Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под з - Титаренко Евгений Максимович. Страница 24

— Она… — раздвинув кусты перед собой, объявил Никита.

Перед ними чистое, в рамке зелени сверкало озерцо. Там, где была старая пойма или речка, обязательно потом остаются озерца…

Никита не ошибся.

Теперь уже напрямик, через кусты пробрались дальше, мимо озерца. Метрах в ста от первого, вытянутое вдоль старого русла и затененное нависшими над ним деревьями, гладкое, как стекло, и бездонное на вид из-за утонувших в нем высоченных сосен открылось второе озерцо.

Сомнений быть не могло: они стояли в устье Мусейки.

А то, что на берегу не оказалось никаких следов мрамора, было естественно.

Камни — они как грибы. Вырастет вдруг в таком месте, где на десять километров осколочка скалы не найдешь. А то лежит валун, будто отшлифованный. Валентина Сергеевна рассказывала, что это после ледникового периода. Может быть, откуда-нибудь из дальних-дальних стран тысячу тысяч лет назад занесло в устье Мусейки глыбу мрамора…

Цена невыдержанности

Лодку выволокли и перевернули в кустах, спрятав под нее свое имущество. Обулись, надели телогрейки. Петька сунул за пояс штык. Никита взял нож.

— Может, дождемся утра?.. — осторожно спросил Никита.

Петька только глянул на него — и стало ясно, что до утра Петька не выдержит.

Сошлись на том, чтобы немного пройтись и возвратиться назад.

— Давай цифры, — приказал Петька. Глаза его горели решимостью, штык, начищенный к случаю, отливал внушительным стальным блеском.

— Тысяча пятьсот, четыреста, триста шесть, сто шестьдесят, двести восемьдесят три, — не задумываясь, отбубнил Никита.

— Сто шестьдесят, двести восемьдесят три… — с благоговением, как заклинание, повторил Петька и, опершись каблуком в самую кромку берега, насколько это позволяло заболоченное устье Мусейки, сделал первый шаг. Отсчитал: — Раз…

Никита тоже уперся каблуком. И тоже про себя отсчитал:

— Раз…

Просто было считать только до пяти. Потом пришлось делать сложные вычисления: каждый шаг — метр. Пять пройденных шагов в уме, десять — вокруг вереска, это половина длины окружности. Никита высчитал, что если бы идти напрямую, через вереск, получилось бы примерно три с половиной шага. Надо сделать для ровного счета полшага от вереска… Итого пройдено четыре шага. Плюс пять тех, что были в уме, — девять.

Причем это было одно из простейших действий. Там, где на пути лежали озерца, вычисления имели более сложный и более приблизительный характер.

Петька почему-то всегда старался набавить в приближении, Никита — убавить, а тут необходима была совершеннейшая точность. Брать среднее они не имели права.

Но дальше, за озерцами, опять стало легче.

Решили идти не по самому руслу, а пересекли его и пошли чуть стороной, параллельно бывшему руслу, под сосками.

Шаги Никита записывал, чтобы не сбиться, а Петька время от времени поглядывал на компас, хотя особой нужды в этом пока и не было.

— Надо все пробовать… — сказал Петька. И отсчитал: — Двести восемьдесят один… — Остановились рядышком. Вместе сделали следующий неровный шаг. — Двести восемьдесят два… — И: — Двести восемьдесят три…

Петькины губы побелели от напряжения, а Никита поправил сломанный козырек кепки, но тот опять упал ему на глаза. Тогда Никита сердито крутнул его на затылок.

Петька шагнул к руслу. А Никита сделал неприметную засечку на сосне. Выцарапал: «283».

— Сколько там вбок?.. — шепотом спросил Петька.

Никита пришлепнул первого комара на щеке и сказал:

— Нет… Двести восемьдесят три не может быть первой цифрой… Тогда, выходит, сто шестьдесят вбок и шесть назад? Тогда было бы не двести восемьдесят три, а на шесть меньше. И на другом чертеже этих цифр нету.

Никита доказал, что бессмысленно мерять шесть шагов по тайге, если нет отправного ориентира.

Петька приподнял кепку, дернул себя за волосы.

Математика — наука убедительная…

— Меряем тысячу двести, — сказал Петька.

1200 — была первой цифрой на столе в землянке. И от сосны с пометкой «283» он опять шагнул дальше.

— Двести восемьдесят четыре…

Никита подумал и тоже шагнул.

Через некоторое время решили, что должна быть хоть какая-то примета на пути, в точке поворота, иначе бы ни им, ни тому, кто чертил схемы, никогда не найти этот поворот.

Пометку «500» сделали скоро, а к «1200» пришлось перебираться через болото.

Оба и не заметили, как попали в трясину. С кочки на кочку, с кочки на кочку — мало ли приходилось так вышагивать, но постепенно залезли в такую зыбь, что каждую кочку приходилось предварительно опробовать палкой, потом уж осторожно ступать или прыгать на нее.

Тысячу двухсотый шаг сделали посреди болота. Ничего мало-мальски приметного поблизости, в бывшем русле, не обнаружили: ни вверх по руслу, ни вниз. Впрочем, оба, не сговариваясь, основные надежды возлагали уже на цифру 1500. Если верна цифра 1200, зачем бы появилась цифра 1500 и все те многочисленные повороты, что следовали за ней? Тем более, что 1500 была цифрой на манжете, где тщательно вычерчен чертеж со всеми изгибами Мусейки.

— Тысяча двести один… — отсчитал Петька. — Тысяча двести два…

Бормоча цифры, Никита давно уже с тревогой поглядывал назад, но Петька скакал и скакал дальше. На последних метрах от суши адмирал-генералиссимус все-таки окунулся в жижу почти по пояс. Но, выбравшись из болота, не остановился, а сделал еще шесть недостающих до тысячи трехсот шагов и только здесь начал быстренько скидывать штаны.

Штаны и трусы Петькины выжали, ботинки протерли сухой травой. Но без штанов Петька сразу понравился комарам и только поэтому смог убедиться, что близится ночь.

— А ведь нам не пробраться назад… — без воодушевления заметил Никита. Петька оглянулся на пройденный путь. И почти умоляюще — на Никиту.

— Еще двести, а? Гляди-ка, ровень какая…

— Околеешь.

Петька хлопнул себя по карману. Спички есть. Но тут же понял, что они промокли.

— Не околею. — И шагнул дальше. — Раз…

Никита зашагал следом.

А солнце клонилось все ниже и ниже. Они старались не оглядываться, будто от этого светило могло еще задержаться на небе.

Зарубку «1500» сделали уже в сумерках. Но и здесь не было ничего приметного: ни в русле, ни поблизости, на сотни метров вперед и назад. А если поворотные ориентиры мог разглядеть лишь хозяин чертежа — любой поиск заранее безрезультатен… Утешало то, что ни один нормальный человек не стал бы вычерчивать такую изломанную схему пути, если бы ориентиром поворота была обыкновенная сосенка или раздвоенная ель… Их можно насчитать тысячи по тайге.

Петька пробовал даже ковырять штыком землю. Но разве перековыряешь весь лес? И растерянный Петька помрачнел.

— Надо было сворачивать на тысяче двести… — сказал он.

Никита задумался. Зачем-то поглядел вверх, вниз, потом вправо…

Адмирал-генералиссимус с надеждой воззрился на его круглую голову. Не может же быть, что все прахом…

— Слушай… — сказал начальник штаба. — Когда это записывалось?.. Схема.

— Давно, — не понял Петька.

— Я знаю, что давно. В революцию ведь?

— Наверно…

— А тогда ведь не меряли метрами… А этими — саженями… Бабка и теперь саженями все меряет.

Петька воспрянул.

— Да у тебя… святая голова, брат! Академия! Конференция! — заорал Петька. — Организация Объединенных Наций! Сельсовет! Вот какая у тебя голова!

— А сажень — это два метра, один дециметр, тридцать четыре миллиметра… Тридцать четыре — откинуть. Два метра десять сантиметров на тысячу пятьсот, — продолжал хладнокровно высчитывать Никита, — три тысячи плюс сто пятьдесят…

— Сельсовет, а у тебя есть спички? — неуверенно спросил Петька.

— Нет, они у тебя. Три тысячи плюс сто пятьдесят…

— Ты знаешь, мои промокли…

Никита уставился на него отсутствующими глазами. Петька даже был убежден, что он досчитал в уме: три тысячи плюс сто пятьдесят — три тысячи сто пятьдесят метров…