Экзамен - Сотник Леонид Андреевич. Страница 18

На заседание штаба отряда все собрались хмурые и растерянные, стараясь не смотреть в глаза друг другу. И только военрук Шпрайцер был, как всегда, спокоен и невозмутим. Он заранее разложил на огромном зелёного сукна столе, привезённом из губернаторского дома, оперативную карту театра военных действий, налил в графин

свежей воды, вымыл и вытер до блеска стаканы, остро очинил цветные карандаши и в ожидании, когда— соберутся члены штаба, занялся перед зеркалом своим ровным, в ниточку, пробором. Металлическим солдатским гребешком он пригладил на голове каждую волосинку и, довольный собой, замурлыкал под нос тирольскую песенку. Потом сел в кресло, откинул голову, захлопнул удивленносиние глаза и, побулькивая горлом, долго тянул высочайшую ноту, пока, наконец, Джангильдин не оторвал его от воспоминаний по милым сердцу снегам Тироля.

— Не скулите, Шпрайцер, и так тошно.

— Слющаюсь, — вытянулся военрук, вновь распахивая миру удивлённо-синие глаза. — Извините, я немного мечтаюсь.

Джангильдин докладывал коротко. В обстановке члены штаба разбирались не хуже своего командира. Потом началось обсуждение. Одни предлагали остаться в Астрахани, другие — уходить в Царицын. Последним выступил Шпрайцер:

— Обстановка сложилась не в наш польза, и мы, как говорит военный стратегий, должны действовать согласно обстановка. Вы меня понимайт? — Военрук замолк, ожидая ответных реплик командиров, но те молчали, опустив глаза. Тогда он подошёл ближе к карте, убрал с Каспийского моря полную окурков пепельницу и, как ни в чём не бывало, продолжал: — Но если действовать по обстановка, то мы не выполняйт приказ. Вы меня понимайт?

На этот раз ему ответили. Кто-то даже попросил не тянуть жилы.

— Ошшень карашо, — чему-то обрадовался Шпрайцер, и его пухлые розовые губы расплылись в довольной улыбке. — Жилы тянуть не будем. Будем смотреть на карта.

— Смотрели уже, — буркнул Степанишин.

— Будем смотреть ещё раз, — даже не повёл рыжей бровью военрук. — Карашо будем смотреть. Итак, Гурьев и Уральск для нас закрыты. А зачем нам идти туда?

— Здравствуйте, я ваша тётя, — подскочил Степанишин. — Куда же нам ещё идти? Уж не в море ли?

Шпрайцер выдержал торжественную паузу и спросил с мягкой ласковостью:

— Товарищ Джангильдин, Форт-Александровск у белых?

— А зачем он вам, Шпрайцер?

— Но я спрашивайт…

— Нет, не у белых. Там ни белых, ни красных.

— Очень карашо. — Военрук весь сиял. — Вы меня понимайт, товарищ Джангильдин?

И тут все увидели, как комиссар Тургайского степного края вдруг резко вскочил на ноги и склонился над картой.

— Так, так… — шевелились его губы. — Так… Вы расстояние измерили?

— Так тошно.

— Отлично… Степанишин.

— Я, товарищ командир.

— Гоните в исполком и узнайте, на какие пароходы мы можем рассчитывать.

— Пароходы…

— Вот именно. Проследите, чтобы нам не подсунули какую-нибудь рухлядь. Да что я вам говорю, вы ведь на флоте служили. Всем остальным: возвращайтесь в свои подразделения, готовьте людей к погрузке на пароходы. Если кто забоится — пусть уходит из отряда. Нам нужны только добровольцы.

На следующий день две паровые шхуны — «Абассия» и «Мехди» — с трюмами, полными оружия и боеприпасов, покинули астраханские причалы. Путь их лежал в открытое море, к Форт-Александровску.

… Ветер развёл волну. Он примчался с юго-востока, сухой и горячий, пропахший полынью и степными травами. Старенькая «Абассия», на которой помещался штаб отряда, кренилась и трещала всеми своими металлическими проржавленными костями, и Мише всё казалось, что она вот— вот развалится. Рябинин хоть и числился во взводе разведки, но на время морского перехода был прикомандирован к штабу, потому что при штабе находился Макарыч и потому что вести разведку в море всё равно было некому.

— Я им говорил, — ворчал Степанишин, — что сторожевик нужен, но разве меня послушают?… Даём тебе две посудины, сказали в исполкоме, и за них будь благодарен. Думают, что мы на прогулку идём.

Поначалу всё это и впрямь походило на прогулку. После погрузки шхуны расцветились флагами, оркестры на пристани грянули «Прощание славянки», толпы горожан махали платочками, кричали «ура». Джангильдин стоял на мостике рядом с капитаном, заложив пальцы за пряжку ремня, букет алых гвоздик торчал из кармашка его зелёного френча, усы воинственно топорщились, и всем казалось, что не старик капитан в смятой, без «краба» морской фуражке поведёт караван, а именно этот бравый военный. И ещё всем казалось, что от причала отваливают не две ржавых, давно выслуживших свой срок скорлупы, но грозные боевые суда, опоясанные бронёй, утыканные пушками, укомплектованные отчаянными марсофлотами.

Так, во всяком случае, казалось Мише. Но потом, уже в море, он заметил, что нет на «Абассии» ни брони, ни пушек, что команда — старые персюки и греки с красными от водки и бессонницы глазами. Что вместо лихих марсофлотов на палубах лошади хрупают овёс, а лихой рубака комиссар Джангильдин то и дело ругается с боцманом, таким же помятым и красноносым, как и все остальные матросы, и ругань эта лишена всякой романтики: где-то плохо принайтовлен тюк, где-то заело помпу, гнедого жеребца обкормили овсом…

Рябинина провожал Колька Нортюншн. «Пролетарское дитя» выглядело на этот раз внушительно и солидно. Вместо грязных лохмотьев, составлявших его обычный костюм, Колька был облачён в новенькую красноармейскую форму. На кожаном ремне болтался в кобуре уже известный нам «смит-вессон», и болтался он там на законном основании, потому что владелец его, как было сказано в мандате, являлся «членом боевой дружины содействия Красной Армии».

— Я бы тоже пошёл с Джангильдином, — сказал Колька, вздыхая, — да мамка заела. «Отца, говорит, ни днём ни ночью не сыщешь, а тут ты ещё сбежишь — кто за малыми будет присматривать?» Ты ведь знаешь, у нас, кроме меня, ещё трое.

Колька говорил так, словно бы извинялся, и Миша, глядя в его курносое, веснушчатое лицо, вдруг подумал, что ему будет не хватать этого мальчишки — малообразованного, прямолинейного, но доброго и честного. Рябинин положил ему руку на плечо и сказал, подранная в чём-то Макарычу:

— Ничего, парень, на нас с тобой войны хватит. А отвоюем — свидимся. Я тебе в гимназию помогу подготовиться. Хорошо?

Колька почесал кончик носа, сощурил синий глаз:

— Не надуешь?

Рябинин щёлкнул по зубу ногтем и провёл большим пальцем возле шеи:

— Чтоб мне сквозь землю провалиться.

— Ладно, — сказал Колька и вытер нос рукавом гимнастёрки. — Иди уж. Зовёт тебя Макарыч.

К вечеру, когда половина бойцов отряда свалилась от морской болезни, Миша пробрался на мостик. Штурвал, компас, две переговорных трубы — вот и всё оборудование. Старый капитан молча подвинулся, давая Мише место рядом с собой. Скосив насмешливый глаз, спросил:

— Тоже собрались воевать, молодой человек?

— Собрался, — не очень вежливо ответил Миша и сжал губы.

— И стар и млад… — сказал капитан словно про себя. — Вы, кстати, сколько классов окончили?

— Пять. — Мише хотелось нагрубить старику, но он не решился. К тому же он надеялся, что капитан даст ему взглянуть в бинокль. Огромный морской бинокль отливал на капитанской груди золотом надраенной меди. — Можно? — он легонько потянулся к биноклю.

Капитан снова улыбнулся, но на этот раз добрее.

— Эх, мальчишки… — Он снял с груди бинокль и протянул Мише: — Взгляните, сударь, коли охота. Но что можно увидеть нынче в этом море? Вам случалось плавать по Каспию до войны? Нет. То-то же. Раньше здесь разминуться было трудно — шхуны, фелюги, нефтевозы, пассажирские пароходы… А теперь? Так и будем идти до Александров— ска — и ни одного дымка.

— Вы ошибаетесь.

— Что?

— Вы ошибаетесь. Вон точечка и дымок… — Миша уже с минуту рассматривал дальнюю точку на самом горизонте.