Экзамен - Сотник Леонид Андреевич. Страница 26

Миша не боялся выстрелов, не боялся сабельного звона. Кравченко, продолжавший обучать его фехтованию вместо Колесина, инструктировал коротко: «Руби гада до седла, а дальше он сам развалится». И Миша рубил.

Разведчикам приходилось особенно туго. Спали они по три-четыре часа в сутки, ели впопыхах. Бесконечные стычки, дальние переходы изматывали так, что порой Мише казалось, что он не выдержит — упадёт в песок и больше не встанет. Но, пересилив минутную слабость, он снова садился в седло и, оглаживая Мальчику шею, говорил тихонько: «Потерпи, родненький… Дойдём, обязательно дойдём». И никто не знал, кого утешает боец взвода разведки Рябинин — то ли себя, то ли своего верного скакуна.

Миша успел позабыть о том, что в штатном расписании взвода он значится не просто бойцом, но бойцом-переводчиком, и только случай помог ему вспомнить об этом. Случилась беда. Колодец, из которого поили лошадей, оказался отравленным. Джангильдин вызвал к себе Степанишина и приказал тщательно проверять все колодцы на пути следования отряда. Работы разведчикам прибавилось: взвод уходил вперёд и иногда отрывался от каравана чуть ли не на суточный переход. В пути грызли сухари и испечённые на кострах лепёшки, экономили каждый глоток воды, почти не спали.

Однажды вечером разведчики отдали лошадям последний запас воды. Мальчик пил из Мишиной фуражки, вытянув трубочкой губы, а потом ещё долго тыкался мордой во влажную ткань. К ночи двинулись в путь. Ехали молча, без шуток и песен, с подвязанными стременами, стараясь ни звуком, ни шорохом не выдать движение отряда. Старики сказали, что следующий колодец нужно искать в урочище Кара-мазар, и показали путь туда, вычертив на песке палочками хитроумный план, но Степанишин не пошёл напрямик через барханы, а повёл своих бойцов в обход, по дну высохших соляных озёр.

К утру отряд незаметно приблизился к урочищу — небольшой, поросшей ивняком и тамариском впадине, в центре которой возвышался сложенный из крупных глыб песчаника колодец. Следы верблюжьих и овечьих копыт разбегались от колодца во все стороны.

Степанишин поднял руку, все остановились.

— Миша, — шепнул он тихо Рябинину, — спешься…

Рябинин тихонько сполз с лошади и, припадая за кустами тамариска, стал приближаться к колодцу. Вокруг всё дышало тишиной, покоем, и только птичка-каменка пела свою утреннюю песенку. Миша уже хотел было подняться во весь рост, когда вдруг заметил возле глыб песчаника разостланный казахский тулуп, а на нём спящего человека в синем изношенном халате, в чёрной тюбетейке, обмотанной обрывком выгоревшей на солнце голубой чалмы.

— Доброе утро, — сказал Рябинин негромко и навёл наган на незнакомца.

Тот открыл глаза, секунду ошалело смотрел на Рябинина, не произнося ни слова.

— Вы можете встать, — предложил Рябинин.

Незнакомец поднялся, отряхнул полы халата. Его немолодое, иссечённое шрамами лицо, сморщилось от страха.

— Поднимите руки. Не понимаете? — Рябинин качнул стволом нагана вверх. — Теперь понятно? Вот и хорошо. Макарыч! — закричал он во всё горло. — Макарыч!

Бойцы сгрудились возле пленника.

— Ты кто такой? — спросил Степанишин. — Что здесь делаешь?

Старик отрицательно покачал головой.

— Моя не понимай…

— А-а-а, не понимай… Абдула! Поговори с ним по-узбекски.

Но все старания Абдукадырова результатов не дали. Пленный тыкал себя пальцем в грудь и твердил, как заклинание:

— Тоджик, тоджик, тоджик…

— Таджик, что ли? — спросил Миша. — Ну, тогда мы договоримся.

— А ты и таджикский знаешь? — с уважением спросил Степанишин.

— А почему бы и нет? Персидский и таджикский — от одного корня. Сейчас, Макарыч, я с ним побеседую.

Но собеседник оказался скуп на слова. О себе он сообщил, что зовут его Пахлавон Ниязи, что родом он из Дарваза, что год назад попал в плен к туркменам, бежал и теперь скитается по пустыне. О тех, кто сыплет отраву в колодцы, он, конечно же, ничего не знает. Никаких вооружённых людей в песках он не видел. Да и что может знать и видеть старый бедный дехканин, выплакавший свои глаза во вражеской темнице?

— Сделаем вид, что поверим, — сказал Степанишин. — А теперь, ребята, обыщите-ка его хорошенько.

В хурджине пленного среди разного мелкого скарба — старой дырявой чалмы, истоптанных каушей, мотка ниток, засохших кусков лепёшки — в глаза бросилась плоская металлическая коробка из-под монпансье. В коробке искрился белый порошок.

— А это что? — спросил Рябинин по-таджикски.

Пленный опустил глаза.

— На месте разберёмся, — решил Степанишин. — Абдулла, спеленай ему руки и сажай в седло впереди себя. Кравченко, зачерпни воды из колодца. Возвратимся к каравану, проверим на собаке. Иванов, Рыбин, Гердт, останетесь охранять колодец до нашего подхода. Возьмите у Абдукадырова «шош» и патроны.

К вечеру без особых приключений взвод разведки вышел на встречу с караваном. Пахлавона сняли с седла, поставили перед Джангильдином.

— Развяжите ему руки, — приказал комиссар и спросил, задумчиво вглядываясь в лицо пленника: — Хорошо обыскали?

— Вроде бы, — откликнулся Степанишин.

— «Вроде бы» ничего в жизни делать не стоит. Проверьте каждую складку одежды, распорите подкладку халата. У меня такое ощущение, что где-то я сего старца уже видел. — И уже к пленному: — Так что, говоришь, не понимаешь ни по-русски, ни по-узбекски, ни по-казахски? Только по-таджикски?

— Тоджик, тоджик, тоджик, — запричитал Пахлавон.

Подошёл Степанишин, протянул Джангильдину измятую полоску тонкой рисовой бумаги:

— Вот, в подкладке нашёл. И бумага знакомая, и почерк тоже. Миша, — позвал Рябинина, — опять тебе работа.

— Переводи, Рябинин, — приказал Джангильдин.

И Миша перевёл:

— «Его благородию господину Межуеву.

Согласно достигнутой ранее договорённости посылаю надёжного человека для диверсионной работы на пути следования каравана Джангильдина. Это письмо послужит ему визитной карточкой при контакте с вашим человеком в караване.

Большего, к сожалению, сделать пока не могу из-за дальности местопребывания.

Сообщаю, что эмир и господин Бейли придают особое значение разгрому экспедиционного отряда Джангильдина. От успешного выполнения операции зависит дальнейшее развитие событий не только на севере края, но и во всей Средней Азии.

Да хранит вас аллах.

Камол Джелалиддин».

— Опять этот Камол! — хлопнул себя руками по коленкам Джангильдин. — На кого же он работает? На эмира, на англичан, на белогвардейцев?… И неплохо работает, профессионально., Вот только страсть к письмам его иногда подводит.

— А что это за «ваш человек в караване»? — спросил Миша.

— Думаю, что это Колесин. Видно, Пахлавон так и не успел с ним встретиться, иначе это письмо было бы уже у Колесина. Но успокаиваться рано. Макарыч, гляди со своими ребятами в оба. Вы у нас — щит и меч революции.

А дальше события развивались так. Собака, на которой испытали содержимое металлической коробки, подохла. Яд оказался очень сильным — понадобилось всего две маленькие крупинки. Степанишин рассвирепел и приказал расстрелять лазутчика за ближайшим барханом, но Джангильдин приказ его отменил:

— Во-первых, расстрелять всегда успеем, во-вторых, его нужно сдать в особый отдел фронта — там разберутся, что он за птица и какие нити за ним тянутся, а в третьих, я так и не вспомнил, где я видел этого старика. А вспомнить надо.

К следующему утру караван вышел к Кара-мазарскому урочищу, и Джангильдин решил дать людям и животным сутки отдыха.

На пустыню упала чёрная южная ночь. Крупные яркие звёзды горели не мигая. Где-то выли шакалы. Хрупали колючкой и веточками саксаула верблюды.

Миша лежал на кошме рядом с Джангильдином, запрокинув голову к небу, и отыскивал знакомые звёзды.

— Вон Марс над горизонтом, красненький такой…