Дети утренней звезды - Олейников Алексей Александрович. Страница 22

– И да и нет, дитя. То, что колдуны называют философским камнем, – часть тьмы, в которую упало первое пламя этого мира, малый осколок того огня, что горел в Балоровом оке. Не мог твой колдун его добыть, оно не для рук человека и не для рук туата. Никому это пламя не может принадлежать, его следует извергнуть обратно в темноту Матери Ночи, иначе даже я не берусь сказать, что будет.

– Я таких загадок от Мимира и Марко наслушалась, – возмутилась Дженни, – Скажи простым, понятным языком – что это за гадость, откуда она и как с ней бороться.

– Есть вещи, о которых нельзя говорить языком людей, в нем нет слов для этого. Я попробую спеть, может ты увидишь.

Она встала – синий цветок на зеленом лугу, под ясным призрачным солнцем, таким ярким, каким оно могло быть только в воспоминаниях королевы туата, тронула своим голосом воздух, и мир заиграл слаженным оркестром, подлаживаясь под нее: пели камни, пели деревья, звенели воды, от теплой земли поднялся туман, плотный, непроглядный, как вата. Окутал Дженни, она вытянула руку и не увидела пальцев.

Солнце померкло. Потянуло холодом, смутный гул накатил и отхлынул. Накатил вновь, сильнее, и умалился. И в третий раз звук подступил, затопил Дженни, и она подскочила, зажимая уши, – трубы, серебряные трубы грянули над головой, сталь ударила в сталь, слитый рев тысяч глоток оглушил ее. Туман войны – это дыхание убитых воинов, он густеет над полем.

Девушка повернулась, задохнулась. Рядом на черном коне восседала хрупкая женщина с черными волосами, в черных доспехах, пронизанных светлым серебром, глаза ее сверкали знакомым зеленым огнем. На изукрашенном наручье женщины сидел ворон, буравил поле битвы черными глазками.

– Маха?!

Не холм, а курган застыл под ногами, а от него разбегалось в круговую ширь ратное поле, и на нем один за другим вставали диковинные стяги над полками воинов и падали чеканные слога:

– Дагда! Мааннан мак Лир, старик Моря! Нуада мак Этлиу! Луг Длиннорукий! Огма, сын Этлиу! Гоибниу-кузнец!

С этой стороны бились туата, Дженни узнала их сразу – изящные, смертоносные, в серебре и хрустале. Полная печали, она повернулась, ожидая увидеть с другой стороны людей, – и вздрогнула.

Врубаясь в ряды первых, топча доспехи, кромсая тела, рвались вперед глыбы мрака. Они выбрасывали когтистые лапы, выхватывая воинов туата, и белые мечи первых не оставляли следов на текучих телах. Дженни различала лишь зыбкие очертания этих существ: великаны на двух ногах с одним багровым глазом в центре лба, провалы во тьму, увенчанные багровой короной. В этих глазах была сосредоточена вся их жизнь. Языки пламени вырывались из глазниц чудовищ, и горе тому из фейри, кто оказывался в объятиях этого огня, – не были защитой тому несчастному ни щит, ни доспехи.

– Фоморы! – Маха указала клинком в гущу битвы, где среди чернильных скал возвышался настоящий утес мрака, огромный даже по меркам великанов. Исторгая лавину пламени, предводитель фоморов обращал каждым ударом в пепел десятки воинов.

– Балор Смертоносный, король фоморов. Они правили Эрином до нас, пока не были повержены в битве.

– Повержены?! Вы их одолели?

– Так и есть, Гвеннифер, одолели, – печально подтвердила Маха. Звуки битвы отдалились, их будто обернули в прозрачную пленку, они поднялись над холмом, как и бывает во сне, понеслись над полем битвы. – Луг Длиннорукий убил его. Балор был повержен, пламя его погасло. Но там, во тьме за пределами мира, откуда они пришли, еще горит этот огонь. Ты видишь его?

Дженни видела. Пламя фоморов было пламенем философского камня, огнем, меняющим саму суть материи, оно словно размывало границы существования вещей, отменяло раз и навсегда утвержденные пределы. Все могло стать чем-то другим, коснись его этот огонь, все текло и меняло не только форму, но суть своего бытия. Свинец мог стать золотом, птица – рыбой, – а кем мог стать человек, если испытает опаляющее прикосновение этого огня?!

– Фоморы могли не только уничтожать, но творить удивительные вещи с помощью своего пламени, – продолжала Маха. – Возводили подводные дворцы за ночь, выковывали доспехи, которым не было равных.

– Значит, философский камень Фреймуса…

– …осколок начала времен, он из мира, который древнее первых, когда не было еще земли и небес, и все было всем, и все было не разделено.

– Откуда он его взял?!

Маха вздохнула. Видение битвы развеялось, они сидели на холме, солнце садилось, и холм Тары заливал розоватый свет.

– От того, кто передал колдуну все остальное: и знания, и власть над демонами Тартара.

– Господин Дикой Охоты, – прошептала Дженни.

– Ах Гвин, ах родич мой, как далеко ты ускакала на своем коне, как далеко завела тебя твоя тропа, – сказала Маха. – Когда-то он был совсем иным, Гвеннифер, он был велик и светел, и души павших воинов присоединялись к его шествию, когда его кавалькада пролетала над полями сражений. Он даровал им покой и счастье вечной скачки, вечного пути…

Дженни разжала пальцы, выскользнула из транса. Расслабила пальцы на шее Ласа. Фосс благодарно взглянул на нее и поменял позу. Кажется, шею она ему малость передавила.

Спрятать печать и кулон с дельфином в защитный медальон и повесить его на шею Ласу было идеей Марко. Он оказался прав. Во-первых, Дженни и шагу бы не ступила в лагере «Утренняя звезда» с Синей печатью Фейри на пальце. Во-вторых, ее дельфиний кулон был знаком Фреймусу до боли. В третьих, расставаться с печатью она не могла – она бы перестала быть ее Хранителем. Так что навесить на Ласа контейнер с печатью в форме серебряного сердечка – это выход. Весьма безвкусный, но, поскольку медальон предоставила Германика, все вопросы к дизайну отпали как-то сами собой.

Четвертый аргумент – у Ласа больше шансов спасти печать, если Дженни разоблачат. Единственный минус этого плана – она не может использовать силы печати и отрезана от духа-хранителя, заточенного в перстне. Но все равно ей нельзя пользоваться силами Магуса, пока в ухе торчит серьга Арлекина. Отличный план, нравится всем, кроме Ласа, которому приходится часами валяться на коленях у Дженни, пока она наговорится с Махой.

Дженни посмотрела в окно, на котором расцветали морозные цветы. Прижала ладонь к холодному стеклу, отлепила, снова прижала. Сердце колотилось.

Гвин ап Нудд, Господин Дикой Охоты, куда бы она ни пошла, его тень вставала на его пути! Надо срочно, срочно связаться с дедом! Почему он не выходит на связь?!

Глава десятая