Девчонки и мальчишки - Дик Иосиф Иванович. Страница 26

— Вот и отлично! — сказал Владимир Сергеевич, почему-то обрадовавшись. — Свистать всех наверх! Нашей Белоснежке стелить в шалаше, а семь гномов будут спать около костра!

Зойке мы сделали постель прямо пуховую. Стелили ей при свете электрофары: сбили в одну кучу все листья в шалаше, отдали ей самую мягкую подушку и самое теплое одеяло.

Чего греха таить, мы с Лешкой думали: слава богу, что не пошли провожать! Куда идти: кругом темь, страшно!

И вскоре все уснули. А я лежал и думал: а почему почти все легенды только об одном — о любви? И почему, когда Зойка с нами, не только мы, мальчишки, но даже и Владимир Сергеевич какой-то другой становится? А ведь он-то старше Зойки почти на девять лет!

В предутренней мгле я, поеживаясь, чуть приоткрыл глаза и в полусне усмехнулся: «Показалось!» Я увидел, что в глубине кустарника на краю тропинки, ведущей к шалашу, будто бы стояло что-то черное и мохнатое.

Костры наших душ

После первой ночевки в лесу Зойка позвонила со станции в Москву и узнала, что ее родители не приедут на дачу три дня, и, следовательно, она могла жить в деревне, как ей вздумается.

А вздумалось ей остаться на этот срок у нас в шалаше и ввести новый образ жизни.

По утрам мы все вместе, кроме Владимира Сергеевича, должны были делать зарядку, а потом как очумелые бежать на речку. Мы стали чистить свои зубы углем, а в «санитарный день» стирали свое белье.

Зойка также постановила «прием пищи» производить только в определенные часы.

Раньше, до этих нововведений, мы по нескольку раз в день варили себе кофе «Здоровье» и садились за еду, когда хотели, а теперь нашей казацкой вольнице пришел конец. Зойка вбила на лужайке осиновый кол и «начертила» лопатой по дерну циферблат. И когда солнечные часы, например, показывали 6 утра, на столе уже дымился завтрак и мы, причесанные и умытые, глядели на то, как Зойка раскладывала нам по тарелкам пшенную кашу.

Я затащил Лешку на стройку колхозного клуба, и он начал свой трудовой путь с чернорабочего: подносил Петьке и Мишке песок, размешивал в ящике цементный раствор. Сам же я был допущен к более сложным работам: притирал на цементной подушечке кирпич к кирпичу и даже брал в руки мастерок.

Заметив нас с Лешкой на стройке, к нам со всех сторон сбежались деревенские мальчишки, начиная с пятилетнего Васятки и кончая здоровенным Сашкой Косым. Ребята подтаскивали бревна, рыли яму под заборные столбы и укладывали лаги для пола из толстого подтоварника.

Я уже многое узнал: и что такое сшивать доски «внахлестку» и как прибивать их «заподлицо». «Бутом» назывался белый камень, очень прочный и водостойкий. Он обычно укладывается в землю. А «подтоварник» — это просто бревна длиной в шесть метров и толщиной в десять-двенадцать сантиметров. На земле возле дома была сложена «обрешетка» для крыши и тонкие доски для «черного пола». Иногда я слышал, как Петька советовался со своим напарником:

— Какой раствор будем здесь делать: один к четырем или один к шести?

— А какая у нас марка в этом мешке?

— Не то «300», не то «400».

— Давай один к шести.

И Петька приказывал Лешке насыпать в ящик для раствора шесть ведер песку и одно ведро цемента.

А марки расшифровывались очень просто: чем выше марка цемента («200», «300», «400», «500»), тем больше песку он «связывает» и крепче «схватывает».

Наблюдая за тем, как работают Петька и Мишка, и прислушиваясь к их рабочему разговору, я понял, что каждая профессия имеет свой словарь и свои хитрости. И мне было приятно щеголять рабочими словечками:

— Эй, Сашка, давай сюда вагу, а сам зайди с торца!

Так мы укладывали венец — нижние бревна дома.

Однажды подошел к нам Коляскин. Посмотрел на мальчишек, облепивших сруб, и сказал удивленно:

— Вот архаровцы! То их сахаром сюда не заманишь, а то сами налетели как на мед…

Мы с Лешкой уже имели право есть мамо-папины продукты, потому что работали в поте лица. Так настояла Зойка. Владимир Сергеевич, правда, говорил, что это уже неинтересно, если мы все-таки начинаем прибегать к чьей-то помощи. Вот Робинзон Крузо добился всего сам, так и мы должны делать.

— И глиняные горшки будем обжигать? — спросил Лешка.

— А хотя бы и так.

— И пшеницу сеять?

— Ну, не совсем сеять, но надо знать, как ее сеют.

— А чего тут знать: бросил в землю и пошел — руки в брюки. А она растет себе.

— Вот за одни такие слова тебя и стоит отлучить от мамочкиного сахара и консервов.

— Владимир Сергеевич, вы не правы! — сказала Зойка. — Вот если бы они вообще балбесничали, как эти На-Гарики, тогда другое дело: пусть сами себе и добывают пропитание. А раз они работают, мама и папа должны их поддерживать.

— Но Лешка-то ведь еще не получил аванса, — возразил Владимир Сергеевич.

— А вы сами-то работали? — насупился Лешка.

— У Владимира Сергеевича бюллетень, — сказала Зойка.

— Знаем мы этот бюллетень! — ответил Лешка и подмигнул мне.

— А ты что ему подмигнул?

— Ничего, это у меня нервный тик.

Но этот «нервный тик» для меня лично означал многое.

Позавчера, когда мы с Лешкой ушли на работу. Владимир Сергеевич с Зойкой остались одни. А когда мы прибежали на обед, то увидели, что Зойка с Владимиром Сергеевичем дуются в шашки и у него на лбу красное пятно.

Я догадался, что эти шашки Зойкины, и мне почему-то стало грустно. Значит, она специально ходила за ними домой.

А тут еще Лешка подлил масла в огонь. Когда мы пошли по грибы, он сказал мне:

— Ну, теперь пропало твое дело, не видать вам теперь Зоечку, как уши без зеркала!

— А куда она денется? — спросил я, сделав вид, будто ничего не понимаю.

— Никуда. Но просто она теперь будет чихать на вас с пятого этажа. Нужны вы ей больно!

— С чего это ты взял?

— А ты посмотри, кого она теперь по лбу щелкает?

Эти обидные для меня Лешкины домыслы я решил проверить сегодня же. Вернувшись к шалашу с грибами, я предложил Зойке сыграть в шашки, но она ответила:

— Некогда, некогда! Ты видишь, что с ним!

Она заботливо укрывала Владимира Сергеевича. Он не хотел ни есть, ни пить, но Зойка говорила:

— Ну, пожалуйста, я вас очень прошу! Вы увидите, вам же лучше сразу станет! — и пыталась его поить горячим кофе из кружки.

О, почему я не заболел ангиной!

А потом Владимир Сергеевич нам стал рассказывать эпизоды из своей жизни. И слушать его было необычайно интересно.

Однажды в зимнем туристском лагере он ехал с товарищем на лыжах по склону горы, и вдруг снежная лавина сбила товарища с ног и засыпала его. Надо было мчаться за помощью в лагерь, но Владимир Сергеевич не бросил друга, а стал его откапывать сам. И так он разгребал снег всю ночь, пока не вытащил на склон своего полуживого товарища.

Зойка с горящими глазами смотрела на Владимира Сергеевича.

— И он, значит, живой остался?

— Живой. Что ему сделается! Сейчас тоже, как и я, геолог, — сказал Владимир Сергеевич. — А вот еще другой случай…

Наш вождь с головы до ног был напичкан разными случаями. Каждый его герой, будь то какая-нибудь бабушка или профессор, все они имели свои голоса, свои походки, и я, например, очень зримо представлял себе худощавого охотника в рваном полушубке, в огромной волчьей шапке, на которого в тайге напал уссурийский медведь-шатун. Владимир Сергеевич пошел с ружьем на подмогу охотнику, выстрелил в упор, но медведь все-таки успел снять «скальп» с Владимира Сергеевича. И ему в больнице снова натягивали волосы на голову. Это был невероятный случай, и мы, может быть, и не поверили бы начальнику Кара-Бумбы, но он в доказательство показал нам длинный шрам под волосами на лбу.

Я слушал Владимира Сергеевича и думал о том, что за таким бы человеком я пошел бы на край земли. Только зря он все это при Зойке рассказывает!

Владимир Сергеевич лежал перед костром, и на его бледное, осунувшееся лицо спадали со лба две прядки волос, которые он то и дело закидывал пятерней назад. Глаза его — большие, карие — были очень живыми.