«Из пламя и света» (с иллюстрациями) - Сизова Магдалина Ивановна. Страница 102
Генерал не ошибся.
Но поручик Лермонтов с первых же дней похода проявил блестящие качества военного, о чем генерал получал с нарочным вполне точные сведения.
Так, ему было доложено, что перед взятием одной горной деревни этот поручик отвлек внимание неприятеля на себя и на свой отряд, чтобы дать возможность другой части продвинуться вперед.
И после того как неприятель, не дававший солдатам брать воду из реки, был рассеян, полковник барон Врангель не мог не высказать своей похвалы поручику, который, бросившись в атаку, оттеснил неприятеля.
В июле каждый день приносил новое дело: то перестрелку в ущелье, то перестрелку в лесу или на берегу горной реки, и повсюду, за каждым кустом, за каждой скалою, подстерегала смерть. Но и в перестрелках, и в штыковой атаке, и в переправах через горные бурные реки под неприятельским обстрелом Лермонтов был впереди всех в самых опасных местах. И самое строгое начальство, полагавшее до сих пор, что этот поэт умеет только писать стишки своим возлюбленным, не могло не удивляться его хладнокровному мужеству, находчивости и бесстрашию.
После ежедневных боев, всего через три дня после штыковой атаки близ Гойтинского леса, отряду предстояла жестокая битва у реки Валерик, протекавшей в высоких и совершенно отвесных берегах.
Светало. На смутно розовеющем востоке выступали очертания крепостных стен.
Он писал при слабом свете занимавшейся зари, сидя на пустом ящике от снарядов. Неподалеку, на берегу Валерика, мирный татарин, обернувшись лицом на восток, совершал свой утренний намаз…
Лагерь еще спал — перед боем, и спали на другом берегу враги.
Лермонтов посмотрел на восток. Там из-за гор вырвались первые лучи восходящего солнца и золотом и нежным пурпуром окрасили снежные вершины. Так прекрасно было это благоухающее горной свежестью, безмолвное и ликующее утро, и земля, покрытая зеленью, и речка, дымившаяся вдалеке утренним туманом!..
Он смотрел и не верил, что сейчас здесь раздадутся крики и стоны, что окрасятся кровью чистые воды этой речки…
Наступил час того сражения при Валерике, которое долго стояло потом перед его глазами.
Он описал его в стихах, которые начал еще в начале сражения.
11 июля. Багровое солнце в мареве густой пыли, еще не осевшей после сражения, медленно погружалось в тучу. И когда оно опустилось за ее волнистые гребни, над краями ее брызнули и торжественно поднялись в вышину сверкающие алым блеском лучи, осветившие и горы, и небо, и землю, и лицо молодого поручика Лермонтова, сидевшего на пробитом пулями барабане, с тетрадкою на коленях, в распахнутой на груди красной шелковой рубашке и в куртке, наброшенной на плечо. Он смотрел, как тихо потухает вечер, и наслаждался прохладой сумерек. После криков, стонов и дикого шума сражения казалась странной царившая вокруг тишина. Тела убитых были убраны, раненые отнесены на врачебный пункт. Несколько убитых лошадей валялось на крутом берегу горной речки, и степные орлы уже описывали над ними круги.
Кашевары подвесили котелки над кострами, и несколько солдат, переговариваясь, полоскали в речке одежду.
Медлительный ритм их речи, поднимающийся дымок, торжественные лучи вечернего солнца напоминали Лермонтову строчки Гёте, которые он не так давно перевел:
Эти слова дышали таким глубоким, таким величественным покоем! А сейчас он писал о том диком и нечеловеческом, что только что видел.
Его мучила жажда. Он сошел по крутому обрыву к реке и, нагнувшись, зачерпнул воду пригоршней. Зачерпнул и выплеснул на землю: вода была красной от крови…
В этот день, 11 июля, он был в самых опасных местах, носился вихрем под неприятельскими пулями, удивляясь в глубине души тому, что они его не задевали.
ГЛАВА 3
Лермонтову начинало казаться, что он всегда так жил: в боях, переходах, с постоянным чувством опасности и подстерегающей на каждом шагу смерти.
Все прошлое стало вдруг точно историей какого-то другого человека, которую он хорошо знал, но сам не переживал никогда.
Но и в этой тяжелой сумятице дней судьба послала ему радость — человека в солдатской шинели, явившегося по назначению в отряд Галафеева в один из жарких летних дней. Лермонтов увидел новенького, когда тот жадно пил воду. Солдат поднял голову, глаза их встретились — и Лермонтов узнал Лихарева, живого, настоящего Лихарева, с которым он так сблизился в Ставрополе в 1837 году!
С этого мгновенья при каждом удобном случае оба спешили встретиться.
Как хорошо бывало, прислушиваясь к редким выстрелам, поспорить о философии Гегеля, вспомнить музыку пушкинских строф!
Как-то в сумерки они шли по вытоптанному полю.
— Скажите, Михаил Юрьевич, зачем вы так жизнью не дорожите? — спросил Лихарев, остановившись и всматриваясь в обросшее небольшими баками худое, загорелое лицо Лермонтова. — Я наблюдал за вами: где опасно — там и вы. Одоевский вас за это сильно бы побранил.
— Нет, Владимир Николаевич, узнав причину, он не бранил бы.
— А в чем же причина?
Лермонтов усмехнулся.
— Во-первых, пуля меня не берет. А я люблю жизнь и чту ее. Вот потому и стараюсь в каждом деле быть в опасности.
Лихарев молча с удивлением посмотрел на него.
— Я вам скажу, друг мой, — продолжал Лермонтов, — то же самое, что сказал, прощаясь с Карамзиными: ежели хотите мне счастья, пожелайте мне получить рану, конечно, не слишком тяжелую. Авось хоть за нее дадут отставку!
— А вы хотели бы?
— Ох, еще бы! — ответил Лермонтов, взяв Лихарева под руку. — У меня столько планов в голове и столько стихов в сердце! Да еще трилогия из истории русской, которую я непременно должен написать!
— Михаил Юрьевич, честное слово, больше, чем для себя, хотел бы свободы для вас!
— Спасибо, голубчик, — мягко ответил Лермонтов.
Невдалеке щелкнул выстрел, и Лермонтов почувствовал, что Лихарев падает.
Он бросился поднимать его. Пуля, попав в спину, прошла навылет, и сердце уже не билось.
Лермонтов бросился в сторону выстрела.
Он никого не нашел. А вернувшись к телу Лихарева, не нашел и тела — только обезображенная груда изрубленных останков лежала в луже крови.
В ту ночь он ушел один в горы и вернулся на заре.
ГЛАВА 4
Летний поход в Чечню закончился. Побывав в Пятигорске, Лермонтов через некоторое время вновь вернулся в отряд Галафеева. 26 октября отряд выступил из крепости Грозной через Ханкальское ущелье к реке Аргуну — во вторую экспедицию. Лермонтов был прикомандирован к кавалерии отряда.
После окончания одного из переходов, в октябрьский, еще совсем теплый вечер Лермонтов писал в своей палатке, торопясь кончить до наступления темноты, и не заметил волнения, внезапно вспыхнувшего среди солдат.