Мужчины двенадцати лет - Юнке Альваро. Страница 7

Пончо пять раз подряд дернул дверной молоточек. Он хотел постучать еще, но дверь раскрылась и показалось знакомое нам зверское лицо.

— Опять ты здесь? — спросил хриплый, раздраженный голос. — Ты что ж, хочешь, чтоб я тебе ребра переломал?

Великан угрожающе шагнул вперед, но вдруг остановился и заслонил лицо рукой.

— Получайте, получайте! — крикнул Пончо, бросая ему в лицо пригоршню монет и бумажек.

Великан сначала подумал, что мальчишка бросает в него камнями, — потому он и заслонил лицо. Он хотел уже уйти и захлопнуть дверь, но звон монет, ударившихся о землю, удивил его и заставил остановиться.

— Получайте ваши двенадцать песо, вор! — крикнул Пончо.

— Бандит! — подтвердил Гайтан.

И все семь мальчишек бросились врассыпную.

Мужчины двенадцати лет - i_007.png

СУМКА СВЯТОГО ЛУИСА ГОНСАГА

Неряшливый, словно неумытый, с длиннющими ногами и руками, с длинным землистым лицом, да и весь какой-то длинный и тощий, в очках с толстыми стеклами, поминутно соскальзывающих с его близоруких глаз на кончик костлявого носа, с жидкими, сухими, как солома, потерявшими цвет волосами, описывающими жалкую закорючку на морщинистом, пожелтевшем лбу, — таков был сеньор Тристан, учитель. Когда он впервые пришел в третий класс, ученики решили подвергнуть его «испытанию»: в начале второго урока в него был брошен твердый шарик из жеваной бумаги.

Однако сеньор Тристан не стал искать виновных, чтобы наказать их. Напротив, он стал умолять о сострадании. Встав перед вражеским войском, состоящим из тридцати учеников, он ноющим, тусклым, прерывающимся от усталости голосом затянул:

— Дорогие мои юноши, зачем вы так обижаете своего наставника? Разве не страшитесь вы божьего гнева? Не меня следует вам бояться, отнюдь нет. Бога побойтесь! Бога!..

В конце этой речи он в таком экстазе выкрикнул дважды грозное имя бога, что отважное детское войско содрогнулось. Всем показалось, что сейчас наступит конец света.

Учитель продолжал:

— Бог смотрит на нас с небес. Он отомстит за меня! Он всё видит. Берегитесь! Он всё видит. Больше я ничего не скажу…

Глубокая тишина стояла в классе. Детей охватили изумление и ужас. Этот учитель не собирался их наказывать, он грозил им именем бога, всемогущего и страшного бога, которого они, выросшие в католических семьях, привыкли почитать и бояться. Бог — победитель дьявола! Бог — создатель грома и молнии! Бог — начальник всех ангелов и архангелов, вооруженных огненными мечами! Бог… И бог отмстит им за этого странного учителя!.. Эффект учительской речи был подобен молнии небесной.

С этого момента никто больше не пытался подшутить над учителем.

Ограничились тем, что придумали для него прозвище — Монашек. Прозвище это гораздо более подходило к тощей фигуре, постному лицу, вялым жестам и гнусавому голосу учителя, чем его настоящая фамилия. Он всегда говорил о предметах религиозных, и речь его изобиловала возвышенными оборотами и мистическими выражениями. Если он рассказывал истории, то это всегда были жития святых. Если вспоминал об одном из своих друзей, то друг этот обязательно оказывался священником. Если читал книгу, то только религиозного содержания. Он заставлял детей причащаться. Он угрожал им буками ада и предсказывал им блаженство рая. Он сумел пленить их детскую безудержную фантазию и запереть ее в золоченую клетку своих речей, сплетенную из необычайных чудес, из прекрасных сказок, из мистических ужасов.

И все тридцать мальчиков, тридцать певчих птичек, запертых в этой клетке, со страхом и преклонением слушали рассказы Монашка. Ему подчинялись беспрекословно. Он считался святым: ведь он никогда никого не наказывал. Впрочем, ученики и не делали ничего достойного наказания.

Однажды утром, в субботу, на первом уроке, учитель, как всегда, торжественным голосом обратился к ученикам:

— Дети мои, вам уже известно, что я поклоняюсь святому Луису Гонсага. Теперь он и ваш заступник. Я каждый день молю его за вас. Он поможет мне воспитать вас кроткими и богобоязненными. Вы будете счастливыми, потому что он, святой Луис Гонсага, ваш заступник…

Тридцать учеников слушали, не проронив ни звука, боясь пошевельнуться, пораженные словами учителя и готовые впасть в экстаз.

Учитель казался детям священником, произносящим проповедь. Его скромный столик, словно по волшебству, превратился в высокий амвон.

— Дети мои, обожаемые мои дети, добрые мои дети, богобоязненные мои дети! Разве не будет справедливым, если и вы внесете свою скромную лепту на алтарь вашего святого заступника?

Он ждал ответа. Но все молчали. Дети сидели с раскрытыми ртами, словно окаменевшие.

Учитель настаивал:

— Отвечайте же: разве это не будет справедливо? Отвечайте же: готовы ли вы внести небольшое пожертвование в пользу святого Луиса Гонсага, который денно и нощно неусыпно заботится о ваших юных душах?

Один из мальчиков, более храбрый, сказал:

— Да, сеньор!

И тотчас же весь класс нестройным хором, запинаясь и захлебываясь потоком своих благородных чувств, единодушно поддержал говорившего:

— Да, сеньор!

Учитель картинно упал на стул и долго сидел неподвижно, закрыв лицо руками. Казалось, он плакал. Взволнованные дети, не шевелясь, не моргая, смотрели на него. Наконец учитель вынул носовой платок и провел им по глазам. Он произнес:

— Я плачу от радости, дорогие, бесценные мои дети! Вы все добры, как святые. Наш заступник сегодня радуется, глядя на вас с неба. Это, наверно, самый счастливый день в его жизни. Благодарю вас, дети мои! От имени святого Луиса Гонсага благодарю вас!

И он снова замер, сжав руками голову, а дети сидели неподвижно, словно оцепенев.

Учитель заговорил снова:

— Пожертвование, которое вам предстоит внести, невелико: я попрошу у вас по десять сентаво в неделю. Жалких десять сентаво! Ну у кого же не найдется такой мизерной суммы? Жалких десять сентаво! Ну кто ж из вас не тратит их каждую неделю на пряники и конфеты? Собирая по десять сентаво каждую неделю, мы совершим в честь нашего святого заступника обряд, который назовем «презрение к деньгам». Какую радость доставим мы святому! Как возликует он, узрев, что тридцать самых юных почитателей его, тридцать чистых, незапятнанных душ, тридцать добрых детей выказывают свое презрение к деньгам, кои являют собою прах и бесовское наваждение!.. Святой Луис Гонсага! — возопил он, воздев кверху руки и теперь уже обращаясь непосредственно к святому: — Прими этот дар из чистых рук сих детей! Ибо даже деньги, проклятые, презренные монеты, коснувшись невинных рук дитяти, очищаются от всякой скверны!

Учитель замер на мгновение в религиозном экстазе и затем, снова спустившись с неба на бренную землю, изложил готовым к послушанию детям свой проект… Каждый понедельник они будут давать ему по десять сентаво. Так как в классе всего тридцать душ, то это составит три песо. Он поменяет монеты на бумажные деньги. Бумажные деньги будут положены в сумку. Сумка будет повешена под образом святого. Там она останется всю неделю, а в субботу, прежде чем разойтись по домам, они сожгут и сумку и деньги.

Учитель закончил:

— Пусть проклятые деньги, превратившись в серый дым, полетят на небо! Таково будет жертвоприношение, которое вы будете каждую неделю совершать в честь святого нашего заступника, ограждающего нас от всех земных бед. С этим дымом поднимется к небу истинно высокое чувство — презрение к деньгам!

Дети, разумеется, были готовы совершить описанное жертвоприношение.

В понедельник каждый из тридцати мальчиков принес свои десять сентаво. Учитель сунул монеты в карман, а взамен достал три песо кредитными билетами, которые и положил затем в небольшую бумажную сумку, а сумку сразу же привесил под образом святого Луиса Гонсага.

Там сумка провисела ровно шесть дней. В субботу, перед концом последнего урока, учитель таинственно запер дверь, снял с гвоздя сумку и бросил на пол. Потом он стал топтать сумку ногами, потом полил спиртом… Наконец он вынул спичку.