Юхан Салу и его друзья - Раннап Яан Яанович. Страница 14

Но я совершенно забыл одно обстоятельство.

— Туртс! — сказал Эймар. — Его-то сразу узнают!

Это верно. Надень Туртс кастрюлю на голову — его все равно узнают. Во-первых, его выдавал рост. Другой такой жерди не было во всем районе, не говоря уж о школе! На снимке он был даже на голову выше Эймара. Но еще больше, чем рост, его выдавала поза. Она исключительно своеобразна и неповторима — Туртс мог бы взять на нее патент. Когда Туртс стоит, он кажется собранным из прямых и дугообразных частей. Голова выдается вперед, а плечи назад. Грудь расположена на какой-то средней линии, а живот опять выдается вперед. Ноги повторяют почти те же изгибы, поэтому классный руководитель Виктор Янович Кясперс говорит, что у Туртса верхняя и нижняя часть симметричны. А Мюргель, который много рылся в книгах, сказал, что поза Туртса похожа на символ, именуемый интегралом. Он употребляется в высшей математике. Но так как нам и низшая математика давалась нелегко, проверить это мы не могли.

— Туртса отошлем домой, — сказал я. — Удрал по причине обстоятельств. Думаешь, он не согласится?

Нет, так Эймар не думал. Почему же он колебался?

— Не рассуждай, как председатель совета отряда, — посоветовал я. — Лучше суди как простой смертный. Простой человек на многие вещи смотрит по-иному.

Как простой смертный Эймар сразу же убедился в необходимости отослать Туртса домой. Туртс умчался словно ветер, пообещав, что через десять минут будет в интернате, под одеялом.

Устранив самую большую опасность, мы получили возможность спокойнее оценить создавшееся положение. Далеко не все потеряно. Только один вечер провести на лыжах, и мы снова станем честными людьми. У четырехсот избирателей побывать, конечно, невозможно, но у сорока — казалось реальным. Потом это число можно будет увеличить.

Теперь настало время подумать о мести.

— Позови Таммекянда, — сказал Эймар на первой перемене. — Возьмемся за Зиммермана.

Фотограф и не подозревал об опасности. Отозвать его в сторону ничего не стоило.

Мы были страшно злые.

— Ты, баран! — Эймар развернул газету. — Скажи, что это?

Радость удачи подавила в Зиммермане все другие чувства.

— Уже напечатали? А я и не знал!

— Зато теперь будешь знать! — заскрежетал зубами Эймар. — Кого ты дурачишь? Кого запутываешь?! А еще одноклассник. Кто тебе говорил о лесных хуторах?

Выражение лица у обвиняемого изменилось. Это еще раз доказало, что радость и горе — близнецы.

— Никто не говорил… — пролепетал корреспондент. — Я сам написал. Чтобы поскорее напечатали.

— И эти… четыреста избирателей, тоже сам?

— Да… по той же причине. Вы ведь говорили: у пятидесяти человек в день. Я и подсчитал, что к тому времени, как фотографию поместят в газете, будет уже четыреста.

Звонок спас фотографа, а то бы мы его поколотили.

— Противно на тебя смотреть, — сказал Эймар. — Ты заварил кашу, а нам ее расхлебывать.

Ясно, что главный виновник в этой истории Герберт-фотограф. Но и мы хороши. Зачем в тот раз нагородили Герберту чепухи?

К счастью, шестой урок отменили. Мы понеслись к Эймару, Туртс уже ждал нас.

— Сначала проедем раза два по поселку, — сказал Эймар, когда мы надели лыжи. — Покажем, что бригада существует.

Нужно было избежать разговоров с людьми. Поэтому оратора Кусти мы пока оставили во дворе у Эймара. К тому же он плохо ходил на лыжах. Мчались посреди дороги. Там лыжи стучали сильнее, а именно это и требовалось, чтобы привлечь внимание.

Мы успели представить себя жителям за десять минут. Пришло время взяться за настоящую работу. Начать агитацию мы решили с деревни Сурья. Она находилась примерно в трех километрах от поселка, и дома располагались довольно близко друг от друга.

Мы двинулись в путь. Впереди — Туртс, делая трехметровые шаги.

Сначала мы постучали в дверь хутора Си?йму. Мюргель в детстве жил в этих краях. Он знал по имени всех жителей деревни Сурья. Поэтому мы пропустили его вперед, но потом увидели, что совершили ошибку. После «здравствуйте» он остановился у двери нем как рыба. Пришлось Кусти пробираться вперед и самому вести беседу.

Нет сомнения, что оратор Кусти свое дело знал. Вскоре мы сидели за столом, пили чай, а наш оратор без умолку говорил то о кандидате в депутаты, то о делопроизводстве в Верховном Совете, то о выборах теперь и прежде.

Время от времени хозяин раскуривал трубку и хвалил оратора, прищурив глаза:

— Ну нет, этот парень не даром учился!

Такое замечание вдохновляло Кусти.

Расстались лучшими друзьями. Хозяева обещали в день выборов попросить в колхозе лошадь и утром съездить в поселок. Все, казалось, в порядке, и я удивился, когда по дороге к следующему дому оратор получил выговор.

— Честное слово, помешался, — сказал Эймар. — Подумаешь какой оратор-агитатор нашелся! О том, как проходили выборы в буржуазное время, они знают в сто раз лучше тебя. Посмотри, который час.

Да, времени прошло много. В первом доме мы просидели час двадцать минут. За час и двадцать минут на нашем счету оказались лишь три избирателя. А осталось триста девяносто семь.

— На следующем хуторе мы в дом входить не будем, — сказал Эймар. — Проведем агитацию-молнию.

Такая агитация проходила следующим образом: на дворе выстраивались в ряд, а Туртс до тех пор стучал лыжной палкой в дверь, пока не выходил кто-нибудь из хозяев.

— Двенадцатого февраля! — кричал Туртс.

— Все! — подхватывал Эймар.

— На выборы! — слышалось от Мюргеля.

— В Верховный Совет! — кричал я.

— Эстонской ССР! — кончал Таммекянд.

Только оратор Кусти угрюмо молчал, потому что у него на груди был всего лишь восклицательный знак.

Так мы за час проагитировали всю деревню. Остался одинокий домик на опушке леса, где, по словам Мюргеля, жила Ка?дри То?омассон.

К ней не нужно было стучаться. Старушка была во дворе, колола дрова.

Мы прокричали то, что нужно. Теперь Эймар должен был отдать приказ: «Налево!» — но почему-то в нерешительности стал переступать с ноги на ногу. Одним глазом он посматривал на старушку, а другим на наручные часы. Затем махнул рукой и принялся снимать лыжи.

Через пять минут кипела работа. В сарае мы нашли пилу — она загудела в руках у Туртса и Эймара. Мы с Мюргелем кололи дрова. Таммекянд чинил крючок двери. Только оратор не мог найти подходящего занятия и слонялся от одного к другому.

Распилив и расколов дрова, мы сложили их под навесом у кухонной двери.

Для экономии времени устроили цепь.

— Двенадцатого февраля… — говорил Туртс и бросал полешко Эймару.

— Все… — передавал Эймар его дальше.

— На выборы… — добавлял Мюргель.

— В Верховный Совет… — говорил я.

— Эстонской ССР! — кричал Таммекянд.

Последний в цепи был оратор с восклицательным знаком. Теперь он уже не молчал.

— Бух! — произносил Кусти, и полено громко ударялось о стенку дома.

Кадри Тоомассон стояла скрестив руки на груди. Время от времени она говорила:

— Ну теперь-то, сынки дорогие, в этом доме день выборов не забудется, хотя я и так помню его. Спасибо тому, кто пилил, спасибо тому, кто колол!

На этом наш первый агитационный день кончился.

На следующее утро в класс вошел Криймвярт с известием:

— Туртс и остальные — к директору!

Мы вошли в кабинет директора в бригадном порядке: впереди Туртс, в хвосте оратор Кусти. На столе у директора лежала вчерашняя газета.

— Ну, четырехсотники, что вы мне скажете? Или в газете все верно?

Мы опустили глаза.

— Да-а-а… — протянул директор. — Глупая история… даже очень. Вы знаете, как это называется? Пускать пыль в глаза!

Он поднялся из-за стола, прошелся раза два по кабинету и встал перед Туртсом.

— Хочу задать вам один вопрос, один небольшой вопрос… Кто виноват?.. Что ответит нам самый длинный?

— Зиммерман, — ответил самый длинный из нас. — Виноват Герберт. Он не понял шутки.

Директор пододвинулся к Эймару: