«Из пламя и света» (с иллюстрациями) - Сизова Магдалина Ивановна. Страница 67

В огромные, широко открытые двери можно было видеть и музыкантов на хорах большого зала, и военные мундиры, и черные фраки, и белые, бледно-розовые, дымчатые и бледно-голубые тюли, муслины, шифоны дамских туалетов.

— Почему не начинают бала, княгиня? Оркестр играет какое-то попурри! — Маленькая особа с большими перьями на голове остановилась в дверях.

Княгиня, высокая и полная, с густыми бровями и громким голосом, еле заметно пожала голыми плечами:

— Кажется, ждут кого-то из высоких особ. А меня князь Петр ждет. Не пройдем ли мы к нему? Он там, в зале.

— Не могу, княгиня. У меня здесь свидание с редактором.

— Софья Петровна!!! — удивленно басит княгиня, присаживаясь на банкетку между двумя кадками с махровой белой сиренью. — С каких это пор вы интересуетесь литературой?

— Со вчерашнего дня. И не литературой, княгиня, а только одним литератором. Фамилию не припомню, но молод, богат — единственный и обожаемый внук очень богатой бабушки — и служит в лейб-гусарах.

— Так вы интересуетесь лейб-гусарами?

— Не для себя, княгиня. Редактор Краевский, который с ним знаком, обещал представить его моей Бетси.

— Это другое дело. А как Бетси?

— После института жаждет развлечений. А на этих днях, — вздохнула Софья Петровна, — кто-то подсунул ей писание знаменитого сочинителя под названием «Татьяна», где une jeune fille [37] из хорошей семьи первая объясняется в любви молодому человеку!

— Ужасно!.. — прогудела княгиня. — Это уж, наверно, Пушкин сочинил?

— Ну конечно! Вот за такие-то писания он и застрял в камер-юнкерах целых три года: ни взад, ни вперед.

— Заглянем-ка, Софья Петровна, в другой зал — не там ли его жена!

— Ну, если она здесь, — с язвительной улыбкой говорит Софья Петровна, вглядываясь во входящих, — то и Дантес не заставит себя ждать. А вот и мой редактор! Сегодня многих второпях пригласили, пока еще не ждали высоких особ.

Всматриваясь близорукими глазами в пеструю толпу гостей, Краевский не спеша проходил по залу, кланяясь знакомым. Увидев Софью Петровну, он направился к ней, приложился к ее сухонькой ручке и к тяжелой руке княгини.

Софья Петровна вопросительно смотрела на него.

— А где же ваш протеже?

— Он непременно будет здесь.

Княгиня величественно встала.

— Ну, мы с Софьей Петровной пройдем в зал, поглядим на танцующих. Вы нас там найдете.

После их ухода Краевский посмотрел по сторонам и, увидав князя Одоевского, подошел к нему.

— Неужели вы собираетесь танцевать, Андрей Александрович? — с шутливой улыбкой посмотрел на издателя Одоевский.

— Нет, что вы, князь! — отмахнулся Краевский. — Я здесь, так сказать, случайно и очень скоро удалюсь. Мне только нужно дождаться одного сумасшедшего гусара, которого я нынче, наконец, познакомлю с Пушкиным, на что он до сих пор никак не соглашался.

— Почему же?

— Не заслужил, говорит, еще, не написал ничего примечательного. А сам пишет очаровательные стихи и ничего не дает в печать. Такого строгого критика своих произведений я в жизни своей еще не встречал!

— Так вы о Лермонтове говорите? — улыбнулся Одоевский, посматривая вокруг. — Я его здесь еще не видел.

— Должен быть с минуты на минуту. И Александр Сергеевич будет. Я пока просмотрю лермонтовские бумажки — от греха. Он ведь никому их показывать не велит.

— Ну, желаю вам успеха! — Одоевский поклонился и прошел в широкие двери, а Краевский, что-то вспоминая, продолжал пересчитывать листочки.

У входа в зал мелькает в толпе красный с золотом мундир лейб-гусара, и Лермонтов, натягивая ослепительной белизны перчатку, останавливается, всматриваясь в блестящую толпу. Увидав, наконец, Краевского, он быстро направляется к нему.

— Приехал? — спрашивает он со сдержанным волнением.

Краевский вздрагивает от неожиданности.

— Нет еще, но непременно будет… Мне Наталья Николаевна поутру сказывала.

В эту минуту маленький листочек падает из его рук, и, прежде чем он успевает это заметить, Лермонтов легко нагибается и поднимает листок.

— Что это? Откуда ты это взял? Это мое!

— Оставь, оставь. — Краевский осторожно вытянул тонкий листок из его руки. — И вовсе не твое. Это, братец, русской литературе принадлежит.

— Опомнись, редактор! Я решил это уничтожить.

— А я, к счастью, успел подобрать.

— Ну ладно, бери, — махнул Лермонтов рукой, посматривая на входные двери. — Только больше смотри никому не показывай!

— Боже меня сохрани! — с напускным ужасом восклицает Краевский. — Я никому и не показывал, кроме Пушкина.

Лермонтов мгновенно оборачивается и, схватив Краевского за руку, оттаскивает его в угол, за кадку с белой махровой сиренью.

— Что ты говоришь? Повтори, повтори!

— Да не пугай ты меня своими страшными глазищами! Александр Сергеевич знаешь что сказал?..

— Краевский, я тебя сейчас убью!

— Погоди, не убивай, сначала дослушай. В этих стихах, которые ты уничтожить хотел, он увидел признаки блистательного таланта — и это его подлинные слова.

Лермонтов какой-то миг стоит неподвижно. Потом бурно сжимает Краевского в объятиях.

— Ну, вот видишь! — освобождаясь, говорит Краевский. — Теперь обнимаешь и опять все на мне сомнешь, а сейчас убить хотел. Пойдем-ка в зал, я обещал тебя представить.

— Кому?

— А тебе не все равно? Девушке потанцевать надо, недавно из института, я маменьке обещал — вот и все.

— Не пойду, не пойду.

— Да почему же?

— Потому что буду здесь Пушкина ждать. И с этого места не сойду.

— Святослав Афанасьевич! — взмолился Краевский, увидав подходившего к ним Раевского. — Объясните хоть вы, батюшка, этому гусару, что он тоже русский поэт и что не годится ему на лестнице дожидаться даже Пушкина, с которым я его нынче здесь познакомлю.

— «Тоже русский поэт»! — с волнением и гневом повторил Лермонтов. — У нас было и есть много поэтов. Но Пушкин у нас один. Есть и будет.

— И все-таки Андрей Александрович прав, Мишель, — сказал Раевский, — в вестибюле тебе ждать не место.

— Но ты понимаешь, что он может пройти через красный зал, и тогда я его пропущу! Вот чего я боюсь.

— Но тогда ты увидишь его в бальном зале.

— Куда я Михаила Юрьевича и приглашаю… — закончил Краевский, беря Лермонтова под руку.

— Нет, нет, Краевский, дорогой, ты лучший редактор в мире, но не тащи меня! Возьми, представь Святослава вместо меня. А я здесь… здесь подожду.

— Ну что с таким упрямцем будешь делать, — вздохнул Краевский. — Выручайте, Святослав Афанасьевич! Мне кавалер нужен.

Они уходят, а с хоров раздаются торжественные звуки польского. После него легкими вздохами скрипок проносится над залом вальс, и уже пролетают в танце белые, бледно-розовые, дымчатые и голубые прозрачные шелка.

И вдруг все останавливается. Несколько военных окружают молодого адъютанта, который только что вошел в зал. Потом к ним присоединяются и дамы, и капельмейстер на хорах кладет свою палочку.

Лермонтов быстро идет к дверям бального зала и сталкивается с Мартыновым, товарищем по Юнкерской школе, который выходит оттуда под руку с совсем еще молоденькой девушкой, вероятно, впервые появившейся в свете.

Лермонтов пытливо всматривается в группу мужчин, окруживших молодого адъютанта, в лица остановившихся танцоров.

— Николай Соломонович, — спрашивает он, не отводя глаз от толпы, окружившей адъютанта, — что там произошло? Почему оркестр замолчал?

— Там небольшой перерыв, но вальс сейчас начнется снова, — ответил Мартынов, поправляя свободной рукой свой воротник. — Я уступаю тебе даму, которая желает, чтобы ты был ей представлен, и бегу за другой.

— Но что же произошло? — повторяет Лермонтов, не делая никакого движения в сторону дамы, которая желает, чтобы он был ей представлен.

— Получено не совсем приятное известие: племянник голландского посланника стрелялся сегодня с Пушкиным и ранил его, кажется, довольно серьезно. Но об этом просят не говорить, чтобы не омрачать бала. Ну, вальс опять начался!