Девушка в черном - Промет Лилли. Страница 17
Но одна группа стояла вокруг Танела, и, казалось, там шел серьезный разговор. До Паулы долетали лишь отдельные фразы.
Парни упрекали Танела:
— Ты в новую веру перешел…
— Кто сказал? — спросил Танел.
— Это и так видно.
Танел рассмеялся:
— Да бросьте вы!
— Не крути.
Они подошли вплотную:
— Разве на побережье мало других девушек?
— Для меня — ни одной, — сказал Танел.
Парни стояли, засунув руки в карманы. Иной курил, прищурив глаза; иной, закинув голову, следил за чайками.
— Что ты с ней возишься?
— По-вашему, надо отвернуться от нее? — спросил Танел. — Снова оставить ее в одиночестве? Так, да?
Парни попытались ему что-то объяснить, но Танел махнул рукой.
— Это не Саалина религия, — сказал Танел, — а тех, кто ее воспитывал.
Издалека было видно, как парни яростно жестикулировали.
Да, в прежние времена за такое дело могли выгнать из комсомола…
Мимо них прошли окончившие работу женщины и тоже взобрались на велосипеды.
— Терпение надо иметь, — сказал Танел. — Выдержку, как у Кади. Она-то не торопится.
Ребята пожимали плечами.
— Что ж, тебе виднее.
Замолчали, разговор дальше не клеился. И без того они истратили много слов. Всем было немного неловко.
— Ладно, не обижайся… Мы же по-хорошему… — сказал Пэ?етри; он был из лодки Ионаса, того, другого. — Мы ведь свои ребята…
Танел кивнул примирительно.
Они пошли все вместе, обнявшись. Пес Танела весело прыгал то впереди, то позади.
Паула сидела на камне, но ее грустные глаза следили за парнями, и мысленно она была рядом с ними.
11. О том, как у Кади обнаруживается западная ориентация. И о том, как солить сига. О том, как Танел не смог заглянуть в душу Саале, познавшей ценность жизни, и как один мальчуган, сидя па бочке, молотил по ней пятками, как по барабану. И о том, как дверь магазина прищемила псу хвост
В конце лета пришли двое мужчин и провели в дом свет.
Во дворе под столбом стояла Кади в большом цветастом переднике и смотрела вверх, как провода тянулись под стреху. Потом заторопилась в комнату, разогрела сковороду, выставила на стол бутылку водки и сига однодневной засолки. У Кади было несколько способов засолки сига. Она начиняла брюшко рыбы лавровым листом, перцем и гвоздикой, солью и сахаром и пеленала ее, как мумию, в льняную материю, обматывала еще веревкой и клала на спинку, брюшком кверху, чтобы рассол не вытек. И теперь белое мясо переливалось, как перламутр, и таяло во рту. Подобная закуска была для горожан не меньшим событием, чем для Кади электричество в дому.
И Кади сказала:
— Такую радость необходимо обмыть!
Она налила мужчинам и выпила сама.
У одного парня сразу же оказалась в руках маленькая губная гармоника, и он спросил, какую польку Кади хочет заказать. Но Кади не хотела польки.
— Опусы я не умею, — сказал парень. — Могу только исполнить Бетховена Людика «Полное молчание».
Но Кади требовала самые модные вещи и даже напела парню начало:
— У тебя, мамаша, западная ориентация, — улыбнулся электрик. — Может, ты и твиста хочешь?
— А ну давай, — сказала Кади с готовностью.
Тогда другой электрик сделал пару обезьяньих движений, его руки болтались, почти касаясь пола, и заорал, выпятив подбородок:
— Люблю веселых ребят, — одобрительно сказала Кади.
Саале к ним не присоединилась — на столе ведь стояла водка…
Только когда мужчины ушли, Саале вышла в большую комнату и стала, опершись о стену. Кади, немного навеселе, держала палец на выключателе и нажала его. Над столом загорелась лампочка. Кади по-детски рассмеялась, и ее радость растрогала Саале. Они по очереди нажимали на кнопку выключателя, и это безгранично веселило обеих.
На улице уже смеркалось, и непосвященному человеку могло показаться удивительным, что в окнах Кадиного дома поминутно свет сменяется темнотой, словно между ними идет яростная борьба.
Эстонские белые ночи прошли.
Репейники поднялись в рост человека, и заросли крапивы пылили. Все краски стали блеклыми и серьезными, только вереск цвел розово и радостно.
Но море еще раз показало свою грубую ярость и силу и до утра не дало уснуть тем, кто жил в доме, стоявшем на самом берегу. Накануне вечером, когда солнце уходило в море, песок стал красным, а трава — черной; птицы пронзительно кричали, и в тишине чувствовалась угроза. А ночью волны начали буянить, — лишь море может так беспричинно бушевать и реветь так жалобно. На другой день в полдень море утомилось и стало полусонным. А Кади нашла на земле птицу, ударившуюся об окно. Она лежала в беспамятстве.
Берег был весь в морской тине и обломках досок, веток, бревен. Кади и Саале подтащили их по песку к дому, потому что зимой любая деревяшка годится в топливо.
И Саале вспомнилось, что ее мама, презиравшая так плохо устроенную земную жизнь и запрещавшая Саале любить ее, сама совсем не хотела уходить из этой жизни.
Тишина печалила берег. Кривые сосны поскрипывали.
— Что с тобой сегодня? — спросил Танел.
— Ничего, — ответила Саале и движением плеча отстранила его руку, пытавшуюся обнять ее. — Помнишь, — спросила Саале, — что ты мне тогда сказал в городе, в кафе?
— Да, — ответил Танел сразу же. — Помню, конечно. Ты хочешь, чтобы я это повторил?
Парень был очень серьезным!
— Танел, — сказала Саале грустно, — но если мы поженимся и у нас будет ребенок?
— Вполне может случиться, — сказал Танел,
— И значит, я должна все время жить в страхе?
Но Танел не понимал.
— Бог меня обязательно покарает, — заверяла Саале. — Он может забрать у меня ребенка.
Говоря это, девушка боролась со слезами.
— И ты yжe заранее думаешь о таких жутких вещах! — рассердился Танел.
— Да, Танел, — призналась Саале.
Они расстались хмуро.
Саале была подавлена. И именно теперь, когда она осознала ценность жизни, Танел не сумел заглянуть в ее Душу.
И Саале подумала: любить не учат, каждый должен сам уметь любить.
После шторма похолодало, и море сделалось серым. Между засольным помещением и холодильником дул сильный ветер. На опустевшей территории цеха встречались редкие одинокие фигуры: какой-нибудь конторщик с бумагами в руке. Только один маленький мальчишка сидел во дворе на пустой бочке и бил по ней пятками. Как по барабану.
Паула встретила во дворе Саале, прошла мимо нее, но через несколько шагов остановилась, оглянулась и сказала!
— Слушай, иди сюда. Я тебе скажу что-то.
Саале обернулась и тоже остановилась. Но ни одна из них не сделала и шагу навстречу другой.
— Чего тебе? — спросила Саале.
В лице Паулы не было ни малейшей враждебности, скорее оно было грустным. Саале изумило, что у нее такие безутешные, пустые глаза и что она такая красивая.
— Мне нравится Танел, но Танел меня не любит, — сказала Паула просто. — Тогда я подумала, что он любит тебя. Но и тебя он не любит. Я слыхала, он говорил с ребятами, что хочет привлечь тебя на свою сторону. Чтобы ты отказалась от религии.
— Врешь ты, — оказала Саале снисходительно.
Паула улыбнулась и покачала головой.
— Я давно хотела тебе это сказать, да все случая не было. Ты не знаешь Танела. Он просто хороший парень… Со всеми одинаково добрый. Теперь я понимаю, что он и ко мне был только добр…
Саале, крепясь, зло смотрела в землю и ответила скупо:
— Я не верю, что Танел так сказал про меня,
— Спроси у него самого. — Паула улыбнулась, но не злорадно.
— Ты врешь! — крикнула Саале с гневом.
А в глубине двора сидел на пустой бочке из-под рыбы малец и колотил пятками по бочке.
«Врет она!» — повторяла про себя Саале в продолжение всего этого бесконечно длинного дня, стоя за разделочным столом, и по дороге домой. Но потом как-то незаметно, как бы сама собой, уверенность ее поколебалась.