Онорино - Ильина Елена Яковлевна. Страница 2

Я присел рядом с бойцом и, не отрываясь, смотрел на оловянную миску, от которой вкусно пахло бобами и оливковым маслом.

— Вот что, мальчуган, — сказал боец, заметив мой взгляд. — Если ты пойдешь по этой тропинке, то выйдешь прямо к батальонной кухне. Там тебя покормят. Ну, шевели ногами.

Я пошел по тропинке вниз. Было уже совсем темно. Я не прошел и ста шагов, как издали увидел повозку на колесах с высокой узкой трубой и четверых людей, которые сидели на земле и курили. Я подошел к ним и рассказал, зачем сюда пришел. Коренастый, широколицый человек, которого все называли Хосе, дал мне оловянную миску и наложил в нее бобов. Ну и вкусно же стряпают на фронте!

Люди, сидевшие на земле, говорили о всяких военных делах, о бое под Овиедо, и не обращали на меня внимания.

Наконец я набрался храбрости, подсел к Хосе и спросил его, не знает ли он чего-нибудь о моем отце Хулио Родригес из партизанского отряда „Кровь рабочих“.

— Нет, про такого не слыхал, — сказал боец.

Его товарищи тоже ничего о моем отце не знали.

— Мало ли на фронте бойцов!

„Что же мне делать? — подумал я: — куда теперь итти?“

— Ложись-ка спать, малыш, — сказал коренастый человек и дал мне толстое суконное одеяло. — Расстели-ка это под деревом.

Я улегся и сразу же заснул как убитый.

Меня разбудили громкие голоса. Уже было совсем светло. Возле походной кухни стоял какой-то новый человек с перевязанной рукой и разговаривал с Хосе.

— Мальчик! — окликнул меня Хосе. — Вот этот товарищ знает твоего отца.

Я вскочил.

— Даю тебе честное слово, мальчуган, что твой отец жив, — сказал мне раненый боец и протянул мне левую руку.

— Жив! Где же он?

— Не так далеко отсюда. Он лежит в госпитале, откуда я иду. Километра три-четыре отсюда.

Тут я не выдержал и расплакался, хоть никогда не плачу.

— Чего плакать, отец поправится, — сказал раненый и подробно рассказал мне, как найти госпиталь.

Бойцы еще раз покормили меня. Я простился со всеми и побежал в гору.

Еще издали я увидел белый дом. Он стоял на склоне горы, в тенистом саду, за высоким забором. Ворота были заперты. Я стал звонить, стучать. Наконец ворота приоткрылись.

— Сегодня неприемный день, мальчик, — сказал мне санитар и хотел было опять захлопнуть железные ворота. Я стал умолять его, чтоб он меня пропустил.

— Да вон доктор идет, попроси его, — сказал санитар.

Я подбежал к маленькому, лысому человеку в халате, который вышел в это время из ворот.

— Можно мне повидать моего отца, доктор? — сказал я прерывающимся голосом. — Он здесь, у вас в госпитале!

— У меня в госпитале много отцов, — спокойно ответил доктор, — приходи послезавтра.

Доктор пошел по дороге не оглядываясь. Я побежал следом за ним.

— Доктор, я не могу вернуться домой, если не увижу отца. Пустите меня хоть на минутку.

— Приходи в среду или в пятницу, — все так же спокойно сказал доктор, не поворачивая головы.

— Я не могу ждать до среды! — крикнул я. — Мне нужно передать отцу рубашку!

Доктор засмеялся.

— Ну, рубашка у него есть и без твоей. Не голый он лежит.

Я увидел, что спорить с доктором не стоит и решил пробраться в госпиталь без его разрешения.

Я обошел сад кругом, взобрался на забор и перемахнул на ту сторону. Дверь в госпитале оказалась открытой. Сразу же у входа я наткнулся на сиделку. Она не хотела меня пустить, но когда услышала, что я пришел издалека, пожалела меня и повела в палату, где койки стояли двумя рядами.

— Родригес Гарсиа, — сказала сиделка, — к вам приехал ваш сын!

Больной, который лежал на крайней койке у окна, повернул голову.

— Онорино!

На меня смотрел желтый, худой, с ввалившимися глазами человек, так мало похожий на моего отца. Но это был он. Я обнял отца. От него пахло едким запахом лекарств. Он был так слаб, что не мог даже приподняться. Я посмотрел на его толсто обмотанные руки, которые лежали поверх одеяла, и дал клятву отомстить канальям-фашистам. За отца, за его раненых товарищей, за весь наш народ!

Я узнал, что он был ранен два раза: первый раз в бою — пулей в голову, а второй раз — в руку, осколками бомбы, брошенной с фашистского самолета. Это случилось, когда его везли раненного в госпиталь.

— Вот это тебе мама прислала, — сказал я и положил на его койку новую рубашку.

Еще было светло, когда я снова сел в поезд, чтобы ехать домой. Теперь мне никакого дедушки не нужно было. В кармане у меня, рядом с пустыми патронами, которые я подобрал по дороге на станцию, был самый настоящий железнодорожный билет! Деньги на дорогу мне собрали раненые.

К вечеру я уже был дома. Не успел я еще и слова сказать, как мама уже поняла, что я принес хорошую весть, и заплакала от радости.

В этот вечер у нас дома перебывали все соседи и вся наша пиратская команда. Свои патроны я подарил моему самому лучшему товарищу Куко.

Отец пролежал в госпитале два месяца. Когда он к нам приехал, он рассказал, что доктор, который не хотел меня пустить, оказался фашистом. Он нарочно лечил отца неправильно. Нужно было перевязать отцу каждый палец, отдельно, чтобы пальцы не срастались, а ему перевязали все пальцы вместе. Отец еще долго после этого не мог двигать пальцами. Они не сгибались.

Отец сказал нам, что этот фашист вот уже две недели сидит в тюрьме. Так ему и надо! Теперь к нему ни в среду, ни в пятницу никого не пустят.

А мой отец, как только поправился, снова пошел на фронт.