Мальчик на главную роль - Михайловская Кира Николаевна. Страница 28

Домой он вернулся, когда было темно. В голове у него прошлый день смешался с настоящим. Он надеялся застать Алёшу спящим. Осторожно, на цыпочках он вошёл в комнату и увидел смятую постель. Алёши не было. Павел Андреевич метнулся на кухню. Там Алёши тоже не было. Не было его ботинок, пальто, одежды. Алёша ушёл. Тут-то и открылась Павлу Андреевичу причина появления в их доме ковбойского костюма. Ведь бывают какие-то ночные съёмки. Алёша ему говорил, точно говорил. Он наверняка должен был идти на ночные съёмки, поэтому и костюм домой принёс.

Павел Андреевич сорвался с места и побежал. Он не думал об огромном расстоянии, отделяющем его от студии, о том, что он уже больше двух суток ничего не ел, что измучился и до студии, пожалуй, не доберётся. Он думал только об Алёше. Он должен доставить ему костюм в целости и сохранности. Он боялся, что, не найдя костюма, Алёша может подумать, будто он, Павел Андреевич, унёс костюм, чтобы продать его, как уносил многое из дома. Этого он особенно боялся. И желание оправдаться перед Алёшей подгоняло его.

Пройдя несколько улиц, он увидел издали яркий свет прожекторов. Сразу мелькнула мысль: киносъёмка! Значит, Алёша там. Свернув со своего пути, он пошёл на свет.

На пустыре, где был снесён старый дом, шла съёмка фильма «Ночной бой», о ленинградской блокаде. Этот фильм не имел никакого отношения к тому, в котором участвовал Алёша. Но Павел Андреевич не сомневался: раз съёмка, Алёша должен быть обязательно там.

Когда Павел Андреевич появился на месте съёмки, там уже было всё подготовлено и отрепетировано. Оператор включил свет, и ждали только команды режиссёра.

Обычно на улице, где снимают фильм, собирается много народу, но сейчас была ночь, и зрителями оказались лишь случайные прохожие. Милиционер, наблюдавший на одной из боковых улиц, чтобы никто посторонний не прошёл на съёмочную площадку, отвлёкся, с интересом следя за макетными самолётами, изготовленными к «боевому вылету».

Никем не задержанный, Павел Андреевич прошёл на площадку и очутился среди участников массовки. В это время послышалась команда режиссёра:

— Мотор! Начали!

Вслед за этим «полетели» самолёты, раздались взрывы, и по сигналу ракеты люди бросились бежать. Увлекаемый толпой, побежал и Павел Андреевич. Некоторое время он бежал вместе со всеми, но потом растерялся и остановился. И тут раздался близкий взрыв. Его оглушило, и он, испугавшись, опять побежал. Но в дыму потерял ориентацию и оказался под макетом дома, который должен был взорваться. Кто-то у съёмочного аппарата его заметил и закричал, но было поздно: ухнул взрыв и макет обрушился прямо на него.

Все, кто стоял у аппарата, бросились вытаскивать Павла Андреевича из-под обломков. Но когда обнаружилось, что он цел и невредим, да к тому же не имеет никакого отношения к съёмке, а труд всей ночи пошёл прахом, на него обрушились со всей силой гнева. Появились милиционеры, стали выяснять, кто он такой и как проник на площадку. Не слушая никого, Павел Андреевич лихорадочно метался и разгребал обломки макета. Там он и нашёл Алёшин ковбойский костюм, вернее, то, что от него осталось.

Павел Андреевич как-то весь обмяк и покорно пошёл за милиционером. В милиции он неожиданно разбушевался, требовал, чтобы ему вернули остатки костюма, грозился, потом плакал. Утром за хулиганство, срыв важной киносъёмки он получил пятнадцать суток.

Алёшин ковбойский костюм или, точнее, бывший костюм остался в милиции.

…И вот теперь он сидит перед нами. Он осунулся, бледен, руки его дрожат. Он избегает встречаться с нами взглядом, прячет глаза, отворачивается. Ему мучительно стыдно, и посиневшие губы с трудом выдавливают путаные, неясные слова. Я слышу в этих словах раскаяние и боль, но капитан…

Он ведь ничего не знает. Поэтому я принимаюсь рассказывать капитану всю историю с самого начала, от того самого дня, как я, трясясь в ночном трамвае, увидел в стекле отражение упрямого мальчишки. Пока рассказываю, я начинаю понимать, что история, развернувшаяся на моих глазах, так втянула меня в своё течение, что я уже сам часть этой истории, никуда мне теперь не деться и одно у меня дело — привести её к благополучному концу. Все мы — вместе с Алёшей, Натальей Васильевной, Михаилом Ивановичем и ассистентом Валечкой — один общий корабль, который не может плыть дальше, к счастливым берегам, высадив посреди пути часть экипажа. Я стараюсь как можно вразумительнее объяснить это капитану, убедить его присоединиться к нашему кораблю и с надеждой смотрю сквозь стёкла его очков. Павел Андреевич сидит обречённо в стороне, а Михаил Иванович впервые на моей памяти не говорит ни слова, а только слушает меня и кивает головой в знак согласия.

Мы уезжаем из милиции, оставив Павла Андреевича там ненадолго.

Глава тридцать вторая, в которой с Тамерланом происходит несчастье

Пока Алёша болел, мы снимали эпизоды без его участия. Город ещё спал, когда из ворот студии выехал кавалерийский эскадрон. Вслед за эскадроном тронулась вереница машин со съёмочной техникой, осветительной и звуковой аппаратурой, автобусы с костюмерами, гримёрами, артистами и членами съёмочной группы.

Место, выбранное для съёмки, находилось в двадцати километрах от города. Большое поле раскинулось за обочиной широкого асфальтового шоссе. В обычное время шоссе заполнено легковыми и грузовыми машинами, но сейчас оно было перекрыто, а редкие машины шли обходным путём. По закрытому участку шоссе могла ездить лишь специально оборудованная операторская машина. Кроме аппаратуры и нас с ассистентами, в машине находился Глазов.

Сапёры отлично подготовили поле, и, как только стало светать, началась репетиция. Всадники, одетые в форму офицеров и солдат белой армии, гарцевали на конях, распределяясь по полю. Каждый точно знал место, откуда он кинется в атаку. Чтобы лошадь упала вовремя, у каждой к передней ноге был привязан ремень, конец которого держал всадник. В нужный момент всадник подсекал лошадь, она падала, а «убитый» выбрасывался из седла.

Я прикидывал в лупу аппарата общую композицию.

— Здравствуйте! — прокричал кто-то прямо в ухо.

Передо мной на белой лошади сидел молодой и румяный кавалерист в солдатской форме.

— Не узнаёте? А помните, вы в спортивный клуб приезжали Тамерлана смотреть?

Тут я узнал в кавалеристе того самого коновода, что встретил нас когда-то в конюшне. И Тамерлана узнал. Он был вычищен до блеска, бока его сверкали. Оскалив жёлтые зубы, он пережёвывал мундштук, и белая пена слетала на землю.

— Волнуется! — похлопал его по шее мальчишка.

— Ну-ка напомни, как тебя зовут, — сказал я.

— Матвей Лихобаба. А можно просто Мотяша.

— Как же ты стал киноартистом, Мотяша?

Мотяша покраснел. Он, верно, подумал, что я подтруниваю над ним, над скромной ролью, которая ему посчастливилась.

— У них лошади не хватало, — кивнул он в сторону, где Тимофеев разговаривал с Глазовым, — и я упросил товарища Митина взять нас с Тамерланом.

— А ты сможешь?

— Ещё бы! — выпрямился в седле Мотяша и, дав шенкеля, ускакал на своём Тамерлане.

Как видно, он был счастлив и подъехал ко мне единственно от избытка радости, чтобы показаться, какой он ловкий и красивый и как здорово держится в седле. Не каждому ведь выпадает сниматься рядом с известным Балашовым в кавалерийской атаке, сильно похожей на всамделишную.

Балашов отказался от дублёра, предложенного ему Глазовым. Он и сам отлично ездил на лошади. В седле пропадала его неуклюжесть, он становился ловким и выглядел молодцевато. Он гарцевал на кауром молодом жеребце, стянув поводья рукой в белой лайковой перчатке.

Всё было рассчитано, продумано и предусмотрено. И всё же находящиеся на площадке волновались.

Как только солнце поднялось над горизонтом, мегафон разнёс над полем команду: «Приготовились!»

От волнения или от долгого бдения на холодном, сыром воздухе голос у Глазова сел и прозвучал мрачно и низко. Никто, однако, не заметил этого. Каждый был сосредоточен на своей задаче. Каждый был напряжён до предела. Всё внешнее ушло. Осталась лишь внутренняя собранность и целеустремлённость.