«Из пламя и света» (с иллюстрациями) - Сизова Магдалина Ивановна. Страница 113

— Вы нам сегодня сыграете, хорошо?

Трубецкой поклонился и сел к фортепьяно.

— Чем прикажете открыть бал? — улыбаясь, спросил он Надин. — «Польским», как на придворных балах, или вальсом?

— Вальсом, конечно, вальсом! — весело крикнула она. — Впрочем, подождите! — Надин остановилась и оглядела гостей. — Я так и знала: Мишеля еще нет! Всегда по воскресеньям приходит за нами, а сегодня как нарочно его нет! Нельзя же начинать наш бал без Мишеля!

Мартынов стоял у фортепьяно.

— Как хороша ваша новая черкеска, Николай Соломонович! — проговорила Мария Ивановна, усаживаясь в кресло, чтобы посмотреть на танцы.

— Я удивлен! — воскликнул Мартынов. — Вы обратили внимание на меня, человека, не блещущего никакими талантами. В последнее время, после того как в вашем доме появились гении, моя скромная особа перестала вас занимать, а равно и ваших дочерей.

— Это вы на Мишеля намекаете? — простодушно спросила Мария Ивановна. — В таком случае вы не правы. Мишель сейчас, конечно, в центре нашего внимания, и, можно сказать, им интересуется весь Пятигорск. Но это потому, что он здесь редкий гость и скоро опять отправится на войну, и, кроме того, он всеми признан нашим лучшим поэтом. А ему всего двадцать шесть лет! Ах, что за чудный возраст!

— Я замечаю, Мария Ивановна, что, когда вы говорите о Лермонтове, у вас даже меняется выражение лица.

— Бог с вами, Николай Соломонович, — Мария Ивановна укоризненно покачала головой. — Лучше уж вы, голубчик, замечайте то, что есть на самом деле, а не то, что вы себе вообразили. Вот и мои дочери! Пора вам танцевать, хотя просто не представляю себе, как можно танцевать в такую жару. Мне и без танцев нынче дышать нечем.

А как вам нравятся их туалеты? Не правда ли, как мило? Особенно эти цвета — белый и голубой — идут моей Надин!

— Она прелестна, как всегда. Но почему сегодня такое обилие белого и голубого? Уж не являются ли эти цвета знаком какого-нибудь тайного общества? — иронически усмехнулся Мартынов.

— Какое тут тайное общество! — добродушно засмеялась Мария Ивановна. — Просто эти два цвета — любимые цвета Мишеля, вот все дамы наши и нарядились так, чтобы ему понравиться. Ну и мои дурочки — первые затейницы.

— Это великолепно, — сквозь зубы проговорил Мартынов.

— Алексей Аркадьевич! Где же ваш кузен? — спросила Эмили появившегося в дверях Столыпина.

Столыпин пожал плечами.

— Я думал найти его здесь, потому что дома его кет.

— Ну что ж, Лермонтов может быть доволен, — сказал с усмешкой Мартынов, — пятигорские дамы так мечтают о его расположении, что даже оделись по его вкусу.

Эмили сказала с упреком:

— Ах, мама, ну зачем говорить такие пустяки! Вы всем рассказали об этой басне!

Но ее сестра весело заявила:

— А я не скрываю! Мы оделись так для Мишеля, хотя знаем, что ему это совершенно безразлично, и все же не сердимся на него. Но ждать его больше не будем. Вальс начинается!

— Valse s'il vous plait! — возгласил по всем правилам Трубецкой, и пары закружились.

Мартынов подал руку Надин.

— Я считал своим долгом предупредить вас.

— За что вы его так не любите? — пожимает плечиком Надин. — Ведь он ваш старый товарищ!

— Он перестал им быть с тех пор, как я узнал его образ мыслей, — говорит Мартынов. — Я вовсе не желаю ему зла, я только хочу вас предостеречь — вот и все.

— Благодарю вас, но мне не грозит никакая опасность!

В дверях появляется Лермонтов — запыхавшийся, бледный, усталый.

— А, пропавший явился! — говорит хозяйка. — Кто же это вам позволил так опаздывать?

— Опоздавшие будут наказаны! — весело кричит Надин.

— Помилуйте, Надин, ведь я из Железноводска примчался! Я туда уже с неделю как кочую, ванны брать. И опоздал только на первый вальс, зато достал вам эти розы. Раздайте их, Надин, всем дамам, и давайте покружимся, я надеюсь на второй вальс.

— Ты задержался в Железноводске? — удивляется Столыпин.

— Нет, Монго, в других местах.

— Николай Соломонович, ты великолепен! Если бы я был дамой, я непременно влюбился бы в тебя. Главное — какой кинжал! Твой вид поражает воображение.

Мартынов резко поворачивается к нему спиной и отходит от рояля.

— Не шути над ним больше, Мишель, он совсем не так добродушен, как ты думаешь, — тихо говорит Столыпин. — А я пойду домой и, вместо того чтобы танцевать в такую духоту, лягу спать.

Лермонтов приглашает Надин.

— Нет, нет! — говорит она. — Сначала платите за опоздание! Стихами! Стихами! Скажите сейчас же экспромт!

— Ну разве я способен сейчас на экспромт? Я устал, я хочу холодной воды, и потом…

Он на минуту останавливается:

— C'est un vers qui cloche. [47]

Вы прощены! — говорит громко Мария Ивановна. — И сейчас я велю дать вам холодной воды и мороженого.

— Благодарю! — весело отвечает он. — А потом немедленно вальс с Надин!

— Ты опоздал, — громко говорит Мартынов, — он уже обещан мне!

— Нет, я не буду танцевать вальса ни с вами, ни с Лермонтовым, — неожиданно отвечает Надин и выходит на балкон.

— Ну что же, Николай Соломонович, — обращается к нему Лермонтов, — у нас с тобой одна судьба: обоих Надин оставила. Я думаю, между нами говоря, — добавляет он вполголоса, — что ее пугает твой кинжал. Она смотрит на тебя с испугом.

— Не нахожу этого, — резко отвечает Мартынов, — Я замечаю в ее глазах и другое, более теплое чувство.

— А ты не думаешь, что это действие теплых вод?

— Что за бес в этом человеке! — вскрикивает Мартынов и отходит от него.

— Перестаньте дразнить его, — говорит Эмили. — Он сердится серьезно.

— Пустяки, Роза Кавказа, пустяки! — принимаясь за мороженое, беззаботно отвечает Лермонтов. — Мы через полчаса уже снова будем друзьями.

Мария Ивановна что-то шепчет своей племяннице, приехавшей из Киева.

— Ах, ma tante, он чудный! — восторженно шепчет Машенька.

— Сейчас я вас познакомлю, Машенька!

— Нет, нет, тетушка, мне страшно!

Но Мария Ивановна смеется и зовет Лермонтова.

— Мишель! — кричит она. — Подите-ка сюда, я познакомлю вас с моей племянницей! Она приехала из Киева. И знает наизусть ваши стихи!

В большие открытые окна видны темное небо и кое-где тусклые звезды, прикрытые тонкой мглой. Где-то там, за невысокими предгорьями, над серебряной бахромой далеких горных вершин, собираются тучи.

— Так жарко, что я больше не танцую! Объявляется перерыв! — Надин падает в кресло и обмахивается маленьким веером. — Нет, в такую жару лучше всего стихи слушать! Попросим Лермонтова! Пусть читает!

— Но, право же, — говорит он, — я очень не люблю читать свои стихи. Кроме того, мои последние стихи омрачат веселье, а в моей голове сейчас нет других.

— Все равно! — решительно заявляет Надин. — Сегодня здесь повелевают дамы. А мы хотим вас слушать.

— Молодые поэты, — говорит Мартынов, — как певицы, любят, чтобы их просили.

— Ну, что за вздор! — устало отзывается Лермонтов.

— Николай Соломонович, — вспоминает Эмили, — вы говорили, что у вас тоже есть стихи. В таком случае мы сначала послушаем вас. Читайте немедленно!

— Читайте, читайте!

— Да, — небрежно ответил Мартынов, — и я когда-то писал стихи, в юности. Но потом, поумнев, бросил.

— А может быть, Николай Соломонович, — крикнул ему Лермонтов, — это твоя муза поумнела и бросила тебя?

— Я прошу вас не забываться!

— Да рассадите их, как петухов, в разные стороны! — вступилась хозяйка. — Вечно ссорятся друг с другом! Мишель, мы ждем ваших стихов без всяких возражений.