Юхан Салу и его друзья - Раннап Яан Яанович. Страница 5

На это Камарик отвечал, как научил его Туртс, что он за свое здоровье ручается.

— Испуг номер один отменить, — повторил Камарик неслышно и с явным сожалением положил руки на парту.

Мы все обрадовались. Испуг номер один означал бросать на пол пистоны. Мы были бы просто болванами, если бы таким образом стали встречать молоденькую учительницу, которая уже третью минуту нам улыбается.

Эймар снова улыбнулся.

— Испуг номер два. Передай.

Испуг номер два мы предлагали всем без исключения новым учительницам. Он состоял в том, что Туртс, обратив на себя внимание легким покашливанием, поднимался с задней парты. Яан Туртс высокий, почти два метра. Дело, конечно, не в росте, а в том, ка?к он умел этим пользоваться. Туртс вытягивался, словно подзорная труба. Казалось, он растет на глазах под воздействием какой-то магической силы. Для большего эффекта он становился на ящик из-под мела, но этого никто никогда не замечал. И вот наконец голова Туртса маячит рядом с плафоном. Это было потрясающее зрелище. Но Ирина Карловна вместо того, чтобы вскрикнуть, прикрыть лицо рукой или проявить свой испуг каким-либо иным женственным способом, только чаще замигала:

— What's the matter? [2]

За время летних каникул английский словарный запас у Туртса иссяк. Он помнил только два предложения, за грамматическую точность которых он мог ручаться. Первое означало, что по уважительной причине он не выполнил домашнего задания, а второе — «Прошу выйти». Учитывая сложившуюся обстановку, Туртс произнес второе. Испуг номер два провалился.

— Very well [3], — сказала учительница. — Возьмите свои учебники.

Теперь нельзя было терять ни секунды.

— Испуг номер три, — прошептал Эймар.

Сидящий у окна Таммекянд вынул носовой платок в голубую клеточку и два раза протер лоб. Это был сигнал прятавшемуся в кустах Вольперту. Тому бо?льшему Вольперту.

Испуг номер три — наш главный козырь. Ни одна из прежних англичанок не выдержала третьего испытания.

В коридоре послышались торопливые шаги, и мы приготовились к зрелищу. Сейчас Большой Вольперт постучится в дверь, пойдет, поклонится и скажет:

«Извините, что я опоздал. Меня задержал учитель такой-то и сказал то-то и то-то!»

Что ответит учительница английского языка? «Очень хорошо, садитесь на свое место»?! О нет. Никогда. Мы знали это отлично. Тут своя закономерность. Каждая учительница английского языка перестанет улыбаться и потребует, чтобы опоздавший извинился и постарался все это произнести по-английски.

На этом незначительном, но верном обстоятельстве и был построен испуг номер три. Вместо ожидаемого и хорошо знакомого учителям смущения, жалобного «Please, excuse me» [4], слоги которого выпадают изо рта, как горячие картофелины, наш опоздавший наклоняет голову и вдруг начинает строчить как из пулемета.

Вытягивая губы, он разражается таким градом слов, который, как нам казалось, был бы к чести спортивному комментатору лондонского радио.

«I certainly do… — шипит опоздавший, — Of course, quite naturally I do…» [5]

Буквы «n» рождаются именно носовыми, а «t» взрываются, как маленькие патроны. До сих пор все учительницы бледнели при знакомстве с испугом номер три. Мы предполагали, что прекрасно понимаем, что творится в их душе. Они оказывались в роли скрипача из художественной самодеятельности, игру которого услышал концертмейстер столичного театра «Эстония». Наверное, они принимали молниеносное решение попросить завуча освободить от уроков молодого человека, так прекрасно владеющего английским языком. Они считали, что молодой человек мог бы и остальную часть урока провести вне класса. И поэтому, изменяя своей привычке говорить на уроке английского языка только по-английски, сообщали это на чистейшем эстонском языке.

Конечно, мы наслаждались каждой секундой. А на перемене Туртс вздыхал: «Слаба, слаба подготовка кадров в вузах. Практического знания языка они не дают».

В душе мы относились к учительницам английского языка с почтением. Мы причисляли к сверхъестественным явлениям всех людей, которые хоть немного разговаривают на языке, где написание и произношение далеки, как небо от земли.

Все шло по плану.

Стук. Вошел Вольперт.

Извинился по-эстонски.

— Повторите это по-английски, — улыбнулась новая учительница.

И Вольперт завел свою пластинку.

Но затем случилось непредвиденное. Ирина Карловна отнюдь не испугалась, не уронила мел, а, наоборот, обрадовалась и засыпала бедного Вольперта градом слов.

Из них мы поняли только самую малость.

— Oh! What a pleasant surprise! Can you really speak English? [6]

— Мям, — произнес до смерти испугавшийся Вольперт. — Мям, мям…

Что он хотел этим сказать, мы не поняли. Во всяком случае, это было не по-английски. Если не учитывать природного дара Вольперта — отличного произношения, он знал по-английски не больше нас. Но у Вольперта есть дядя — капитан дальнего плавания. Не подозревая о подлинном намерении племянника, он записал ему на бумажку слова извинения и помог заучить.

Пять последующих минут мы сидели ошеломленные, склонившись над своими тетрадями. Записывали новые слова. Испуг номер три был похоронен навеки. Очевидно, в вузах стали готовить учителей с практическим знанием языка.

В классе царила тишина. Слышалось только, как скрежетал мел, как кто-то перелистывал страницы учебника, а Камарик чмокал губами. «Рабочее настроение», — говорят учителя про такую тишину. Так можно было бы сказать и теперь, если бы не шепот на последней парте.

— Мюргель, — шепнул Туртс, — отвори окно.

Эта безобидная просьба свидетельствовала о том, что оружие еще не сложено. Все, кроме новой учительницы, знали, что произойдет дальше. Знали и приготовились. Ладно, испуги потерпели поражение. Но это были сольные номера, а в запасе у нас осталось приятное коллективное представление. Лучший в мире шуточный номер, как говорит Карлсон, который живет на крыше.

Коллективное представление придумал Эймар Ринда, после того как прочитал в газете статью о массовом психозе. Там давалось этому явлению такое объяснение. Если, скажем, в большом городе один человек остановится и будет смотреть в небо, то непременно найдется еще десять, которым хочется узнать, что он там рассматривает. А если десять человек уставятся в небо, то и все остальные подумают, что в небе что-то есть.

Эймар Ринда несколько раз перечитал статью. Потом сделал вывод: раз один человек может завлечь целую улицу, то двадцати пяти повлиять на одного — сущий пустяк. Когда учитель математики Антон Антоныч вошел в класс, мы уставились в потолок, а Туртс тихонько зажужжал как овод. Антон Антоныч, конечно, вскоре догадался, в чем дело, ведь мы были тогда неопытными артистами. Но сначала и он пристально смотрел вверх.

А теперь мы артисты с опытом. Когда Тихий Мюргель отворил окно и овод тихонько зажужжал, мы совсем не просто так посмотрели наверх. Весь класс обратил взоры сначала на вентиляционное отверстие в стене над доской, потом на коричневое пятно над дверью, затем на третий справа плафон и так далее. Путь овода был точно установлен и выучен заранее. Во всех уголках под потолком должен был он, окаянный, побывать. А жужжащий Туртс для маскировки держал перед собой зеркальце и делал вид, будто для него сейчас важнее всего на свете расчесать пробор.

Но и коллективное представление на этот раз не пошло по заданному пути. Сначала Ирина Карловна тоже взглянула наверх, а потом вдруг направилась на цыпочках к задним партам. Мы не успели разобраться, в чем дело, как она вдруг шлепнет ладонью по стене, прямо под ухом Туртса.

— Гык, — сказал Туртс.

От испуга он перестал жужжать, а зеркальце со звоном покатилось под парту. Ирина Карловна посмотрела на нас, потом на свою порозовевшую ладонь и удивленно произнесла: