Барьер трёх минут - Раннап Яан Яанович. Страница 21

— Щенок, то есть ты, Этти, — продолжал я словами книги, — должен в период интенсивного роста очень много бегать, учти это. — Шли последние месяцы перед началом Олимпийских игр в Монреале, и я вдруг почувствовал искушение завершить свою речь олимпийским призывом «Цитиус! Альтиус! Фортиус!», но для вислоухого щенка это было бы всё же, пожалуй, слишком.

— Бег, пища, сон! — сказал я ему торжественно. И это он понял. Во всяком случае перестал таращить глаза. Глубоко вздохнув, он положил голову на лапы и блаженно засопел.

Что такое ответственность, начинаешь полностью понимать, пожалуй, лишь тогда, когда от тебя зависит чья-то судьба. Пока мой вислоухий спал на своём половике, я мог ещё и ещё раз подумать о том, что теперь от меня зависит, вырастет ли из этого лохматого клубочка ленивая тварь, хилая и трусливая собачонка или сильный, ловкий и смелый пёс, друг человека, как говорит немецкий профессор Лоренц. Странно, в школе не переставая твердят, что всё зависит от нас самих, что мы на каждом шагу отвечаем за свои действия, но мы же не воспринимаем этого всерьёз. Мы прекрасно знаем, что, если дело обернётся совсем худо, в школу вызовут родителей и ответственность будет возложена на них.

Но мне-то теперь не на кого будет свалить ответственность. Да я и не хотел этого. Я взял книжку с фотографией собаки на обложке и прочёл ещё раз:

«Для нормального развития щенка необходимо, чтобы он мог много двигаться. Весьма развивающе действует игра с другими щенками, плаванье и бег по лесу».

Других щенков взять мне было неоткуда. Рассчитывать на плавание тоже не приходилось. Оставался бег по лесу. Этому ничто не препятствовало. Лесов вокруг хватало.

Сон у щенка короткий. Часа через два мы уже выбрались на проходящую за сараем лесную дорогу.

— Ну, Этти, — произнёс я ободряюще. — Давай теперь. Поди, погляди, кто сидит там за кустом. Иди давай, лопоухий!

Я нарочно не сказал, что ему полезно бегать, что это в его же интересах. В школе без конца твердят это, иногда несколько раз на дню. И от этих надоедливых поучений возникает желание нарочно сделать, именно то, что не в твоих интересах.

— Бегать здорово, — сказал я своей собаке. — Прямо настоящая забава. — И чтобы добиться большей убедительности, причмокнул. — Беги, Этти, тут простора достаточно!

Он посмотрел на меня, вильнул хвостом в знак согласия и сунул нос в кустик травы у обочины. Он и не думал никуда бежать. У него и без того было чем заняться. Он обнюхал обе обочины, наступил лапой на снующих взад-вперёд по муравьиной тропе перепончатокрылых насекомых, покосился на дятла, долбившего ствол сосны. Проделав всё это, он улёгся в песчаной автомобильной колее и хитровато уставился на меня. И не встал на ноги, пока я не пустился удирать от него.

Но тогда уж он бросился за мной. Мчался так, что задние ноги не поспевали за передними. Когда он нёсся во весь дух, казалось, будто передняя и задняя половина его тела бегут как бы отдельно, сами по себе. Передние лапы вроде бы не в чем было упрекнуть, но задние тащили тело куда-то вбок, и было похоже, что вот-вот, сию секунду, он завалится в канаву.

— Ну, до Затопека тебе далеко, — сказал я ему, когда он благополучно скатился с холма и принялся кувыркаться на мху. — Да, ты, конечно, не Затопек [2] и не Лассе Вирен [3], но хорошо, что хоть так получилось. — Честное слово, если ноги бегут вразнобой, можешь быть доволен, что не полетел вверх тормашками.

Не знаю, заметил ли он, что и себя я не мог считать ни Затопеком, ни Виреном. Господи, неужели я совсем разучился бегать? Я знал, что человек может забыть всё что угодно. Кто вынужден месяцами лежать, тот разучивается даже ходить. Но я лежал не так уж долго. И притом с перерывами.

Леса за домом деда были изрезаны заросшими травой дорогами, по которым возили брёвна. Первая из них сворачивает метрах в двухстах от хутора Хюти, к голой песчаной пустоши, затем разделяет надвое посадки сосен и вскоре пересекается с широкой просекой, ведущей к гравийному карьеру. Отец называет эту просеку Невским проспектом. По этому Невскому можно вернуться обратно на хутор Хюти; другая дорога — по ней обычно возят брёвна — сворачивает на песчаную пустошь лишь метров на пятьдесят дальше, однако тут же отклоняется в сторону болота и делает большой крюк. Но в конце концов и она выходит на Невский.

Первая и вторая кольцевые дороги, так назвал я их про себя.

Поначалу нам было достаточно первой. Конечно, я не смог с первого раза пробежать весь круг без остановки. Тут ведь было больше километра. Но и щенок чувствовал себя не лучше. Ему тоже требовалась передышка. Так мы и трусили, переводили дух, трусили дальше и снова переводили дух.

Я, наверное, никогда не забуду день, когда меня окончательно выписали из больницы.

— Доктор, что он может делать, — спросила мать у врача, который просверлил мне в берцовой кости дырочки, укрепил в дырочках иглы шприцев и через них неделями закапывал лекарства.

— Всё, — сказал врач по обыкновению резко.

— И бегать тоже? — спросила мать дрожащим голосом. — Играть в волейбол, футбол? Шалить с другими мальчишками?

— Милая моя! — выпалил врач вовсе не любезно. — Сколько раз надо вам повторять? Мальчик теперь абсолютно здоров!

Но, видимо, ногам моим абсолютно не было дела до того, что меня признали здоровым. Они как-то не желали подниматься, отказывались бежать. Мне даже казалось, что они скрипят и визжат, как несмазанные колёса. И я радовался про себя, что там на выставке не наткнулся на щенка постарше и побольше. С таким бы я, пожалуй, и не совладал.

С Этти я пока что справлялся. Книга по собаководству требовала как можно больше двигаться, и это лопоухий получал. По утрам, стоило мне только вскочить с постели, мы устраивали танцы-шманцы, как называет дедушка утреннюю зарядку. Раньше я терпеть не мог утренней зарядки. Все знают, что она полезна, и я тоже знаю. Но сколько человек из тех, кто знает, открывают по утрам окно и начинают «в стороны — вместе» и «поднять — опустить»? Сонная расслабленность ещё держится в тебе, так хочется поваляться в постели, суставы потрескивают, спину никак не разогнуть, ноги словно деревянные... Нет уж, благодарю покорно... Бодрый донельзя голос тётеньки, ведущей радиозарядку, на меня тоже не действует. Я не столь наивен, чтобы думать, будто она в момент передачи приседает и выпрямляется перед микрофоном. Передача наверняка записана на плёнку ещё неделю назад, и не рано утром, а в какой-нибудь спокойный послеобеденный час.

Этти тоже был весьма благодарен. По утрам он особенно ленив. Он преспокойно усаживался в дорожную пыль и, ясное дело, даже слышать не хотел о том, чтобы подальше отойти от сарая. Я мог сделать пятьдесят шагов, мог удалиться шагов на сто, но он сидел, как приклеенный, развесив уши. Только после того, как я уходил за кусты, опускался на четвереньки и вот так, по-собачьи, появлялся оттуда, он пускался бежать ко мне. Любопытство — одна из движущих сил истории человечества. Это я где-то вычитал. На собак это тоже распространяется. Чтобы Этти занимался по утрам, мне каждый раз приходилось выдумывать что-нибудь новенькое.

С наступлением дня Этти становился гораздо живее. В полдень первым выбегал за ворота, мчался за сарай и останавливался на дороге, поджидая меня. Ни разу не помчался он вниз по отлогому склону холма, пока я тоже не показывался на дороге. Хотя я и знал, что он с нетерпением ждёт минуты, когда сможет поприветствовать свою черепаху.

Черепахой мы прозвали широкий горбатый камень на краю песчаной пустоши. С первого же дня жизни в деревне стоило Этти увидеть этот огромный валун, как нос его начинал вздрагивать. Он никогда не забывал свернуть к камню. Даже в тех случаях, когда я на этом месте прибавлял скорость. Что его привлекало, я так никогда и не узнал. Сколько я ни присматривался, я не мог обнаружить у камня никаких особенностей. Возможно, мне следовало бы и обнюхать его. Но человеческое обоняние, как известно, в двадцать раз слабее собачьего. Могу только предполагать, что «черепаха» — почтовая контора лесного населения, нечто вроде валяющегося в прерии черепа буйвола, как в рассказах Сетон-Томпсона о животных.

вернуться

2

Эмиль Затопек — знаменитый чехословацкий стайер, обладатель 4 золотых олимпийских медалей за победы в беге на длинные дистанции и в марафоне.

вернуться

3

Лассе Вирен — знаменитый финский стайер, обладатель 4 золотых олимпийских медалей.