Переулок капитана Лухманова - Крапивин Владислав Петрович. Страница 9

— Что — тоже? — подозрительно сказал Вадик.

— Ну, приходите — увидите… — Чук неловко переступал растоптанными ботинками на тонких ногах.

Оказалось, что Чук — настоящий артист. Правда, сам он говорил, что работает лишь «на подхвате», но ребята вопили и хлопали от восторга. Например, когда выступал клоун Казимир Лукич и появлялся на сцене с контрабасом в футляре, Чук ловко вытаскивал большущий, но легкий инструмент и относил в сторонку. Униформисты убирали контрабас, а Чук прятался в футляре. Казимир объявлял свой музыкальный номер, вынимал за лямки из футляра мальчишку и начинал пилить его смычком. Чук издавал громкое мяуканье. Казимир Лукич пугался, а потом пускал из глаз длинные струи. Чук начинал утешать клоуна, давал ему крупную баранку. Они ломали баранку на двоих, начинали жевать ее, мирились и уходили с арены в обнимку. А опустевший футляр скачками спешил за ними следом: его дергали за невидимую веревку. Казалось бы, не так уж много смешного, но хохот стоял — под самый купол.

А другое выступление Чука выглядело просто героически. Был в программе номер «Живые скульптуры». Парень и девушка, сплошь покрытые алюминиевой краской, выполняли всякие акробатические упражнения, принимали позы садовых статуй и балетных танцоров. Им охотно хлопали. А под конец они прыгали на мотоцикл и начинали описывать по арене круги. Парень даже вставал на руки. На третьем круге выскакивал из-за барьера Чук с длинной палкой. И оказывался на заднем сиденье. На ходу Чук раскручивал на палке широкий красный флаг.

Для этого номера был у Чука специальный костюм: матросские клеши из белого атласа и алая рубашка с таким же, как брюки, блестящим воротником. Штанины и воротник трепетали, флаг полоскал на встречном ветру, оркестр играл музыку из фильма «Небесный тихоход»…

Мальчишки из четвертого «А» готовы были носить Чука на руках, но он не гордился, смущался даже и старался всегда быть с тэковцами. Таким образом, цирковая слава задевала крыльями и Костика, Вадика, Бамбука и Бомбовоза.

«Ребята, попросите раздобыть контрамарочку!» — канючили одноклассники.

Чук старался не отказывать. В цирке его любили, а дядюшку жалели за неудачливую жизнь, и с контрамарками проблем обычно не было.

— Почему ты раньше ничего не говорил нам? — упрекали Чука друзья.

— А зачем раньше-то? Вдруг не взяли бы на этот сезон? Получилось бы, что нахвастался…

Теперь было ясно, откуда у Федорчука такая ловкость при игре в «жоску». С его-то гибкостью и ловкостью циркового актера! Он, кстати говоря, и жонглировать умел, и кувыркался, как настоящий акробат. Никто не сомневался и в том, что, если надо, Чук сумеет показать такую же ловкость и в драке: как изогнется, как впилит недругу локтем или пяткой — тот закачается… И в «жоску» он, как и раньше, обыгрывал всех.

Впрочем, азарт этой игры постепенно угасал, в конце весны о ней уже почти не помнили. В мае придвинулись другие, серьезные заботы. Четвероклассников ждали первые в жизни экзамены. Кто-то говорил «ништяк», но у Костика подрагивали коленки. Впрочем, все обошлось. Тройку за устную арифметику Костик считал вполне счастливой оценкой, а остальные были четверки.

На дни экзаменов Чука освободили от выступлений в цирке. Дядюшка Юра ворчал. Чуку полагался кое-какой заработок, получал его за племянника Юрий Тарасович и кое-что «имел на этом», хотя тетка Анюта сурово отнимала у него деньги:

— Хватит обирать ребятенка! Мало того что свои пропиваешь, так еще и мальчонкины готов тащить в «американку»!

«Американками» назывались дощатые забегаловки, где прямо у прилавка небритые посетители получали сто граммов водки в граненом стакане и бутерброд с засохшим сыром.

Дядюшка, если не успел набраться, ворчал, однако отдавал тетке Анюте желтые рубли с портретом шахтера-стахановца и зеленые трехрублевки с красноармейцами в касках.

Но иногда Юрий Тарасович скандалил и замахивался на тетку. Чук бросался на защиту. Он был гибкий и быстрый, но что мог сделать против разозленного мужика? Тот хватал Вальку под мышку и лупил всем, что попадало под руку. Чук не раз появлялся перед ребятами с синими пятнами на лице и руках.

Такие скандалы порой случались на глазах у ребят, когда они заходили к Чуку домой.

— Хоть бы постыдился ребятишек! — орала на окосевшего родственника тетка Анюта. — Валечка, не встревай, я его сама…

— Почему она его не выгонит? — спросил однажды прямолинейный Бомбовоз.

— А куда он денется? Загудит совсем, и его из цирка попрут. И меня заодно… А мне там нравится, в цирке…

Ему нравилось в цирке. Это была для него такая же радость, как ТЭК. Но вот кончилось лето, и между этими двумя радостями пришлось выбирать.

В конце августа Костик забежал к Чуку, чтобы доделать большущего воздушного змея «Горыныча», и стал свидетелем очередного скандала. Тетка орала на дядюшку Юру, что «никуда ребенок не поедет, а ты мотай хоть в преисподнюю!». На скуле у Чука был крупный синяк: видать, снова Юрий Тарасыч приложился. Сейчас он опять был «на рогах» и требовал, чтобы племянник «собирал манатки». Попробовал подбежать к Чуку, но промахнулся, запутался ботинками в лебеде и встал на четвереньки. Удивленно оглянулся, у него отвисла губа.

— Вот и мотай с этой позиции! — заявила тетушка Анюта. — А мальчонку оставь в покое!

С такими словами она крепко надавила на торчащую корму Юрия Тарасыча подшитым валенком (в таких валенках она ходила круглый год).

Дядюшка Юра снова упал на живот, встал, пошатался и понуро пошел за калитку. За калиткой он остановился и стал потерянно смотреть через плечо. Тетушка Анюта шагнула в дом, вернулись и бросила вслед Юрию Тарасычу замызганный солдатский мешок. Дядюшка Юра подобрал его и побрел, согнув спину. Чук молча смотрел ему вслед. И Костик смотрел, пока дядюшка не свернул в кривой переулок Татарский лог.

Потом Чук сказал:

— Цирк начал разъезжаться. Часть народу сегодня поедет в Омск… Ну и он тоже. И мне велел, чтобы я собирался… А мне это на фиг? Вот и сцепились… — Чук потрогал скулу. — Теть Анюта заступилась…

— Чук, не уезжай, — быстро сказал Костик.

— Да я и не собираюсь!

Они стали доделывать змея. Пришли Бамбук, Бомбовоз и Вадик. Доделали вместе. Запустили с берега Городского лога, у Земляного моста… Змей летал хорошо. И все было хорошо, только внутри у Костика сидела большая заноза…

Чук уехал через два дня.

Утром Костик прибежал к Чуку домой, чтобы починить пострадавшего во вчерашнем полете «Горыныча». Тетка Анюта хмуро протянула ему свернутый из газеты пакет.

— Вот… велел передать… А мне сказал: «Не могу я так. Поеду…» Уезжали в Омск Таня и Валера Чириковы, и он увязался с ними, упросил взять билет…

Таня и Валера были те «живые скульптуры», с которыми Чук выступал на мотоцикле.

Костик вялыми руками разорвал пакет. В нем оказалась книга «Морскiе разсказы». А еще — свернутое треугольником письмо.

Чук, вспоминая отца, редко называл его папой. Все «отец» да «отец». А тут — вот так…

А еще Чук писал:

Чук не приехал. Осенью, зимой и весной он присылал письма, и казалось, что есть надежда на новую встречу. Но в мае Чук вдруг написал… из Севастополя. Оказалось, что у него там нашлась родная тетка, мамина сестра. До войны она жила в Джанкое, с отцом Чука не общалась, потому что были у них всякие нелады. Во время оккупации тетка была среди партизан, сделалась участницей Крымского подполья. Потом каким-то путем разыскала следы племянника, собралась за ним в Омск. Дело это было в ту пору нелегкое, но бывшим подпольщикам с их наградами и славой не стоило труда пробиться за помощью ко всякому начальству.