Великий стагирит - Домбровский Анатолий Иванович. Страница 4

— О чем они? — шепотом спросил у Аристотеля Нелей.

— Помолчи, — попросил Аристотель.

— И вот вывод! У мухи не шесть лапок, как здесь говорил Гиппа?рх, а восемь. Восемь! Не по три с каждой стороны, а по четыре! И тогда муха опирается поочередно на пару лапок с каждой стороны!

Присутствующие зашумели, одни — поддерживая говорящего философа, другие — возражая ему.

— А мне кажется, что у мухи все-таки шесть лап, — сказал Нелей, трогая Аристотеля за локоть. — Жаль, что уже темно: можно было бы поймать муху и сосчитать…

— Разум дан человеку для того, чтобы кратчайшим путем достигать истины, не занимаясь пустяками, — ответил Аристотель. — Глупец станет отрывать мухе лапки, чтобы сосчитать их, мудрец лишь силою разума и мгновение ока найдет истинное число…

Они остались бы еще, но философы прекратили спор сразу же, как только кто-то из них объявил:

— Диафо?нт уже давно ждет нас у Трифе?ры! У прекрасной Триферы! Самый щедрый из всех Диафонтов!

Все вскочили с мест и шумною толпою углубились в темноту ближайшей улицы.

— Трифера — самая дорогая флейтистка, — объяснил Пикапор. — Она сто?ит две драхмы. Там всегда подают хиосское вино, — вздохнул Никанор. — Каждый день астиномы [17] бросают жребий, чтобы определить, с кем из богатых афинян будет прекрасная Трифера.

— Нельзя ли и нам пойти к ней? — спросил Аристотель. — Я уплачу за вино и за пищу, которые принесут к ней твои рабы, Никанор.

— Господин, — испугался Нелей. — Что ты говоришь, господин? В нашей Стагире, где каждый знает каждого, не любят параситов [18]. Здесь же, где тебя никто не знает…

— Это не так, — возразил Никанор. — Среди тех, кто сейчас отправился к Трифере, мой юный друг Эсхи?н. И если я могу пойти к Трифере по праву друга Эсхина, то Аристотель может пойти к ней по праву моего друга. И значит, никто не назовет его параситом.

— Тогда к Трифере! — обрадовался Аристотель.

— Да, — сказал Никанор, — но сначала домой, чтобы отдать распоряжение рабам, которые пойдут с нами, мой юный друг. И деньги твои, конечно, не при тебе…

— Аримнеста, если помнишь, наставляя тебя, говорила, чтобы ты не ходил на пиры к гетерам, — напомнил Аристотелю Нелей. — И если ты прокутишь деньги, как мы будем жить, господин?

— Успокойся, — сказал Аристотель. — Забудь обо всем, что говорила тебе Аримнеста. Теперь ты должен делать только то, что говорю я! — повысил он голос.

— Да, — склонил голову опечаленный Нелей. — Конечно.

Пир у флейтистки Триферы, устроенный для друзей Диафонтом, еще не начался, когда Аристотель и Никанор, сопровождаемые рабами, несшими амфору вина и корзину с фруктами, постучалась у ворот ее дома, над которыми были зажжены факелы.

Никанор — проксен македонский с другом Аристотелем из Стагиры, — представился Никанор, когда появились рабы-привратники. — Приглашены Эсхином, другом Диафонта.

Их тут же пропустили во двор, освещенный кострами, разложенными под треножниками, на которых стояли, извергая ароматы, котлы и жаровни. Под навесами, справа и слева, у кухонных столов толпились, стуча ножами и гремя посудой, повара, Аристотель успел увидеть на одном из столов тушу огромного кабана, другие были завалены фруктами, овощами. У входа в дом стояли, прислоненные к стенам, амфоры. Девушки у алтаря Зевса Геркейского плели венки для гостей — из фиалок, сельдерея, мирта и плюща.

Рабы остались во дворе. Никанор и Аристотель вошли в дом, дверь которого была завешена пологом из карфагенской ткани, расшитой зелеными, желтыми и красными узорами.

У Аристотеля захватило дух от густого запаха ароматных масел и духов, наполнявшего зал для пиршеств. Запах исходил не только от гостей, но и от стен, от пола, — все было пропитано им, все дышало им, одурманивая и пьяня.

Лампионы [19] на высоких подставках стояли вдоль стен, язычки пламени колебались, когда мимо них проходили люди, и от этого, казалось, качались не только тени, но и весь дом — стены, потолок, пол.

Никанор и Аристотель сняли у порога обувь, и раб-распорядитель указал им, куда пройти, чтобы вымыть ноги.

Они оказались в умывальне не одни: еще трое гостей сидели на скамьях, подняв до колен плащи, и молодые рабыни мыли им теплой водой ноги, черпая ее из медного котла, который только что внесли. Двоих из гостей Никанор узнал: это были Андротион — ученик Исократа и Эсхин — друг Андротиона и Никанора.

— Хайрэ! — приветствовал их Никанор. — Хайрэ, Андротион! Хайрэ, Эсхин! Я привел Аристотеля, стагирита, друга детских лет Филиппа Македонского!

— Хайрэ! — приветствовали их Андротион и Эсхин.

Никанор и Аристотель уселись рядом с ними на скамью, и рабыни Триферы, постелив возле них на пол соломенные коврики, принялись мыть им ноги.

— Как Филипп? — спросил Аристотеля Андротион. — Давно ли ты видел его?

— Давно. Он по-прежнему в руках фиванцев, но, говорят, полон сил и надежд. Он вернет себе македонский престол…

— Да! — воскликнул Андротион. — Афины должны помочь Филиппу! Мы все здесь надеемся, что он объединит всех эллинов и отомстит персам за наши страдания и позор. Иония гибнет под властью проклятых варваров, а Афины погрязли в роскоши и разврате. Мы уже мало в чем уступаем жителям Сибариса [20]. Мы поможем Филиппу!

Между Андротионом и Аристотелем сидел проксен, но Аристотелю не приходилось наклоняться вперед, чтобы видеть лицо Андротиона. Оратор Андротион был выше проксена на голову. Черноглазый, горбоносый и худой, он казался существом иного рода, чем круглоголовый коротышка Никанор. Тонкие губы его брезгливо изламывались всякий раз, когда он начинал говорить о пороках афинян. Эсхин же, друг Андротиона, смотрел на него с суровой решимостью защитить перед любым и в любой момент все сказанное им и бросал на Аристотеля испытующие и предупреждающие взгляды.

Между тем рабыни Триферы сделали свое дело и теперь стояли поодаль в ожидании новых гостей.

— Что же ты молчишь? — спросил Аристотеля Андротион. — Согласен ли ты со мной? И правда ли, что ты друг Филиппа?

— Виноград выжимают, когда он созреет, — ответил Аристотель, улыбаясь. — И прежде чем переплыть реку, стоит поискать брод. Это слова, которые любил говорить Филипп.

— Это слова, которые сказал Пи?ндар. — Эсхин, сидя рядом, положил Аристотелю руку на плечо. — Не будет ли для нас тесным одно ложе? — спросил он.

— Не будет, — ответил Аристотель.

Молодой купец Диафонт возвратился из Карфагена. Плавание его было удачным, сундуки пополнились золотом, и теперь он щедро угощал друзей в доме прекрасной Триферы, где все они бывали уже не раз: и Андротион, и Эсхин, и племянник Платона Спевсипп, и Никанор, и десятки других афинян, принявших приглашение купца Диафонта и приведших своих друзей.

Угощение было обильным — от дичи, мяса и колбас ломились столы. Не поскупился Диафонт и на вино. И слуги Триферы, кажется, не очень старались разбавлять его водой — или таков был приказ Диафонта? — гости быстро опьянели, в пастаде [21] стало шумно, как на рыночной площади. Соленые пирожки с пряностями, чеснок и лук быстро исчезали со столов, а слуги все подливали и подливали в кратеры вино. Несколько молодых людей уже играли в котта?б — плескали на стену красное вино целыми фиалами, выкрикивая имя Триферы. Другие бросали игральные кости, сдвинув ложа к мраморному столику. И оттуда то и дело слышались крики: «Хиосец! Собака! Житель Коса!» Реже: «Удар Афродиты!»

— О чем это они? — спросил у Эсхина Аристотель. — Что за странные слова?

— Вот и видно, что ты не афинянин, — ответил Эсхин, садясь на ложе. — Вот и видно, что ты ни разу не бывал в скирафи?и.

— В скирафии? — Аристотель тоже сел.

вернуться

17

Астино?м — городской надзиратель комиссар полиции.

вернуться

18

Параси?т — так греки называли тех, кто приходил на пир, не будучи приглашенным на него.

вернуться

19

Лампионы — светильники.

вернуться

20

Сибарис — город, жители которого, сибариты, славились своей изнеженностью и страстью к изобретательству новых блюд.

вернуться

21

Паста?да — главная, самая большая комната в доме.