Мужчины двенадцати лет - Юнке Альваро. Страница 34

— Я… — смущенно забормотал Юлиан, — я…

— Что? Теперь-то уж ты не скажешь, что не испугался? Даже слезу пустил!

— Это верно. Только знаешь почему? Потому что если б меня арестовали, то обязательно отослали бы домой. Разве не видишь, что о моем побеге уже заявлено? — заключил он с пафосом.

— Заявлено?

— Конечно!

— Ну ладно, ешь… Если у тебя аппетит не пропал.

— А почему у меня может аппетит пропасть? — спросил Юлиан с полным ртом.

— Не знаю… — Никанор улыбнулся.

Юлиан резким прыжком вскочил с места.

— Эй, ты! — крикнул он. — Ты меня за труса считаешь? А раз ты принимаешь меня за труса…

— То что?

— Что? А то, что я тебе докажу, что я такой же храбрый, как взрослый мужчина! Я такой же храбрый, как ты!

— Как я?

— Да! Хочешь драться?

Это предложение, очевидно, не очень-то пришлось по вкусу Никанору, потому что он остался сидеть на месте.

— Драться? — повторил он.

— Да. Если хочешь…

У Юлиана был решительный вид. Он весь вытянулся, как струна, и сжал кулаки. Его черные глаза горели. Надо было принимать немедленное решение.

Никанор философски заметил:

— Подумаешь… Мужчина может доказать свою храбрость не только кулаками…

— А как он может доказать?

— Как? Ну мало ли как. Вот, например: по-моему, храбрее тот, кто спасает одного человека из воды, чем тот, кто дерется с пятерыми зараз. Нужно больше храбрости, чтоб спасти утопающего, чем чтоб махать кулаками. И опасности больше…

Юлиан две секунды подумал, потом сел и сказал:

— Ты прав! — и начал за обе щеки уплетать хлеб и сыр.

Через несколько минут Никанор тоже решил спросить:

— А ты не считаешь меня трусом за то, что я не хотел драться?

— Нет.

— Я не хотел драться, потому что это ты. Если б это был другой…

— Ты прав, — ответил Юлиан. — Это было глупо с моей стороны. Очень глупо!

…Но судьба готовила нашим друзьям хороший урок. Как-то в воскресенье, после обеда, они отправились купаться. Решили отделиться от остальных купающихся и поплавать. Никанор плыл впереди, Юлиан — сзади. Юлиан вел себя в воде очень неосторожно, и Никанор, хорошо знающий здешние места, предупредил его:

— Ты этой реке не доверяй — она обманщица: плывешь себе в мелком месте, и вдруг вода как начнет прибывать да прибывать… И выходит, что до берега тебе надо плыть много метров. А ты еще не так хорошо плаваешь…

Юлиан отшучивался:

— Да я скоро до Монтевидео [14] доплыву!

Другая опасность подстерегала Юлиана — судороги. Уже много раз ему сводило судорогой ноги; к счастью, это всегда случалось на суше. Но вот как-то под вечер, когда друзья заплыли довольно далеко, Юлиан вдруг вскрикнул:

— Ай!.. — и погрузился в воду.

Река быстро прибывала, огромные волны росли одна за другой. Там, где еще пять минут назад можно было спокойно стоять, упираясь ногами в дно, теперь уровень воды был выше человеческого роста. Юлиан боролся с волнами. Все его хвастливое спокойствие мигом исчезло. Вынырнув, он закричал:

— Судорога, судорога! Никанор, скорее сюда!

Его мертвенно-бледное лицо, безумные глаза, глухой голос, с трудом вырывающийся из сжатого спазмой горла, так подействовали на Никанора, что его вдруг охватил дикий страх. Однако он, рассекая руками волны, проплыл немного и оказался возле своего друга в тот самый момент, когда тот уже вот-вот готов был снова погрузиться в воду. Юлиан отчаянно вцепился в него обеими руками, словно острыми клещами, и всей тяжестью повис на нем.

Никанор закричал:

— Так мы оба потонем, так нельзя!.. На помощь!..

И вместе с товарищем погрузился в воду. В эту секунду он подумал только об одном: спастись самому, отделаться от несчастного, который цеплялся за него. И под водой завязалась короткая, но страшная борьба: Никанор хотел вырваться из державших его клещей, а Юлиан не отпускал его. Никанор был хороший пловец, и в конце концов ему удалось вырваться и выбраться на поверхность. Но страх не покидал его: ведь он только что услышал песню смерти, которую пропели волны, проплывшие над его головой. Он не способен был в эту минуту что-либо понимать, он думал об одном: бежать отсюда. Бежать! И, отчаянно борясь с волнами, он поплыл к берегу.

Голос Юлиана, такой глухой, что его трудно было узнать, раздавался за его спиной:

— Не оставляй меня, Никанор, я тону, не оставляй!..

Но Никанор ничего не понимал и не слышал. Бешено работая руками и ногами, он плыл к берегу. Он остановился, обессиленный, задыхающийся, только тогда, когда почувствовал, что ноги его коснулись твердой земли. Зубы его стучали как в лихорадке. Только теперь он оглянулся.

В этот момент кто-то сзади схватил Юлиана под мышки и потащил к подплывающей лодке… Спасен! Его друг спасен! Никанор весь задрожал от радости и громко закричал:

— Эй!..

Но в ту же секунду смутное чувство стыда поднялось в нем. Его мучили угрызения совести. Он в эту минуту с радостью отдал бы свою жизнь только за то, чтоб оказаться на месте человека, который тащил Юлиана к лодке. Он почувствовал презрение и ненависть к самому себе. Стоя по колени в воде, еще весь дрожа от недавнего испуга, он не мог оторвать глаз от того, что происходило на середине реки. Он видел, как подплыла лодка, как Юлиан влез в нее, а за ним — человек, который его спас. Потом он увидел, как лодка поплыла к берегу. Это вывело его из оцепенения. Он бросился бежать во весь дух по берегу, схватил свои штаны и рубашку и, как ветер, помчался в сторону видневшегося вдалеке селения…

…Юлиан напрасно прождал своего друга весь вечер, всю ночь и весь следующий день. Он понял в чем дело: Никанору было стыдно показаться ему на глаза, стыдно за свой страх, побудивший его бросить товарища в опасности, да еще после того, как он столько хвастался своей храбростью. «Он испугался», — размышлял Юлиан. «А я?» — спросил он самого себя. И честно сам себе признался: «Я тоже испугался. Если б я не перетрусил, я сумел бы продержаться на воде, пока кто-нибудь не подоспел бы ко мне на помощь. Я, наверно, заразил его своим страхом».

Он решил разыскать друга и отправился в обход по соседним селениям. В каком-нибудь из них должен же скрываться Никанор! Поиски продолжались три дня. Вечером четвертого дня он увидел на Малом пляже, среди камней, неуклюже сгорбившуюся, неподвижную фигуру Никанора с удочкой.

Он незаметно подошел к нему сзади и сказал:

— Здравствуй!

— О! — испуганно вскрикнул Никанор, быстро обернувшись.

Они взглянули друг на друга, не в силах вымолвить ни слова, взволнованные.

Наконец Юлиан с трудом произнес:

— Почему ты ушел? Почему не возвращаешься в наш домик?

Никанор опустил голову и пожал плечами:

— Не знаю.

— Ну, ну, не будь дураком, вернись! Ну, пойдем!

И Юлиан взял друга за локоть. Никанор пошел за ним медленно и неохотно, словно его вели насильно. Юлиан снова заговорил:

— Тебе стыдно, что ты тогда испугался?

— Да.

— Но ведь я тоже испугался. Я так перетрусил — просто страсть!

— У тебя была такая рожа!.. — сказал Никанор, обрадованный доверием друга. — Такая рожа!..

— А у тебя? Ты даже представить себе не можешь, какая у тебя была рожа, когда я за тебя ухватился!

— Да я как на тебя взглянул, так сразу испугался. Может быть, если бы у тебя не был такой вид…

— И я, может, если бы не посмотрел на тебя…

Они продолжали свой путь. Вдруг Юлиан остановился.

— Никанор… — начал он торжественным тоном.

— Что?

— Мне пришла в голову одна вещь.

— Какая?

— Я подумал… Я подумал, что мы с тобой напрасно думаем, что мы уже настоящие мужчины…

Никанор несколько секунд задумчиво и пристально смотрел в глаза другу. Потом ответил совсем тихонько:

— Мне тоже кажется, что мы еще не настоящие…

И они снова взглянули друг на друга. И внезапно разразились веселым, радостным смехом, словно после этого взаимного признания с их плеч упал какой-то огромный, тяжелый груз.