Человек с горящим сердцем - Синенко Владимир Иванович. Страница 6

— Свой... Мастер Нестеров. Шагает ходко — чисто цапля. — Григорий загадочно усмехнулся. — И еще познакомлю тебя с крайне интересным человеком. Удивишься: откуда он в наших краях?

— Кто таков?

— Имей терпение. Не пойму, как упустили его жандармы?

Вербы приблизились, позеленели. Под ними вился Кривой Торец, приток Северного Донца. Прежде в этих местах пасли неприхотливых овец, а нынче чабаны побросали свои отары и посохи, спустились под землю добывать уголь за обманчивый рубль. Чистенькие мазанки давно затерялись среди глинобитных лачуг, над которыми высится теперь мрачное здание конторы шахты.

На крутом бережку уже сидели «рыбаки». Петровский познакомил Федора со своими кружковцами:

— Усатый — рабочий Фома Михайличенко. А за ним Никита Нестеров — мастер. Склонялся к эсерам, но я его переубедил. Чисто одетый — конторщик Соколов. Очёнь тянется к партии. Рядом с ним — шахтер Кузьма Крикун... Видишь на том берегу шалашик, а возле него лодку?

— В которой дед бородатый? Видно, настоящий рыбак.

— Верно, у Анисимовича всегда на уху найдется! Познакомить?

— Зачем? Как бы твой дед не оказался рыбаком из охранки... Но где же сюрприз?

Петровский гулко захохотал. «Рыболовы» озадаченно обернулись на смех. Григорий помахал им:

— Подгребай, хлопцы! Будем начинать.

Те смотали снасти; взялся за весло и дед в челне.

— В шалаше-то — Петр Анисимович Моисеенко, знаменитый орехово-зуевский ткач! — торжественно улыбнулся Григорий.

Федор изумился. Моисеенко в глухой Щербиновке?! Организатор и вожак Морозовской стачки, имя его гремело еще в прошлом веке...

Вокруг Петровского уже сидели все щербиновские подпольщики. Пока Моисеенко причалил и привязал к корневищу вербы лодку, Федор успел его рассмотреть. Невысок и кряжист, как гриб-боровик, на вид чуть больше пятидесяти.

Выставив дозорных, Петровский попросил гостя рассказать щербиновцам о юзовском подполье, о жизни и настроениях тамошних рабочих.

Когда Федор поделился своими впечатлениями, Фома Михайличенко спросил:

— А верно, что придется с японцами воевать? Сказывают, что в газетах только про это и пишут...

— Верно — к этому клонится, — кивнул Федор. — А только зачем народу такие кровавые бойни? Так и людям надо говорить.

Но щербиновцы стали жаловаться, что шахтеры неохотно идут в политические кружки. Неграмотны, работают, как лошади, а в субботу и воскресенье пьют до потери сознания. Конторщик Соколов сказал:

— А что с темноты взять? Не коренные пролетарии, а вчерашние мужики. Рудник-то молодой... За прибавку на стенку лезут, а чуть задень дом Романовых, орут: «Царя-батюшку не трожь! Он к шахтам касания не имеет...» Вот и поговори!

Моисеенко выразительно глянул на конторщика:

— Надо искать дорогу к сердцу и неграмотных! Устная агитация, если хочешь, — сильнее печатного слова.

— Живое слово доходчиво, — поддержал его Федор.

Расходились поздно. Да, партия ведет по всей стране ощутимую деятельность. Множится армия революционеров.

В поселок Федор не вернулся. Сказал Моисеенко:

— Заночую у вас, Петр Анисимович, под звездами.

— Милости прошу! — обрадовался тот. — И мне веселее. Нарежем камыша, рогожка широкая. Есть рыба, сухари и крупа.

Федор остался в шалаше не только из осторожности — не хотел стеснять Петровских. И без него тесно... Заинтересовал очень и сам Моисеенко. Опытный и бывалый революционер. Жандармы ищут его на севере, а он на юге страны делает свое дело!

Петр Анисимович и Федор рыбачили, строили планы на будущее, обсуждали у костра международные и российские дела, говорили о борьбе между большевиками и меньшевиками.

На Кривом Торце благодать. Сюда чужой глаза не кажет. Да и шахтерам, задавленным нуждой, не до прогулок. Лишь изредка приходят Григорий или Фома. Принесут соли, хлеба и картошки, расскажут новости.

В конце недели вдруг поздно вечером заявился Фома. Влез в шалаш мокрый, дрожа от страха и холода. Сзади тоскливо повизгивал пес.

— Беда... Микиту Нестерова взяли! — торопливо сказал Михайличенко. — Ночью мой Кудлай стал сильно брехать, я и вышел. Сказился кобель или на луну лает? Слышу, у хаты Нестерова шум. Пригляделся, а у ворот стражники, шашками бренчат. Тут вывели на улицу Микиту, и баба его заголосила... Я и дал сюда стрекача!

Сидели молча, подавленные случившимся.

— Сбегаю к Петровским, разведаю, предупрежу, — наконец решительно вымолвил Федор. — Меня в поселке не знают.

— Сиди, — коротко бросил Моисеенко. — Опасенье — половина спасенья. А может, именно ты хвост на шахту приволок?

— Да вы что?! — вскипел Сергеев. — Я когда ныряю, под плот не угождаю! Пойду узнаю, в чем дело.

— Обожди до вечера! — схватил его железной рукой Петр Анисимович.

Утром примчался Кузьма Крикун. Он чудом избежал ареста. Гулял вечером на крестинах у друга, там и заночевал. Ночью в окно застучала жена: «Ой, да что же это делается, люди добрые? Стражники печь разворотили, скрыню заставили открыть, богов в углу побили. Тебя, Кузя, шукают... Что же ты, окаянный, натворил?»

Моисеенко сдвинул лохматые брови:

— Ясно... Очередь за нами. Пора сматывать удочки. Раз фараоны что-то пронюхали — и на нас заведут невод.

— Уходите, — согласился Федор. — А я узнаю, что с Григорием. Бедная Доменика! Она с малышом и на сносях.

— Чем ты ей пособишь? — отговаривал Фома, а Петр Анисимович лишь хмурился. — Только сам попадешься.

Федор ждал вечера. Фома, Кузьма и Моисеенко из солидарности тоже не покинули шалаша. Весь день подпольщики глядели сквозь вербы на пустынную степь, лежащую меж речкой и поселком. За спиной сумрачная, изрезанная оврагами равнина. Ни врагов, ни друзей.

— Собственно, почему фараонам искать нас именно здесь? — буркнул Моисеенко. — Наши не проговорятся, а я давно взял в шахтной столярке расчет и сказал, что подамся в Бахмут.

Стемнело. Федор с Фомой зашагали в поселок. Луна залила степь зеленоватым светом, и тропка ясно обозначилась. Моисеенко и Кузьма остались за рекой.

К лачуге Михайличенко крались почти не дыша, только Кудлай слегка повизгивал. Нет ли засады?

Хибара оказалась разгромленной, окна зияли черными провалами, вскопан даже. земляной пол. Шерсть на Кудлае поднялась.

— Видали? — скрипнул зубами Фома. — Ничего, я их отблагодарю!

С опаской, через огороды и заборы, стали пробираться к жилью Петровских. Тихо, только на руднике чахкает паровая машина.

Федор подошел к двери и трижды стукнул.

— Боже мой! — отозвался взволнованный голос. — Отпустили, Грыцю?!

— Откройте, Доменика, — тихо произнес Федор. — Артем...

Не зажигая лампы, хозяйка рассказала о вчерашнем. Стражники все перевернули в каморке и, не найдя запретного, забрали с собой Григория.

— Утром я кинулась к нашему уряднику. Оказывается, арестованных увезли в село Железное. Интересовались Моисеенко...

— И обо мне шла речь?

— Нет... Но как же мне выручить Гришу? — горько вздохнула женщина. — Куда я такая? Вот-вот понадобится повивальная бабка...

Доменика заплакала и уткнулась в подушку лицом.

Федор вышел во двор и сказал Михайличенко:

— Забирайтесь все подальше... Я остаюсь.

Луна спряталась за тучи, в окно уже глядело пасмурное утро, а Федор все думал. Надо поскорее отправить Доменику к родным... И как вызволить больного Григория из рук полиции?

ЯМА В ЖЕЛЕЗНОМ

Дорога виляла вдоль Кривого Торца. Слева река, а справа яры и глубокие шурфы — заброшенные шахты и проходки. Какой-то предприниматель пытал счастья, но угля тут не оказалось.

Влажный ветер стегал стеблями полыни по сапогам, звенел в ушах. Ноги Федора вязли в размоченной дождями глинистой земле.

Длинное украинское село. Мазанки под соломенными стрехами, журавли во дворах, на суковатых кольях сохнут крынки и горшки.

Догнал воз, запряженный волами. Рядом мужик в барашковой шапке.

— Село Железное? — спросил Федор.