Круглая печать - Икрамов Камил Акмалевич. Страница 34

Никто из ребят и не подумал бы бить его сейчас, и, если бы Азиз просто пробежал мимо них, они даже подножку ему не подставили бы. Ребята были убеждены, что вчера на остановке трамвая Эсон рассчитался с Азизом за все прошлое. И даже немного переплатил.

Но мысль Азиза работала совсем иначе. Ему казалось, ребята знают о его намерении поубивать их, а раз знают, то и сами могут убить его. Поэтому Азиз отскочил, повернулся и бросился прочь.

— Держи! Держи! — крикнул Закир.

И ребята помчались за ним. Даже прихрамывающий Рахим побежал.

Ребята не могли бежать быстро, потому что им было смешно, а Азиз, слыша за собой топот, еще наддал и даже закричал в ужасе:

— Помогите!

Ребята давно уже отстали и повернули назад, а он все еще бежал, петляя по переулкам. Потом Азиз в изнеможении остановился у дувала. Сердце выскакивало из груди.

«Наган не потерял?» — вспомнил он. Нет, наган был за пазухой, но стрелять и убивать совсем не хотелось.

Успокоившись, Азиз осторожно добрался до своей калитки и прошмыгнул на женскую половину дома.

Отдышавшись, Азиз вспомнил, что наган надо положить на место. Но как это сделать, если и отец и милиционер Иса сидят в комнате для гостей, в той самой, где находится шкаф.

В комнате для гостей было весело. Там горел яркий свет, раздавались возбужденные голоса.

— Твой отец совсем пьяница стал, — сказала Азизу мать, — пьет чуть не каждый день, забыл мусульманский закон. С чужими приветливый, радостный, а мне только приказы отдает. Сегодня я для гостей и шурпу жирную, и манты сделала, как будто свадьба у них. Я две бархатные подушки купила, одеяло новое. Он увидел, приказал туда отнести. Все для чужих людей!

— А вы уже отнесли? — спросил Азиз. Он подумал, что неплохо бы самому отнести одеяло и подушки и незаметно подсунуть куда-нибудь наган.

— Нет, — сказала мать, — не отнесла. Может, он забудет.

— Что вы, мама, он никогда ничего не забывает, — сказал Азиз, — дайте я сейчас отнесу.

— Ах, — сказала мать, — и ты все для чужих людей готов сделать. Неси. Вон они на сундуке.

Когда Азиз вошел в комнату для гостей, отец держал в руках пиалу и произносил тост:

— Мы уже выпили за каждого из нас. За храброго Кур-Султана, за верного друга Ису и за меня. Для меня это была большая честь. Но теперь я хочу выпить за дружбу… — Увидев сына с одеялом и подушками в руках, Таджибеков сказал: — Давай подушки сюда, а одеяло положи в нишу.

Это обрадовало Азиза. «Как хорошо, — подумал он, — что я положил наган в сложенное одеяло!»

— Положи и уходи, — поторопил Азиза отец, — ты еще молод, сынок, чтобы присутствовать при разговоре взрослых.

Азиз вышел за дверь и, проходя по веранде, услышал, что отец продолжает начатый тост:

— Я хочу выпить за дружбу, потому что нет в мире чувства, которое было бы дороже дружбы, потому что друг — это человек, который готов всем пожертвовать ради этого священного чувства. Нас трое здесь, но мы как один человек: у нас одно сердце и одни мысли. За дружбу!

Все трое выпили. Хозяин — медленно и степенно, Кур-Султан — равнодушно и лениво, а Иса выпил и с трудом подавил вздох. У себя в кишлаке Иса никогда не пил. В кишлаке вообще никто не пил. А здесь, в доме Таджибекова, Иса быстро привык и к вину и к водке. Обычно он пил с удовольствием, вино веселило и как бы уравнивало его и с самим хозяином дома, и с его почетными гостями, но сегодня вино не веселило Ису. Он чокнулся и выпил, вежливо поклонившись в сторону Таджибекова и Кур-Султана, и подумал, что, конечно, они, эти двое, — одна душа. Смелые и богатые. Умные. А он, Иса, совсем другой. Он не смелый, и не богатый, и не решительный. Что прикажут, то и делает. Нет, с ними ему не по пути. Они из любого дела вывернутся, а он погибнет. И Иса еще раз подумал, что решение, которое он принял сегодня, правильное. Завтра утром он покинет этот дом, уедет в тихий город, что лежит восточнее Ташкента, в казахской степи, в тихий город Аулие-Ата. Билет уже куплен, деньги есть на первый случай, и будет он жить тихо-тихо и никогда не полезет в чужое дело, никогда не свяжется с убийством.

Как ни странно, но в этот момент Кур-Султан тоже думал о железнодорожном билете, который лежал у него в кармане вместе с новыми документами, хорошими документами с круглой печатью. Завтра поутру он выйдет, будто за лошадью, а сам сядет в поезд, идущий на юго-запад, в сторону Афганистана, и пусть его ищет милиция и угрозыск, пусть его ищут дружки по шайке во главе с верным немым Баратом. Очень удачно получилось сегодня. Он уже сторговал лошадь и, увидев, что барышник человек надежный, на всякий случай спросил у него, не найдутся ли за хорошие деньги документы. Правильные документы, по которым можно прожить в другом городе и не бояться милицейской проверки. Барышник подумал и сказал, что в прошлом месяце у него умер брат, от которого остались документы. Кур-Султан заплатил, забрал справку с места жительства и справку с места работы, сказал, что за лошадью зайдет утром, и попросил хорошо накормить ее. Заходить утром за лошадью он не собирался. Кур-Султан никому не доверял и уж меньше всего лошадиным барышникам. «Если он захочет предать меня, — думал Кур-Султан, — то засада будет ждать меня утром возле дома». От барышника Кур-Султан пошел на вокзал и купил билет.

Таджибекову Кур-Султан об этом не рассказал. Чем меньше люди знают друг о друге, тем лучше. Он закусывал и вовсе не думал о тосте дружбы, который произносил хозяин дома. Что думать об этом! Кур-Султан понимал, что с хозяином дома его связывает только страх перед Советской властью. Пусть тот думает, что он уехал в горы, и пусть как хочет объясняется с Баратом, когда тот вернется. Почему он должен заботиться обо всех? Что он им, нянька или старший брат!

И у бухгалтера Таджибекова в этот час на душе было легче, чем в последние дни. Завтра Кур-Султан уедет в горы, а они с Исой заживут по-прежнему, спокойно и тихо. Таджибеков надеялся, что Кур-Султан с дружками уйдет за рубеж либо погибнет где-нибудь при новом бандитском налете или переходе границы. Главное — что он уйдет навсегда.

Таджибеков разлил по пиалам остатки водки и сказал:

— Этот последний тост опять хочу сказать я. Я надеюсь, что скоро мы вновь увидимся с нашим храбрым Кур-Султаном, потому что гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда.

9

В парке было много народу. У киосков с лимонадом и мороженым стояли очереди. В фанерной раковине перед цементной танцплощадкой играл военный духовой оркестр.

Садык шел между клумбами и внимательно смотрел по сторонам. Каждый человек в вельветовой курточке — а вокруг почему-то было много людей в вельветовых куртках — казался ему Иваном Кустовым. Он несколько раз догонял людей, издали похожих на Ивана, заглядывал в лицо. Его спрашивали: «Тебе чего, мальчик?»

Садык поверил в то, что Иван в парке, но почему-то не верилось, что он на танцплощадке. «Неужели ему нечего делать, что он на танцплощадку пошел?» — думал Садык. Обследовав все уголки парка, Садык все же побрел на звуки оркестра.

Танцплощадка была окружена металлической оградой. Вход туда был по билетам, и Садык стал смотреть сквозь железные прутья. Парочки кружились под музыку. Их было много. Они мелькали у него перед глазами — все разные, все непохожие и вместе с тем все какие-то одинаковые. Они кружились то быстро, то медленно, задевали друг друга согнутыми локтями, никто не смотрел по сторонам, и лица были какие-то особенные. Сначала Садык не слушал музыку, она ему даже мешала, а потом как-то незаметно для себя стал прислушиваться, и ему понравилось пение труб, мерное уханье барабана и звон медных тарелок. В старом городе редко слышали духовой оркестр, а Садык так вообще, может, в первый раз близко слышал и видел его. Хорошо играют, думал он, все вместе и складно.

Неожиданно оркестр замолчал. Музыканты встали, положили свои трубы на табуретки и сошли с эстрады. Парочки ринулись к выходу с танцплощадки, и Садык побежал туда же. К счастью, с танцплощадки люди выходили медленно, потому что каждая парочка брала контрамарки. Толпа у выхода постепенно уменьшалась, а очереди возле киосков с лимонадом и тележек с мороженым росли.