Двое из ларца - Болучевский Владимир. Страница 54

Ирина повесила трубку и вернулась на кухню.

Глава 47

— Совсем старый стал, — тяжело переводя дыхание, Евгений Борисович Шацкий снимал в передней пальто. — Третий этаж — и все. Задыхаюсь.

— Что же вы не на лифте-то? — участливо спросила Ирина.

— Не-ет, деточка. Пусть они здесь сами на этих лифтах ездят. У них время есть. А у меня виза до пятнадцатого. Что у тебя стряслось?

— Да тут, видите ли… Мне и самой непонятно.

Они прошли в кабинет.

— Так, ага… — засунув руки в карманы брюк и склонившись к монитору, приговаривал вполголоса Шацкий чуть позже, не отрывая взгляда от экрана. — И это тоже? Вот ведь…

— Там еще часа на два, — негромко произнес стоящий рядом Адашев-Гурский.

— Да? — распрямился, сняв дорогие очки, Шацкий. — Любопытно было бы, конечно… Ну да ладно, не ко времени. Все, в общем-то, и так…

— Евгений Борисыч, что это? — спросила Ирина.

— Это? — Он сложил очки, убрал их в нагрудный карман пиджака, взглянул на сидящего за компьютером Волкова, затем перевел взгляд на Александра и с сомнением посмотрел на Ирину.

— Это мои друзья, — успокоила она его. — Если бы не их помощь, я бы эту дискету папину вообще никогда не нашла.

— Все так, но…

— Евгений Борисыч, если это может иметь хоть какое-то отношение к гибели отца, я должна знать все. А к Петру Сергеичу я сама за помощью обратилась, вы же знаете. У меня от него секретов нет. Если можете сказать что-то… не сомневайтесь, говорите.

— Ну, как знаешь, девочка. Только разговор этот не на пару минут. Вот что… Я там видел, на кухне у вас водка стоит? Так вот я водки, пожалуй, выпью. У тебя день рождения сегодня. А я… Что-то нервный в последнее время стал. После всех этих несчастий. Все-таки возраст. Ты позвонила, я переполошился, думал, опять что-нибудь… Про цветы-то и позабыл совсем. Но подарок за мной.

— Да Господь с вами…

— Нет-нет. Отец бы твой не одобрил. Пойдем, пока хоть тост за твое здоровье поднимем.

Все опять перебрались на кухню, к большому круглому столу, на котором стояли водка и закуски.

— Что это такое, спрашиваешь? — Шацкий выпил рюмку водки, поставил ее на стол и взглянул на Ирину. — А это черный рынок. Не весь, разумеется, но… изрядная, скажем так, его часть. Все сведено, систематизировано. Все как в аптеке. Рука отца твоего чувствуется. Это уж можешь мне поверить. Ну а… детали, если тебя интересуют, буквы, цифры там всякие — это, как я понимаю, имена хозяев, цены. Там же товар лицом представлен, с комментариями. Или наоборот — имена заказчиков и суммы, которые они за то, чем обладать желают, готовы заплатить. А скорее всего, и то и другое. Много там всякого. Даже нетолковое есть, что странно.

— Значит, папа…

— Ира, девочка, ну а что ты думала? Отец твой всю жизнь в этом варился. Я… — н посмотрел на Волкова. — Молодой человек, я на самом деле могу быть уверен?

— Вам на Библии поклясться или слово офицера дать?

— Слова, пожалуй, достаточно.

— Меня интересуют только обстоятельна смерти Аркадия Соломоныча Гольдберга. Ирина Аркадьевна — мой клиент.

— Как-то это все на американскую книжку больно смахивает. В мягкой обложке.

— И что типер? — подал голос Гурский.

— Да нет, ничего, — пожал плечами Шацкий. — У вас тут «типер» вообще ничего не поймешь. Но воля ваша. Короче говоря, отец тебя, конечно же, ни во что посвящать не хотел. Но мы с ним… Видишь ли, то, что на черном рынке, так называемом, крутится, не всегда краденое. Ну не хочет просто человек продавать что-то свое собственное достаточно ценное официальным образом. Хочет конфиденциально. Почему нет? А другой желает купить. Но не хочет внимания к себе привлекать. Как им друг друга найти? Вот и… Но специфика, безусловно, имеется, все-таки рынок-то — «черный». Ну вот, к примеру, камешек взять какой-нибудь: здесь десять процентов от его настоящей стоимости — потолок. А я все же в Роттердаме живу. Антверпен — алмазная столица Европы. Ну? Конечно, то, что на дискете этой, ни в какое сравнение не идет. Это не просто на порядок, это… я даже не знаю, на сколько порядков серьезнее. У нас с твоим отцом — так, мелочевка была. Но все равно копеечку свою давало.

— Но… — попыталась что-то сказать Ирина.

— Погоди, — остановил ее Евгений Борисович, — знаю, что хочешь сказать. Да, на пенсию жил. Много ли старику надо? Он свои деньги, свой честный процент, у меня хранил. Копил. Для тебя в первую очередь. Очень переживал, что второй своей женитьбой детство тебе осложнил. Вину чувствовал. Он и Виктора, конечно, тоже любил. Но иначе. В тебе его боль жила, воспоминания о маме твоей, которой он тоже чего-то додать не успел. Старики сентиментальны. Тебе этого сейчас не понять. А Виктор, поганец этот…

— Евгений Борисыч! — вспыхнула Ирина. — Он же мой брат, он погиб…

— А ты погоди, — устало, но жестко сказал Шацкий, — я словами просто так не бросаюсь. Извини уж, не хотел я говорить и не сказал бы никогда, если бы ты расследования всего этого не затеяла. Но, видно, придется. Если уж Петр Сергеич с Александром трубку Аркадия аж с Камчатки достали, все равно докопаются. Я хоть нервы тебе сберегу, а то и… Стреляли, говоришь, в тебя? Господи, бежать отсюда надо. Чем скорее, тем лучше. Проклята эта страна… Что же это мы не выпиваем, молодые люди? Как-то это не по-русски. Гурский наполнил рюмки.

— За тебя, Ирочка! — Шацкий выпил водку, поморщился и взял бутерброд с икрой. — Все, Петр Сергеич, можете закрывать это дело. Смерть Аркадия — это действительно нелепая случайность. Никто ее не хотел. Несчастный, если хотите, случай. Вам детали нужны, разумеется?

— Разумеется.

— Извольте, — Шацкий сам налил себе еще рюмку водки, выпил, ни с кем не чокаясь, и доел бутерброд. — История банальная и в мировой литературе описанная многократно: сыну позарез понадобились отцовские деньги. Нужда возникла.

— Я и не знала, что у отца есть деньги, — медленно сказала Ирина. — А он знал?

— А он знал, — кивнул Шацкий. — Не знал сколько.

— А сколько? — спросила Ирина.

— Да, в общем, не так уж и много. Но все-таки. Да и те теперь…

— А что такое? — заинтересовался Волков.

— Месяца три назад он мне позвонил туда, домой, ну и намекнул, что хотел бы, чтобы я все его сбережения сюда привез. Я удивился, конечно, но деньги его, имеет право. Привез. Поинтересовался, разумеется, что за нужда такая, а может, чего доброго, вера пропала старому приятелю? Он руками замахал, дескать, что ты, что ты! Случай, мол, просто подвернулся, человек тут продает кое-что, второго такого случая деньги выгодно вложить, может, и не будет. Да и подарок Ирине на день рождения сделаю.

— А-а, так вы об этом меня спрашивали? — вскинула брови Ирина. — А я и не поняла.

— Не поняла. А я и объяснять не стал. Зачем? Старика уже нет, его не спросишь. Ты же здесь, в квартире, ничего, такого… ну… ценного достаточно, во что он деньги вложить мог, не находила?

— Нет… Я когда паспорт его искала, все перевернула, еле-еле нашла. Но ничего такого…

— Ну вот. Чего ж теперь. Короче, все равно нет ничего на сегодняшний день, и весь разговор. Но тогда было.

— А может, кто чужой заходил? — взглянул на Ирину Петр.

— Были незнакомые, на поминках… я же всех не знаю, но кто же при мне рыться-то будет?

— Пока дома никого нет, обнести могли — предположил Гурский. — Запросто. Но это знать надо, что в доме что-то есть.

— Ты, Ира, ничего не знала, потому что не живешь здесь. И не интересуешься, — продолжал Шацкий. — А Виктор — другое дело. Петербург, он хоть город и большой, но маленький. Все всех знают, кому надо. Отец твой и с Виктором не откровенничал, но тот все равно кое-что знал. В дело к нам просился. В этой его фирме дела-то уж больно плохи были. Да и фирмы, надо сказать, никакой, по существу, и не было. Так, название одно. Аркадий был против категорически, деньгами помогал раз от разу, а чтобы в дело… Виктор — ко мне. Отец, дескать, старый уже, а дело рисковое, мало ли что. Пусть отдыхает. Вы только помогите его убедить, чтобы он мне связи передал, рекомендации всякие, вам и ездить-то сюда надобность отпадет, я все сам делать буду. Вам же спокойней. Но я ему объяснил, что отцу его в этом деле не советчик. Сам решит, когда поймет, что уже пора на покой. Но вот тогда, месяца три назад, и сам смотрю — старик сдавать начал. Звонки какие-то дурацкие ему нервы трепать стали. И не угрозы, а так — ничего конкретного, намеки одни.