Обыкновенное мужество (повести) - Грудинин Олег Георгиевич. Страница 15

— Я не дурачок! — тяжело дыша, прошептал он, еле шевеля губами. — Я душевнобольной вот уже больше сорока лет, — веки его закрылись, выдавив по маленькой мутной слезинке.

Потрескивая, горел фитиль в фонаре, колыхалось пламя, колебля на стене и потолке причудливые тени. Старик, с хрипом втягивая в легкие воздух, начал тихонько стонать. Потом негромко попросил:

— Развяжите мне, пожалуйста, руки… Я скоро умру…

— Хватит! — вспылил Валентин. — То вы ничем не помните! То вы сумасшедший! А теперь умираете! Ничего! Как-нибудь не помрете! А вот к чему вас присудит советский суд за все злодеяния, что творились в этом поганом месте, не знаю. Лично я надеюсь, что вас расстреляют. Вы не задумывались, что пережил человек, погибший там?.. В ларе?

Валентин отвернулся.

— Его звали Зеликсон, — словно не замечая злых слов Валентина, проговорил старик. — Абрам Лазаревич Зеликсон, благотворитель и сын богача.

И старик начал рассказывать неторопливо, сбивчиво, иногда глотая слова, временами срываясь на бессвязный шепот:

— Давно, в молодости, я мог бы окончить университет. Я был способный. Но мой отец, мелкий лавочник, разорился… Со мной вместе учился он, Абрам Зеликсон. Его отец был такой же торговец, как мой. Но его отец не разорился. Он даже купил лавку моих родителей. Тогда мой отец вступил в священный союз Михаила Архангела.

Абрам Зеликсон учился хуже, чем я, но жил лучше и получил отличное место, когда закончил учиться. Я возненавидел его, хотя он помогал мне деньгами и я брал у него эту милостыню. В те годы шла война, нужны были не преподаватели, а военные. А я не хотел идти в армию: и очень боялся смерти. Из дружбы к моему отцу оптовик Лихачев принял меня на службу управляющим, и я стал приказчиком.

Мне предложили вступить в Союз русского народа — стать черносотенцем. Я проглотил и эту обиду. Все, что угодно, — я твердо решил разбогатеть. Разбогатеть во что бы то ни стало! И… разорить Зеликсонов. Заставить их чистить мои сапоги, целовать подол моего платья. Но мне и тут не повезло. Я заболел. Вдруг выключается память, знаете? А Зеликсонов разорили другие! Их деньги пошли в кассу союза. Они до сих пор здесь, но я их так и не нашел. Меня не вышнырнули на улицу, а устроили сторожем при церкви. Это меня-то! Скоты! Психика моя еще больше пошатнулась. Но убрать меня не смели: Лихачев, друг моего отца, был одним из главарей союза.

Члены черносотенного союза в то время готовились к террористическим действиям. Этот дом принадлежал Лихачеву. Договорившись с церковным советом, члены которого были местными лавочниками и сплошь черносотенцами, Лихачев соединил свои подвалы с подвалами часовни и церкви. Этим путем покойников из камеры пыток, где угрозами и пытками у богатых евреев, татар и других иноверцев вымогали деньги, можно было, не привлекая внимания, спокойно вывозить из церкви.

Лихачев был дальновидный человек. Здесь, в подвалах, он устроил дьявольские машины. Потянув за проволочку с петелькой на конце, можно было обвалить три-четыре тонны огромных камней и земли, надолго засыпать любой склад или проход. Таких хитрых приспособлений тут много. Я их все знаю. Я…

Старик, вскрикнув, забился, на губах у него выступила пена, взор стал угасать. Потом глаза его снова вспыхнули жизнью.

— Покажите мне его! — крикнул он, брызгая слюной. — Покажите клад! Дотащите до него, где бы он ни был! Я все расскажу…

— Покажу, — согласился Валентин, его трясло как в ознобе. — Рассказывайте все. Покажу.

— Покажете? Да? Это я писал письмо-анонимку, нарочно неграмотно. Хотел оттянуть время. Ведь день — это еще один шанс к богатству. Я стоял за дверью часовни, когда вы ломали замок. Я обвалил на вас стену. Там два люка… Уйти было мне легко. Я оттягивал время и искал. Когда вы шли сюда в подвалы, я случайно увидал вас и пошел следом. Шел, а сам дрожал от страха. Ведь ваш приход можно было и проворонить. Я принял свою удачу за предзнаменование. Решил действовать. Разобрав давно замурованный мною проход в камеру пыток, я сделал обвал и убежал сюда. Я стоял за дверью, когда вы собирались ее ломать. Затем я ушел через люк. «Пусть их! — подумала моя глупая голова. — Они теперь никогда не уйдут отсюда. Как… Зеликсон».

Я ушел домой, и мне опять повезло. Из окна своего дома я увидел, что в часовню идет милиция с собакой. Лихачевским потаенным ходом я пробрался к часовне. Стоял, слушал. Ждал. Но они нашли люк. Пришлось уползать от их ищейки. К счастью, собака не погналась за мной. Она не выдержала вони. А вот я, Филиппушкин, давно привык к вони! Вы тоже нашли люк. «Пусть идут! — решил я. — Они не сразу сюда вернутся, если не задохнутся дорогой. У меня есть еще шанс…»

Я не думал, что кто-то здесь останется. Невозможно было предположить, что вы сразу найдете сейф, который я искал всю жизнь. Вам — новым людям — всегда везет! Если бы я находился ближе к вам, может, и услышал бы про находку. Вам всегда везет! Почему вы не дернули ни за одну проволочку с петлей? Это фатально! Хорошо, что я умираю.

Филиппушкин закашлялся.

— Да развяжите же мне руки! — сердито мотнул он головой. — Дайте хоть умереть-то полегче! Неужели вы не поняли, что вся моя жизнь — трагедия?

Поколебавшись, Валентин перевернул его на живот, развязал руки. Старик попробовал приподняться на локтях, но силы измелили ему, он упал, стукнувшись головой о пол, и застонал.

— Я все сказал… Теперь покажите клад, — сказал он еле слышно.

— Я жалею, что дал вам обещание показать клад. Но слово сдержу.

Вытащив кирпич, Калмыков отворил дверцу сейфа.

— Смотрите!

За спиной Валентина раздался легкий вскрик. Волшебная картина, виденная им часа полтора назад, повторялась. Словно зачарованный, смотрел Валентин, как переливались огни изумительной красоты.

От созерцания сокровищ его оторвал медленный скрип. Комсорг оглянулся и замер. Филиппушкин, подобравшись к цепям, свисавшим с потолка, тянул одну из них. Ту же самую, что в первый раз. Губы его растянулись в злобной улыбке.

Бросившись к старику, комсорг отшвырнул его от цепи.

— Протяните руки, — потребовал Валентин. — Ну!

Старик не отвечал. Он был мертв.

…Прошло три дня. Собрание учащихся строительной школы состоялось прямо на пустыре у часовни.

В сущности, это было не собрание, а открытие малой комсомольской стройки. Об этом можно было бы и не рассказывать: все шло, как обычно бывает, если бы не одно обстоятельство.

После вступительного слова секретаря районного комитета комсомола, нескольких коротких выступлений заиграл оркестр и…

Около пустыря остановилась синяя милицейская машина, из нее вышел высокий грузный капитан Попов. Он пересек пустырь, поднялся на наспех сколоченную трибуну и, шепнув несколько слов секретарю райкома, поднял руку. Наступила тишина.

— Товарищи комсомольцы! — озабоченно хмуря брови, начал он. — Вы все уже знаете о событиях, связанных с подготовкой к строительству стадиона. Вас о них информировал ваш секретарь комитета комсомола Валентин Калмыков, непосредственный участник происшедшего. А вам должен доложить следующее. Только что научно-технической экспертизой следственных органов установлено, что в подвалах, принадлежавших до революции черносотенцу и террористу Лихачеву, заложены шашки тола и динамита. Они соединены с центральным механизмом взрывателем. Сеть эта была устроена Лихачевым на тот случай, если бы деятельность банды насильников и террористов подвергалась преследованию. Тогда одновременным взрывом можно было бы уничтожить следы преступлений, совершавшихся в лихачевских и церковных подвалах.

Капитан на секунду умолк, усмехнулся.

— Не пугайтесь, товарищи. Прошло немало лет. Механизм пришел в негодность. Но во избежание неприятных случайностей просим вас начать строительство комсомольского стадиона только через неделю. Согласны?