Сказки черепахи Кири-Бум - Бондаренко Владимир Никифорович. Страница 20

– Пойду, Осинники не так уж велики. Кто-нибудь укажет, где живет Лаврентий.

Долго добирался медведь Спиридон, не те годы стали, чтобы в эдакую даль по гостям ходить, да и в Осинниках не вдруг отыскался Лаврентий. Не знали его еще в Осинниках, а про Афоню медведь Спиридон спросить не догадался. Но все-таки нашел. Подходил к берлоге, тревожился:

– Застать бы дома. Вдруг я к нему иду, а он ко мне отправился? Ждать придется.

Но зря тревожился медведь Спиридон.

Дома был Лаврентий. Сидел на лавке в берлоге, внука причесывал. Увидел медведя Спиридона, обрадовался:

– Спиридоша! Ты!

И медведь Спиридон ему обрадовался:

– Лаврентий, живой!

И прижал его к груди, по спине похлопал. Повторял, роняя на плечо слезы:

– Живой, гни тебя в дугу.

Растрогался и медведь Лаврентий, запершило и у него в горле:

– И живой, и здоров. Внуков вот нянчу. Спиридоша, как же ты отчаялся с твоим здоровьем идти ко мне в такую даль?

– Что ты, – сказал медведь Спиридон. – Разве дорога к другу может быть далекой?

И опустился на стул, с трудом перевел дыхание.

– Не ходок стал. Воздуху не хватает. Думал: и не дойду. Не те годы стали, чтобы по гостям ходить. Ты ведь моложе меня, вон в тебе еще сколько силы. Так меня сдавил, что даже кости хрустнули.

– Как же ты отчаялся, Спиридоша? Ведь и в самом деле путь-то не близкий.

– Что ты мне все о дороге твердишь? Проведать тебя хотел, вот и пришел. Думал, болеешь ты, а ты здоров, вон как сдавил меня.

И вспомнил тут Лаврентий, что как ушел он из Гореловской рощи, как закрутился с сыном да с внуками, так и не сумел ни разу выбраться к медведю Спиридону, а вот передать с кем-нибудь, где живет, не догадался. Вспомнил и глаза опустил:

– Я сам к тебе собирался, да времени все как-то не было. Ты не думай, Спиридон, меня ведь тоже не пугает дорога дальняя.

– А я и не думаю вовсе, – вздохнул медведь Спиридон, – я же тебя повидал теперь. Вижу, не болеешь ты, зачем мне думать… А я тебе вот ягод из нашей рощи принес.

Ивашка все помнит

Выбил дятел Ду-Дук на березе очередную сказку, сказал:

– Все. На одну только сказку место на березе осталось.

– Ну что ж, эту последнюю сказку мы запишем завтра, – сказала черепаха Кири-Бум. – Вы отдохнете за ночь, да и я подумаю, о ком рассказать.

И сдвинулась с пенечка. Тут к ней и подошел Ивашка:

– Сегодня годовщина со дня смерти моей мамы. Пойдем, Кири-Бум, побудь у меня до завтра. О маме моей поговорим.

Черепаха любила медведицу Авдотью, пошла с Ивашкой. Весь вечер говорили о ней.

– Помаялась она с тобой, – говорила черепаха и пила из блюдца чай с малиновым вареньем. – Озорник ты был, Ивашка. Забыл, наверное, как больным притворялся и ничего делать по дому не хотел?

– Как можно забыть это? – говорил Ивашка и подливал черепахе чай из чайничка.

Правду говорил. Этот случай он хорошо помнил. Попросила его как-то вечером мать:

– Сходи, сынок, налови в речке раков, поужинаем.

Поужинать Ивашка был не прочь, а вот в речку за раками лезть, мокнуть в студеной воде на ночь глядя не хотелось. Но ведь так прямо не скажешь матери – не пойду. Она ведь может и за вихры оттаскать. Да и поругивала уже не раз мать Ивашку:

– Что же это ты ничего делать не хочешь. Ведь кормильцем ты моим должен быть, а ты все еще на моей шее сидишь.

Нет, так просто отказаться нельзя было, мать ругаться бы стала. И потому сказал Ивашка матери:

– Я бы, мама, с радостью сходил, да нога у меня что-то побаливает. Застужу в воде, хромота нападет, куда я тогда калека? А так бы я с радостью.

– Что ж, – сказала медведица Авдотья, – раз болеешь ты, посиди тогда в берлоге, я сама схожу.

Сходила, принесла целое лукошко раков. Дрожью изошла вся, пока наловила их, стара уж стала в речке-то купаться. Кормила Ивашку, приговаривала:

– А ты побольше ешь, сынок. Пища крепость придает, а крепких хворь стороной обегает.

А когда укладывала Ивашку спать, сказала:

– Раз нельзя тебе пока, сынок, в речку лезть, не надо. На деревню сходи завтра, барашка добудь. Неможется мне что-то. Пожую баранинки, полегче, может, станет. Да и ты мясца отведаешь.

Отведать баранинки Ивашка всегда готов, а вот идти за ней ему не хотелось. Но ведь так просто не скажешь матери – не пойду. Начнет браниться мать, услышат медведь Спиридон с медведем Лаврентием, придут и расчешут вихры. Они уж расчесывали ему. Подумать надо, как быть.

А медведица Авдотья увидела – ушел ее сынок в мысли, обрадовалась. Ясно, о чем сейчас думает Ивашка: как незаметно к барану подобраться, как без лишнего шума подмять его под себя и унести, чтобы собаки его не заметили.

Всю ночь лежала медведица в постели, смотрела на светлый квадратик окошка и улыбалась нежно: выправляться, значит, Ивашка начал – задумывается.

А утром Ивашка сказал ей:

– Я бы, мама, с радостью пошел на деревню, да что-то у меня сегодня голова не в порядке: кружение в ней какое-то. Как бы не свалиться в дороге, беды бы не на жить. А так я бы с радостью.

– Ну коли болеешь ты, сынок, в берлоге посиди, в шашки поиграй. Я сама схожу как-нибудь, – сказала медведица Авдотья и пошла на деревню барашка добыть да сына мясцом попотчевать.

С этого дня частенько начал прихварывать Ивашка. Так обычно носится по роще, а чуть станет посылать куда мать по делу, тут же за сердце хватается. Глаза под лоб закатывает, охает:

– Ох, я бы с радостью, мама, да недуги меня разные замучили. Не успею от одной боли оправиться, другая прилипает. Вчера животом маялся, сегодня сердце что-то пошаливает. А так я бы с радостью.

И плетется, бывало, медведица Авдотья сама, куда Ивашка в минуту слетать мог бы, если бы захотел. Но медведица не знала этого и говорила всем в роще:

– Выправляется мой Ивашка. Бывало, никак не хотел помогать мне.

– А сейчас, – спрашивали у нее, – помогает?

– Нет пока, но и не отказывается. Готов помочь, да болеет. Но ведь заболеть каждый может. Я вон тоже себя плохо чувствую, чуть хожу.

Но хоть и плохо себя чувствовала Авдотья, кормила Ивашку сытно. Чего, бывало, ни пожелает он, того и добудет.

– Балуешь ты его, Авдотья, – говорила ей медведица Матрена. – Покрепче приглядывай за ним. Не стойкий он у тебя, свихнется ненароком.

А она отвечала:

– Больной он у меня, а больного что ж не побаловать.

И пришли тогда однажды к ней в берлогу медведь Спиридон с медведем Лаврентием и сказали:

– А ну показывай, где больной твой, мы ему лечебный массаж сделаем.

Как услышал Ивашка про массаж, так и выскочил сейчас же в окошко и кинулся бежать.

– Я здоров, – кричит, – я уже вылечился, ничем не болею.

Вот об этом и напомнила теперь черепаха Кири-Бум, а Ивашка сказал:

– Такое не забывается.

– А ведь это я тогда подговорила медведей помассажировать тебя. Сходите, говорю, помогите Авдотье вылечить Ивашку… А помнишь, какую я об этом сказку тогда сочинила?

Ивашке ли забыть это! Да над ним тогда недели две медвежата потешались да и от взрослых прохода не было. Кто ни встретит, сейчас же спросит:

– Не приходили еще раз медведь Спиридон с медведем Лаврентием уши тебе драть?

Ивашка даже помнит, как рассказывала Кири-Бум эту сказку у сосны с кривым сучком. Ночь была лунная, хорошо ее было видно. Сидела она на пеньке, глазки щурила, говорила:

«Совсем обленился у медведицы Авдотьи медвежонок Ивашка. Чего бы и когда ни попросила мать сделать у него уж и ответ готов:

– Сама разве не можешь?

Стыдила его медведица:

– Неслух ты. Бока уж, поди, пролежал.

Ничего не помогает. И тогда решила медведица:

– А прикинусь-ка я глухой.

Кликнула Ивашку. Сидел он у берлоги и сам с собой в шашки играл.

– Сходи, сынок, принеси мне поесть чего-нибудь.