Догоняйте, догоняйте!.. - Никоненко Станислав Степанович. Страница 31

Жора надорвал конверт и вытащил письмо. Три двойных тетрадных листа, исписанных мелким четким почерком.

— Уже письмами завалили, — сказал сосед. — Соскучились, значит.

— Наверное, — сказал Жора и уселся на кровать поудобнее.

Как назло, светила луна. Будто большая круглая лампа дневного света, она повисла прямо напротив окон Жоры. Правда, это приносило некоторую пользу. Ребята должны были сразу увидеть букетик ромашек на окне.

Жора поставил туда банку с ромашками еще с утра. Но вредная Шурочка заявила, что банка может упасть кому-нибудь на голову, и переставила ее на стол. Жора решил не привлекать внимания к банке и оставил ее на столе.

Лишь когда из разных углов комнаты раздалось посапывание и посвистывание, которое перекрывалось могучим храпом соседа с язвой, Жора встал и осторожно, на цыпочках пробрался с банкой к окну, поставил ее на условное место. Посмотрел на часы при лунном свете. Одиннадцать. Еще рано.

Жора пристально всматривался в гущу деревьев, и ему казалось, что за каждым стволом кто-то прячется. Легкие облачка, затуманивая на короткое время свет луны, искажали тени, приводили их в движение: секунду назад это был куст, но, присмотревшись, Жора начинал различать у куста голову, руки, ноги и даже, казалось, чувствовал движение куста. Исчезла дымка — и перед Жорой снова был куст.

Увлекшись наблюдениями, Жора прозевал момент, когда прямо под его окном выросли четыре фигуры. Как из-под земли. Все в темном, они четко вырисовывались на сером асфальте.

Легкий свист, и рядом с Жорой на подоконник плюхнулся конец толстой веревки. Жора едва успел его ухватить. Продел под трубу центрального отопления, завязал. Потом быстренько разделся и положил пижаму на кровать. Остался в одних трусах.

Проверив, насколько надежно привязана веревка, Жора залез на подоконник. Прощальным, слегка виноватым взглядом он обвел палату, взялся двумя руками за веревку, и спуск начался.

Если бы крепость нервов Жоры Копытина уступала крепости веревки, по которой спускался, он наверняка грохнулся бы на асфальт — так внезапно ослепил его свет в окне первого этажа.

Жора повис прямо перед освещенным окном. Голова его находилась над белыми занавесочками, и он видел, что это Абрам Семенович появился в ординаторской. Стараясь ничем не привлечь его внимания, Жора замер.

Доктор сел в кресло, выдвинул ящик стола, достал оттуда стопку журналов и газет и, раскрыв «Смену», задумался над кроссвордом. Потом вдруг вскочил, побежал к окну.

Жора решил, что он замечен, в одну секунду оказался на асфальте, больно ударившись пяткой о жестяную пробку от бутылки боржоми. И тут распахнулось окно, и было слышно, как Абрам Семенович, взглянув на небо, глубоко вздохнул. Потом он посмотрел на Жору, прищурился и спросил:

— А канадского хоккеиста короткая фамилия на…

— Халл, — нагло, потерев одной рукой о другую, сказал Жора.

— Спасибо, все сошлось, — бросил доктор и побежал к столу.

Жора вместе с ребятами помчался в спасительную тень леса.

Говорили шепотом.

— Вот ваши туфли, — Ветка протянул физруку его выходные финские штиблеты. — А вот брюки и рубашка.

Через минуту Копытин уже был одет. Правда, в спешке ребята не взяли носки, и пришлось Жоре надевать туфли на босу ногу.

Тут же в лесу были спрятаны велосипеды.

Ребята тяжело дышали от бега и волнения.

— Ну, похитители, — сказал Жора, — спасибо вам за письмо, за цветы, за одежду.

— Да, ладно, Георгий Николаевич, мы же… — начал было Борька Мамалыкин и замолчал, потому что не знал, что сказать.

И все молчали. И Жора молчал, потому что лучше всего было сейчас ничего не говорить. Как все это объяснить?

А каждый из ребят чувствовал себя и героем и нарушителем. Каждый чувствовал, что приблизился к старшему, к учителю, который стал просто другом и соучастником таких волнующих мальчишеских приключений.

Жора мог бы сказать, что он их всех любит. «Я люблю вас, ребята», — так ему хотелось сказать. Но мальчишкам вряд ли бы это понравилось. Они смутились бы… Нет, ничего не надо говорить. Надо действовать.

— По коням, ребята, — сказал Жора. И все облегченно вздохнули, и радость подняла всех и понесла на велосипедах, как на крыльях, по ночному лунному шоссе, в лагерь, в их общий дом.

— Абрам Семеныч, — со слезами в голосе влетела в ординаторскую Шурочка, — Абрам Семеныч…

— Успокойся, милая, что случилось? Я Абрам Семеныч уже очень давно, почти с начала века. И никого это особенно не трогало, а ты так взволновалась.

Шурочка округлившимися глазами посмотрела на доктора:

— Копытин пропал!

— Так, — сказал доктор и постучал карандашом по кроссворду.

— Все вещи остались здесь. Он скрылся в одних трусах. И записку положил на стол: «Спасибо за все. Я поправился и ушел. С уважением. Г. Копытин».

Абрам Семенович с улыбкой выслушал Шурочку.

— Хоть один юморист оказался среди пациентов.

Шурочка с удивлением взглянула на доктора:

— Вы не сердитесь?

— На кого, Шурочка? Если больной поправился, зачем на него сердиться? Я его сегодня хотел выписать. А он сам себя выписал на полдня раньше, только и всего. У Копытина было легкое шоковое состояние после падения. Оно прошло. Сотрясения у него особого не было. Так что все в норме.

— А вы на меня тоже не сердитесь?

— Вот на тебя я сержусь. Не могла удержать своими чарами. Намекнула бы, что можно на предмет язвы провериться. Еще бы на недельку задержали. Такой пациент! Такой пациент! Он мне помог закончить три кроссворда, которые еще с зимы лежали. Эх, Шурочка, Шурочка. Ну а за вещами вернется, мы ему по первое число всыплем, а?

— Ой и всыплем! — оживилась Шурочка.

Глава четырнадцатая ХОРОШО, КОГДА В КАРМАНЕ ПАСПОРТ, ИЛИ ВОЗВРАЩЕНИЕ КОСТИ БУЛОЧКИНА

Конечно, дома было неплохо. Даже очень неплохо.

Уходя на работу, мама сказала, что он может сходить в кино, и оставила целый рубль. Костя посмотрел еще раз «Пассажира с «Экватора», пустенький детективчик, и в седьмой раз проник на «Бей первым, Фреди!».

Обычно на этот фильм до 16 лет не пропускали, и приходилось прибегать к разным уловкам. Возле касс Костя встретил Мишу, соседа по подъезду. Миша уже два месяца как получил паспорт, но роста Миша был невысокого, и потому, чтобы попасть на нужную картину, он носил паспорт с собой.

— Идем, что ли? — сказал Миша, похлопав Костю по плечу.

— Идем, — сказал Костя и взял билет. Он прикинул и решил, что вытянулся за месяц весьма прилично: Мишина макушка маячила чуть выше его уха.

Контролерша взглянула на них с подозрением.

— Вам же нет шестнадцати, — сказала она. — Идите подрастите.

— Подрасти — подрастем, но шестнадцать уже стукнуло, — гордо тряхнул кудрявой головой Миша и небрежным жестом выдернул из кармана брюк паспорт. Костя даже вздрогнул: таким рывком выхватывали гранату.

Контролерша взяла в руки паспорт и стала разглядывать.

— Действительно, шестнадцать, — пробормотала она. — Такие малыши — а уже с паспортом гуляют. У тебя, что же, тоже паспорт есть? — обратилась она к Косте.

— Конечно, — невозмутимо, хотя и слегка обиженно сказал Костя, погладив двумя пальцами едва наметившийся белесый пушок над губой. — Конечно.

— Ну, идите тогда, — контролерша широким жестом пригласила их в фойе.

— Ну и нахал же ты, — сказал Миша, когда они расположились за бутылкой лимонада у буфетной стойки. — «Конечно».

— Сам не знаю, как это получилось. Просто зло взяло. Все придираются. Я вон в лагере центра нападения играю, а родители меня забрали оттуда. Говорят, похудел, бедненький. Эх какие я голы забивал!

— Вот врать ты в лагере научился — «голы»… Да кто тебя возьмет в команду? Ты же пыром бьешь да еще с правой на левую переводишь. Пока переведешь, у тебя мяч отберут. Ну и свистун же ты, Булка! Не ожидал, что в моем доме такие водятся!