришел человек. Мы с братом — он потом погиб на фронте — играли во дворе. Дома был один отец. Но позднее и мне довелось увидеть этого человека, и я его хорошо запомнила.

Он был весь в кожаном — кожаная тужурка, кожаные брюки, кожаные сапоги. Даже фуражка — и та кожаная. Так одевались во время гражданской войны красные командиры и ответственные работники. Но в двадцать седьмом году кожаный костюм уже выходил из моды, и только обыватели пугали друг друга рассказами о «комиссарах в кожанке».

От незнакомца пахло чем-то сладковато-сытным; этот запах держался в комнате и после его ухода. Руки у «кожаного человека» были толстыми, сильными, а голос — неожиданно тонким, даже несколько слащавым.

Войдя к нам, «кожаный человек» извинился за непрошеное вторжение и объяснил, что хотел прийти к отцу на работу, но потом решил явиться домой.

— Так удобнее, не правда ли?

Отец машинально кивнул.

— Скажите, — медленно произнес «кожаный», глядя на отца в упор, — давно не было вестей от вашего папаши?

— То есть как? — отец даже оторопел. — Он же… Его давно нет в живых!

— Вы уверены? Вам официально сообщали?

— Нет, но… Он пропал много лет назад.

— Пропал! Когда человек пропал, он и найтись может. А ваш папаша, значит, пропал и не нашелся?

Отец уловил в голосе незнакомца ироническую нотку и возмутился.

— Позвольте, почему вы в этом сомневаетесь? И вообще — кто вы такой?

«Кожаный» расстегнул портфель и вынул оттуда какой-то журнал.

— Не приходилось читать?

На обложке новенького хрустящего номера чернело заглавие: «Каторга и ссылка»…

— Я из редакции, — представился незнакомец. — Мы решили напечатать несколько статей о провокаторах. В этой связи вспомнили о вашем папаше.

— Что?! — отец протестующе замахал руками.

— Ваш отец провокатор, — мягко, словно сожалея, сказал «кожаный». — Он выдал царской охранке целую группу революционеров. Мы получили материалы из ГПУ [3]. Есть и другие данные. Конечно, надо это всесторонне проверить. Для того я к вам и пришел.

Отец был потрясен и совершенно растерян.

— Не может быть! — с трудом выдавил он.

«Кожаный» лишь пожал плечами.

— Нет, — выкрикнул отец. — Он честнейший человек! У меня есть письма… — он принес и раскрыл заветную шкатулку.

— Письма? — «кожаный» оживился. — Дайте мне их. Мы разберемся. Может быть, в самом деле тут какое-то недоразумение. Дай бог, дай бог!

Он переложил все бумаги из шкатулки в свою сумку и учтиво приподнял на прощанье кожаную фуражку.

Настасья Владимировна замолчала. Она подняла воротник пальто и зябко повела плечами. Выбившиеся из-под шапочки волосы были сплошь усеяны мелкими сверкающими капельками.

Переведя дыхание, она продолжала:

— Через несколько дней «кожаный» снова пришел.

На этот раз он держался куда строже и был не так разговорчив. Мы с братом сидели за шкафом и слушали его тонкий голос со страхом и удивлением.

— К несчастью, все подтвердилось, — сказал он. — Ваш папаша — провокатор. Но я, жалея вас и ваших детей, — ведь вы-то ни в чем не виноваты! — уговорил редактора не печатать статью. А письма ничего не опровергают. Обыкновенные личные письма. Мы их передали в секретный архив ГПУ.

Отец пытался спорить, возражать, но «кожаный» стал еще строже и суше.

— Разрешите дать вам добрый совет, — на прощанье сказал он. — Не поддерживайте никаких связей с отцом, если он жив. Забудьте даже имя его. И не пытайтесь опровергать. Все равно обелить отца не сможете, а сами наживете крупные неприятности…

И он ушел.

Настасья Владимировна тяжело перевела дыхание.

— Вот, собственно, и все, — устало сказала она. — Вам трудно себе представить, ребята, как страшно повлияло это посещение «кожаного» на моего отца. Он сразу словно сломился, сник. Я раньше не верила, когда читала, что человек за одну ночь может поседеть. Но тут так и случилось.

Отец прямо места себе не находил. День и ночь его терзала тревога. Он пробовал добыть доказательства невиновности деда. Стал ходить в библиотеки, изучал какие-то мудреные журналы, старые книги. Это было тяжело ему: ведь он простой чертежник. Никаких доказательств так и не нашел. Вдобавок он рассказал о «кожаном» своему приятелю. А тот, вероятно, еще кому-то. В общем, на заводе стали поговаривать, что наш дед предатель… Отец так переживал все это!.. Даже попал в психиатрическую. Два месяца пробыл там. И с тех пор вся наша жизнь пошла кувырком…

Настасья Владимировна вытерла лицо и волосы маленьким шелковым платочком, и он сразу превратился в скомканную мокрую тряпку.

— Вот, собственно, и все, — повторила она. — Больше мы ничего не знаем о нашем деде. Мы по-прежнему считаем его благороднейшим, честнейшим… но… — она замолчала.

— И всё? — спросила Оля.

— Всё…

Замолчали и ребята. Хмурые, озабоченные, проводили они Настасью Владимировну до дому.

— Мы еще к вам придем, — горячо пообещал Генька. — Мы разберемся! Мы докажем!..

— Хорошо бы, — вздохнула Настасья Владимировна. — А у меня и у отца уже просто нет сил снова будоражить все это…

— Странно! — сказал Николай Филимонович, когда Генька и Оля наперебой рассказали ему о своем втором посещении старика Рокотова. — Даже очень…

Он задумался.

— Я свяжусь с органами МВД. Попрошу поднять их архивы. Если «кожаный» передал в ГПУ письма, значит, они должны храниться там, в «деле Рокотова»…

Он встал.

— Все запутывается, — негромко сказал он. — Мы считали Рокотова героем, а его подозревают в предательстве. Но почему? Мы не знаем. Зато мы знаем то, что еще никому неизвестно — правду о гибели Рокотова, о его мыслях перед смертью. Разве такой человек мог быть предателем? Нет!

Ребята редко видели Филимоныча таким взволнованным: он ходил из угла в угол учительской, теребя усы своей единственной рукой.

— А если мы уверены в Рокотове, — продолжал учитель, — значит, должны бороться за него, за его правду, что бы о нем ни говорили. И помните, судьба Рокотова имеет не только исторический интерес. И мы обязаны выяснить все это. Четко. До конца. Именно теперь — обязаны. Два человека кровно заинтересованы в результатах ваших поисков. И обмануть их ожидания вы не имеете права!..

Прошла неделя. Однажды после уроков Николай Филимонович подозвал Геньку. Они стояли в пустом коридоре, возле физкультурного зала.

— Я запросил архив бывшего ГПУ, — негромко сказал учитель. — Просил разыскать дело Михаила Рокотова. И вот вчера получил ответ: такого «дела» нет.