Фотографии на память - Мартиросова Мария Альбертовна. Страница 8

13

Дядя Вова быстро изучил схему московского метро. Он целыми днями ездил по разным учреждениям, писал заявления, стоял в очередях. А я сидела в гостиничном номере с кучей детских книжек и журналов. Дядя Вова очень волновался, что дела с моим удочерением продвигаются так туго. Ведь еще несколько месяцев — и истечет срок действия американских виз.

— …Ну и что, что «одинокий»? Ну, не был я женат, не было у меня детей. А Марго-то у меня на глазах выросла, она-то мне — как дочь, — убеждал дядя Вова чиновников.

Потом по кабинетам нам пришлось ходить вместе. Меня все расспрашивали: действительно ли мне хочется жить с дядей Вовой. Не обижает ли он меня, не бьет ли? Может, лучше в детский дом? В нашей стране отличные детские дома. Вот, например, в Твери. Детей там очень хорошо кормят, замечательно одевают, возят на экскурсии, в каждой комнате телевизор…

Нас гоняли из кабинета в кабинет, пока мы не добрались до самого главного начальника.

Мы долго ждали приема. Вошли, дядя Вова протянул ему документы.

— Так… это в порядке… это тоже, — листал бумаги худой лысый мужчина в очках. — А это что такое?! — он замер и уставился на какую-то ветхую справку. — Значит, она и у Манукянов была приемной дочерью? Где тогда бумаги об удочерении? Где согласие ее предыдущих родителей? Да вы знаете, сколько еще вам придется предоставить документов?..

— Марго, — перебил его дядя Вова, — подожди меня в коридоре.

Когда дядя Вова вышел из кабинета, вся очередь кипела от негодования. Ведь если каждый посетитель по два часа на приеме будет сидеть, что тогда остальным делать?

— Порядок, — сказал дядя Вова, — разрешение есть, бумаги готовы. Завтра поеду за билетами.

Я не поднимала на него глаз, шла, смотрела себе под ноги.

— Дядя Вова, а почему он сказал, что я у мамы с папой была… приемной дочерью?

Я остановилась, преградила путь и уставилась дяде Вове в глаза.

— Потому, что ты… — он запнулся, захотел отвести взгляд, но не смог. — Потому, что ты, Марго… Они тебя взяли, когда тебе было всего три месяца…

— Неправда! — закричала я. — Вы врете! Просто я поздний ребенок! Они меня ждали. Я родилась, когда мама начала седеть. Папа говорил, что я — его подарок на сорокалетие. Они же мне говорили, рассказывали… Что жемчужинка, королева…

— Они тебя ждали, очень ждали, Марго. — торопливо произнес дядя Вова. — Я же видел, как они хотели ребенка. Девочку. Маргариту. А у твоей мамы — сердце. Она все равно хотела ребенка. Врачи сказали: никакой надежды на положительный исход. Ни одного шанса. А тут как раз где-то за городом случилась автокатастрофа. Перевернулась машина, погибли молодые мужчина и женщина. И после них осталась маленькая девочка, еще грудная. Сейфали помог с бумагами. Ната ужасно боялась, что тебе кто-нибудь расскажет, что ты это… неродная. Они даже квартиру несколько раз меняли, чтобы соседи по доброте душевной тебя не «просветили». Они тебя любили, так любили!..

— Я знаю, — тихо сказала я, — извините меня, дядя Вова, за «врете».

Мы прошли мимо памятника Пушкину. Там было полно народу. Девушки и парни с первыми весенними цветами. Мамы с колясками, смешные карапузы в комбинезончиках.

— А те, которые разбились, — они кто? — осторожно начала я. — Что за люди?

Дядя Вова покачал головой, пожал плечами:

— Не знаю. Документами занимался Сейфали. Он, наверное, знал. А я не хотел расспрашивать. Мы сразу стали считать тебя дочкой Гарика Манукяна, и все.

— А это… — колебалась я, — а какой они… национальности были?

Дядя Вова немного помолчал, а потом глухо произнес:

— Русские.

Мы уезжали налегке. Только документы, коричневый пакет из толстой оберточной бумаги с пачкой старых фотографий да несколько свитеров.

Меня передавали из рук в руки. Дядя Алик крепко прижимал меня к себе, потом подходил дядя Витя, обнимал меня за плечи, дядя Сейфали гладил и гладил меня по голове. Дядя Вова улыбался, похлопывал друзей по плечам, говорил, что наконец-то побывает за границей, повидает западное полушарие, посмотрит на статую свободы, сходит на Манхэттен. Говорят, осенний Нью-Йорк — самый красивый город на свете.

Объявили посадку.

В Нью-Йорке мы были всего полтора часа. Даже не успели выйти из здания аэропорта. Узнали, когда рейс на Балтимор, выпили кофе — и сразу началась регистрация.

Лететь было совсем недолго, в соседний штат Мериленд. Дядя Вова перелистывал какую-то брошюрку. Отыскав в ней русский текст, прочитал вслух: «Город Балтимор имеет удивительно удачное месторасположение, рядом океан. В числе достопримечательностей — дом-квартира Эдгара По — великого американского писателя…».

«Американский» английский мне дался очень легко. Зато дядя Вова мучился по-настоящему. Он зубрил английские слова, неуклюже произносил их в магазинах, на улице. С техникой он тоже не очень ладил. С посудомоечной машиной, во всяком случае, общалась только я. Дядя Вова по старинке мыл тарелки губкой.

«О’кей» — любимое английское выражение дяди Вовы. Его он произносил с улыбкой и без малейших затруднений. У нас действительно все было о’кей. Дядя Вова устроился таксистом и неплохо зарабатывал, я училась, понемногу оттаивая и забывая о прежней боли. Дядя Вова учил меня фотографировать, и несколько моих работ получили первые призы на городских выставках.

— Тебе надо расти, делать карьеру, идти вперед, — решил дядя Вова, когда нью-йоркский географический журнал «Континенты» предложил мне работу. — Балтимор, конечно, славный город, но — не Нью-Йорк.

Он аккуратно упаковал мои вещи, купил билеты, дал кредитку.

— А в этой коробке, Марго, — сказал он уже в аэропорту, — вещи из Баку. Фотографии, несколько сувениров.

Вот они все, — передо мной. Детская футбольная команда. Это я с табличкой «5 „Г“, школа № 47». Толпа с жутко распахнутыми вопящими ртами. Маленькая — снимок папы. Я с мамой у мурманской снежной бабы…

Я верю, что фотографии и вправду запечатлевают что-то навсегда. И хорошее и плохое. Запечатлевают и не дают забыть. Если человек помнит о чем-то хорошем, ему обязательно захочется это хорошее сделать снова. А если плохое не забыл, то, значит, никогда больше его не повторит.