Дорогой чести - Никитин Сергей Исакович. Страница 6

И Каштанов вдруг почувствовал, что не имеет права отказать Прасковье Евграфовне, не может разрушить ее великую веру в искусство. Он во что бы то ни стало должен написать портрет Павла Полегаева.

Художник встал, нервно прошелся по мастерской, взглянул на часы: где же Оля?

Девушка пришла через несколько минут, весело поздоровалась.

— Опаздываете, Ольга Николаевна, — недовольно сказал Каштанов. — А я жду вас.

— Извините, Владимир Владимирович, но я всегда прихожу в это время, — возразила девушка.

Каштанов забарабанил пальцами по стеклу.

— Вы не запомнили, из какого она колхоза?

— Кто? — спросила ничего не понимающая Оля.

— Прасковья Евграфовна Полегаева.

— А, та, что приходила насчет портрета?.. Я не спрашивала откуда она.

— Нужно спрашивать. Вообще впредь интересуйтесь людьми.

— Хорошо, Владимир Владимирович, буду интересоваться, — ответила Оля, часто замигав.

— Наведите справки о Прасковье Евграфовне, узнайте ее адрес сегодня же.

Написать портрет Павла Полегаева оказалось гораздо сложнее, чем предполагал художник. Тех скудных сведений о внешности Павла, которые он получил от Прасковьи Евграфовны, встретившись с ней в ее селе, было далеко не достаточно. Каштанов списался со штабом флота и даже разыскал адмирала, приславшего письмо матери моряка, но, кроме новых подробностей его подвига, ничего не узнал.

Тогда Владимир Владимирович навел справки и поехал в райцентр, где Павел учился, а потом работал некоторое время инструктором физкультуры и спорта в десятилетке. Директор школы выслушал Каштанова и тотчас собрал всех учителей. Они очень хотели помочь известному художнику, но фотографии, на которой был бы заснят Полегаев, ни у кого не нашлось. Звонили в районо, но и там не сохранилось личного дела Полегаева. Извинившись перед учителями за беспокойство, Каштанов, опечаленный неудачей, простился. Директор проводил его до машины.

— Война все перетряхнула, Владимир Владимирович, — как бы оправдываясь сказал он. — Очень трудно найти, а ведь были у нас фотографии Полегаева с учениками — целая фотовитрина о спортивной жизни школы.

Директор вдруг остановился и воскликнул:

— Да, вспомнил! У тети Поли надо спросить. Это ветеран нашей школы, уборщица, — пояснил он.

Директор куда-то заспешил и через несколько минут привел немолодую женщину в синем рабочем халате. Выслушав просьбу художника, она сказала:

— Должны быть карточки. Пойдемте.

В тесной, слабо освещенной маленьким оконцем кладовой лежали на полу пачки стенгазет, связки каких-то бумаг, старых изодранных плакатов, журналов.

— О, да у вас, тетя Поля, тут целый архив, — воскликнул поощрительно директор.

— Архив! — отозвалась тетя Поля: — То-то же. А то: «Хлам! Выбросить!»

Она присела на пачку газет и развязала сверток, в котором оказались стопки пожелтевших фотографий. Тетя Поля начала перебирать их.

— Вот, — сказала она, передав Каштанову одну из фотографий, и начала связывать сверток, — Больше нету.

Каштанов потянулся к оконцу, но, ткнувшись головой в потолок, поспешно отступил.

— Который? — спросил он, разглядывая фотографию и поправляя съехавшую на глаза шляпу.

— Вот, — указала пальцем тетя Поля на одного из игроков, рассыпавшихся по волейбольной площадке. — Хороший был парень: уважительный к старшим и бережливый. Не в пример другим.

Каштанов разглядел фигуру Павла, который стоял в дальнем углу площадки с поднятыми руками, готовый принять мяч. Половина лица его была закрыта — виднелись лишь короткий чуб, часть лба и один глаз. Это было не то, что искал художник, но все-таки…

Каштанов поблагодарил тетю Полю.

— Не стоит. Потом передадите матери Павла.

Все трое уже вышли со двора и остановились у «Победы» Каштанова.

— Значит, рисовать Павлика будете, — словно для себя вслух сказала тетя Поля, когда Владимир Владимирович, попрощавшись с ней и директором, открыл дверцу кабины.

— Да, попробую, Полина Савельевна.

— Это хорошо. Парень стоящий. Он и у нас тут добрую память по себе оставил. Пруд-то наш — его затея: речку перегородили и пожалуйста. Теперь и рыба, и купанье для ребят. Видели?

Каштанов остановился, заинтересованный, взглянул на уборщицу.

— И стадион наш районный — его же дело. Он тогда всех комсомольцев поднял на ноги. Сделали. Потом какие только игры и спорты не устраивали! Бывало, там только и слышишь — смех, песни.

Художник некоторое время пристально смотрел на тетю Полю, словно что-то соображая, и вдруг шагнул к ней и взял за руку.

— Спасибо, Полина Савельевна, спасибо, — признательно и тепло заговорил художник. — Надоумили вы меня. Останусь тут у вас на несколько дней, поживу, поразузнаю кое-что о Павле Полегаеве.

Тетя Поля растерялась, но ответила с достоинством:

— И то дело. Многие помнят Павлика. Расскажут. А главное — в деле человек лучше виден: душа его там.

— Именно так, именно так, Полина Савельевна, — возбужденно подхватил Каштанов. — С этого мне и надо бы начать.

Через несколько дней Владимир Владимирович возвратился домой и сразу же засел в своей мастерской. Он внимательно изучил фигуру Павла, долго смотрел через лупу в его чуть прищуренный глаз и спрятал фотографию в ящик. Из рассказов матери Полегаева и других, знавших его людей, с которыми пришлось встретиться за это время, перед мысленным взором художника мало-помалу вырисовывался образ простого, скромного парня, честно прошедшего свой короткий жизненный путь. Воинский подвиг Павла теперь представлялся не каким-то мгновенным, необычайным явлением, а лишь естественным продолжением всей его жизни.

Каштанов еще раз прочитал письмо с флота, задумался и незаметно для себя, словно записывая мысли и чувства, начал набрасывать эскизы.

Художник работал много и упорно. Оля, поглядывая на рисунки, разбросанные по столу и дивану, старалась ходить по мастерской тихо, не касаясь каблуками пола.

— Не то! Не то! — ворчал художник, и снова изо дня в день писал этюды.

Оля старалась быть предупредительной и с радостью исполняла каждое поручение художника.

Наконец, Каштанов решительно ударил в ладони и громко сказал:

— Оля, холст! Начнем!

Художник начал писать портрет.

Несколько дней спустя Каштанову принесли заказную бандероль с флотским штемпелем на конверте. В ней оказался дружеский шарж, сделанный неумелой рукой корабельного художника-любителя на лучшего артиллериста корабля — старшего матроса Полегаева. Павел был изображен богатырем, разбивающим в щепки вражеский корабль пушкой, которую он держал за ствол. На заднем плане изумленный Нептун, вынырнув из глубины своего царства, приветствовал моряка, потрясая трезубцем. В письме сообщалось, что рисунок обнаружен в корабельной стенгазете военных лет, случайно сохранившейся на береговой базе. По словам моряков, знавших Полегаева, этот шарж довольно верно отображал силу и бесстрашие комендора. Портретного сходства рисунок не передавал, за исключением разве характерного очертания губ и подбородка, удачно схваченных рисовальщиком.

Каштанов мысленно поблагодарил неизвестного художника и, спрятав рисунок в ящик, где хранилась и фотография, продолжал работу над портретом. В очертаниях губ и подбородка портрет был несхож с рисунком, но художник уже не мог и не хотел изменять его. Перед глазами Каштанова стоял тот Полегаев, которого создал он в своем воображении.

— Пусть так, — решил Владимир Владимирович. — Так должно быть.

Через несколько дней портрет был закончен. Художник изобразил Павла Полегаева в матросской форме, в бескозырке, с орденом Отечественной войны на груди. У комендора было несколько орденов и медалей, но Каштанов умышленно нарисовал только тот, который хранила мать. За спиной моряка виднелись луга, поросшие скромными белыми цветами, пологие холмы, маленькая деревушка на пригорке. Ниточка линии электросети убегала куда-то вдаль. Лучи восходящего солнца окрашивали в золотистые тона пшеничное поле, за которым виднелось синее-синее море, незаметно переходящее в прозрачно-голубое небо.