Проводник в бездну - Большак Василий Григорьевич. Страница 14

Но баба никак не могла успокоиться.

— Испугалась я каких-то конокрадов! Чтоб они все передохли!..

Уже давно стемнело. Бабуся и Петька спали, мать мыла посуду на лавке. Гриша сидел на припечке и от нечего делать перелистывал старую книжку о полесском разнотравье, когда-то привезённую отцом и Чернобаевки.

Кто-то тихо постучал в окно.

— Кого носит в такую пору? — встревожилась мать.

Гриша прижался лбом к стеклу. Со двора смотрели на него знакомые монгольские глаза. Рукой Митька звал друга из хаты.

— Кто там добивается? — вновь спросила мать.

— Митька.

— Чего это ему приспичило ночью?

— Откуда я знаю…

— Секрет?

— Чи-исто…

— Нет, вижу, не очень чисто.

— Да что вы, мама!

— Ладно уж, иди, иди, — усмехнулась она «хозяину». — Только смотрите.

— И-и-и, — пропел Гриша и шмыгнул в сени. На улице строго спросил Митьку: — Ты чего?

— Тут такое дело, Гриша…

— Тихо.

— Я и так тихо.

— Ну?

— Красноармейцы закопали в лесу оружие и своё солдатское имущество.

— И что?

— Что? — будто даже обиделся рыжий Митька. — Кто-то отрыл и всё забрал.

— Что ты мелешь?

— Т-с-с! Это ещё не всё. Красноармейцы спрятали знамя. Так и знамя пропало.

— Украли? — схватил дружка за локоть Гриша. — А не врёшь?..

Митька обидчиво шмыгнул носом. Ему тайну открываешь, а он ещё и не верит. Тоже друг!

— А кто тебе говорил… о знамени?

— Ольга Васильевна.

— Не врёшь?..

— С тобой говорить… — опять шмыгнул носом Митька и объяснил: — Она брату рассказала, Сашку… Меня мать послала в хлев, чтобы я телёнку сена скинул с чердака… Полез я. Вдруг слышу — в хлев кто-то вошёл. А это Сашко с Ольгой. Я быстренько влез назад, чтобы не испугать их. И Ольга рассказала…

В Гришиной голове мелькнула неясная догадка.

— А где яма была, знаешь?

Митька переступал с ноги на ногу. Молчал. «Не знает или не хочет говорить? Ведь я ему всё рассказал — про Швыдака, поездку в лес, про Яремченко, Ольгу Васильевну… А он видишь…»

— Военная тайна? — и так дёрнул Гриша Митьку за рукав пиджака, что тот даже покачнулся.

— Да ну тебя! Знаю.

— Так чего же юлишь?

— За липами-сёстрами. В Дубовой роще. И не кричи! А то ещё Налыгачи подслушают…

— За липами-сёстрами?!

— Т-с-с…

И Грише сразу вспомнился осенний день, когда они с Митькой в лес за грибами ходили.

Гриша склонился к Митьке, задышал ему прямо в ухо:

— А где мы с тобой встретили Приймака? Где он кувырком полетел? Ещё он меня чуть с ног не сбил! Вспомни! Ну?

Митька от неожиданности даже рот открыл.

— Точно, за липами… Так…

— Вот тебе и так… Айда к Ольге Васильевне!

Пробирались мальчишки по селу осторожно, старались проскочить никем не замеченными, чтобы никто не выследил, куда они спешат.

Вот и её хата. Тихонько постучали в окно. Ольга Васильевна вышла в накинутом на плечи пуховом платке. От неё веяло домашним теплом, уютом.

— Это вы, хлопцы?

«Хлопцы»… Раньше пионервожатая не называла их так. Детьми называла. А теперь — хлопцы…

Ольга Васильевна зябко повела плечами.

— Что случилось?.. Заходите в хату, хлопцы…

Мыколай принёс домой весть, от которой у матери начала дёргаться щека.

— Окруженцы ищут знамя… — хмуро произнёс Мыколай. — Вот такие пироги. Кирилл Лантух просил передать. А ещё сказал: будут увеличивать немцы таранивский куст полицейский. Может, определить и Мыкифора в полицию?

Мыколай стоял в нарочито картинной позе — выставил ногу с начищенным сапогом вперёд, руки засунул в глубокие карманы брюк. Ждал, какое впечатление произведёт на отца такая весть.

— Что вы скажете на это, пан староста?

— Насчёт того, что у того придурка Кирилла полицаев будет больше? — прищурил глаз отец.

— Я о знамени… Так что вы скажете, пан староста?

— Фигу с маком этим окруженцам! О! А ты не выкобеливайся перед батьком, раз хватил лишнего! У кого это такой крепкий самогон?

— Зря вы, тату.

— Что зря? Скажешь, не опрокинул?

— Нет, выпить я выпил. Разве же в такое проклятое время не выпьешь? Тут выть начнёшь, если не зальёшь… Я говорю — со знаменем зря, — хмурился Мыколай.

Приймак быстро повернулся к сыну, прожёг глазом:

— Боишься, иродова душа?!

— Боюсь, — зачем-то коснулся шеи длинными, как у отца, узловатыми пальцами Мыколай. — У меня одна голова. А Кирилл говорил: несдобровать тому, кто… Это те, лесовики, передавали будто бы…

— Пугают, — перебил Поликарп. — Под-думаешь. Антон бороду отпустил. Испугались мы его бороды..-

Не на таких наскочили, товаришочки… Хе-хе. Чтоб Крым, Рим и медные трубы пройти да попасть чертям в зубы…

Приймак помолчал, прищурил глаз, потом вдруг кивнул на Мыкифора:

— Ты гляди мне — не распоганивай брата своего!

Мыколай прыснул:

— Это вы про Мыкифора? Кто кого только распоганит…

— Ну, хватит! — стукнул ладонью по столу старый. — Пошли перепрячем добро. Чего ты так вытаращился на меня, Мыколай? Говорю — надёжней надо перепрятать! Всё! Завтра пойдёшь в Чернобаевку, расскажешь: шастают по лесам всякие недобитки, новой законной власти угрожают… Может, облаву того… Выловят тех, с кубиками… Ну всё, пошли! Мы быстренько: раз-раз — и ваших нет. Айда!

Но всё же пришлось повозиться долго, ведь немало добра всякого натаскали Налыгачи. Часть спрятали в огороде, в старой яме из-под картошки, кое-что рассовали по углам в сенях, в сараях, в погребе. Лишь в полночь они сошлись в хате. Поликарп внёс алое знамя, кинул на лавку. Федора взяла полотнище, примерила к своему короткому торсу.

— Сроду в шелках не ходила, а под старость… Хорошая кофта будет.

— Ты что, белены объелась! — выругался старый. — Да нам за знамя советского полка освободители… Правда, Мыколай? Озо-ло-тят! Знаешь, как у них знамя ценится!

Мыколай хмурился, тяжело поворачивая голову на бычьей шее, крутил цигарку.

— Правда-то оно правда…

Поликарп презрительно махнул рукой:

— Бородатых испугался?.. Да они побоятся нос высунуть из леса! Минуло их царство!

Мыколай затянулся дымом, повёл белками покрасневших от самогона глаз.

— Это вы, тату, зря такое говорите. Не очень они и боятся. Вон оберу врезали, а в Лемешивце на комендатуру напали. Разве не знаете?

— Не будь, Мыколай, тем, кто имеет куцый хвост.

— Если вы, тату, такой отважный да смелый, то чего трётесь-мнётесь? Надо было уже давно отнести. Свирид Вакумович подсказал бы, к кому лучше со знаменем подкатиться, чтобы больше за него выторговать.

Поликарп деланно вздохнул:

— Туды к чёртовой матеря! «Свирид подсказал бы». Дурной ты, Мыколай, как семь пудов дыма. Здоровьем тебя бог не обидел. Вон шея, хоть ободы гни. Да кулачищем можешь быка убить. А вот ума не дал всевышний.

— Ум — он по наследству передаётся, тату.

— Тату, тату! — закипел Приймак, пропустив мимо ушей ехидное замечание сына. — Я и без твоего Свирида дорогу найду! А то ещё себе припишет… Я его, шельму, знаю, ещё с позапрошлых времён помню. За копейку отца родного продаст.

Но Мыколай не унимался:

— Зря вы, тату. Для них знамя — честь солдатская. Нет знамени — нет полка.

— Это, видать, о тебе сказали люди: дурак дураком. Да ты своей дурной головой подумай: с кого буду иметь большую выгоду? Представь, если я этому красавцу обер-лейтенанту знамя продам или даже полковнику, а то и генералу? Кто больше даст? А? Ну всё. Хватит! Тебе, Мыколай, рано вставать… Мыкифор, ты у нас останешься ночевать или домой пойдёшь?

— Да заночую…

— Ясно. Федора, где наше корыто?

— Вон где, под печкой. Зачем тебе?

— Тащи сюда, морока! Сказано: большая Федора, да дура.

— Кто это такое сказал? — обиделась Федора.

— Все говорят… А ну, морока, скорее тащи! Ещё рассусоливает!

Федора, сбитая с толку неожиданным распоряжением, вытащила почерневшее деревянное корыто, расколотое с одной стороны и выщербленное с другой. Корыто было заполнено всяким домашним тряпьём. Старый дёрнул корыто к себе, разгрёб грязное тряпьё, метнулся, схватил со стола знамя и, скомкав его, засунул на самое дно.