Амос Счастливчик, свободный человек - Йетс Элизабет. Страница 20
Селиндия рада была любому поручению. Амос подошел к камину, подбросил дров, потом повернулся к жене и тихо заговорил:
— Однажды, много лет тому назад, я думал, что смогу освободить целую лодку, полную людей, моих соплеменников, и всего-то надо было, что порвать путы и убить одного вооруженного белого человека. В руках моих хватило бы силы, и огонь во мне полыхал, но я не стал этого делать.
— Что же тебя сдержало?
— Руки мои были связаны, и теперь я этому рад. Долгие годы, прошедшие с того дня, научили меня — на что человеку свобода, если он не знает, как жить, и как шагать в ногу с Господом.
— Но Амос, Амос, скольким ты даровал свободу! — не сдержала восклицания Виолет. — Лили и Лидия, Селиндия и я. И вот теперь Полли смогла умереть в мире.
— Жизнь ее продолжается, — тихо проговорил старик.
— Почему ты сегодня вспомнил о лодке, полной твоих соплеменников? Ты мне раньше о ней никогда не рассказывал.
— Знаешь, мне у Полли в глазах всегда чудилась Африка. Я видел там и свое прошлое, и страдание, что осталось позади, — но только сегодня я увидел будущее. Увидел, быть может, в ее глазах. Нас ждет радость, которая стоит долгого ожидания.
На следующее утро Джосайя Кэри вырыл на церковном дворе, рядом с местом, которое Амос давно купил для собственного упокоения, могилку для Полли. Через несколько месяцев городской совет решил, что Амосу Счастливчику будут сполна уплачены один фунт и шестнадцать шиллингов за содержание Полли Бурдо, хотя она не прожила с ним полного года. Но Амос все равно не собирался тратить эти деньги на собственные нужды. Он их отложил, а Виолет сказал, что хочет найти им особое применение, и, когда решит, какое, сразу же ей расскажет.
10. Неувядающая пора. 1794-1801
Мирно текли годы. Виолет с Селиндией пряли и ткали, спрос на их изделия был не меньше, чем на кожи Амоса. Частенько, приезжая издалека оставить шкуру на выделку, заказчик отправлялся домой не с пустыми руками. В доме кожевника ткут прекрасное полотно, как уехать, не купив хоть что-нибудь жене. Хорошо, что от ткацкого станка такая польза, ведь Амос чувствовал: годы его клонятся к закату. Работы теперь слишком много, он не успевает очищать шкуры, даже каждодневное топтание в дубильной яме утомляет его. Но он все еще высоко держит голову, а в глазах по-прежнему горит огонь.
В доме у Амоса Счастливчика появился еще один помощник — белый мальчик, Чарли Тутейкер, один из семи детей Роджера и Мэри Тутейкер из Луненберга [45], городка в соседнем Массачусетсе. Амос знал отца мальчика еще по Вуберну — доктор Тутейкер жил тогда по соседству, в Биллерике, и всегда был для негров добрым другом. Он лечил и Лили во время ее последней болезни, и Лидию и всегда отказывался брать с Амоса деньги.
А теперь этот человек, чьи отец и дед тоже были врачами, пишет кожевнику из Джаффри, что дела пошли плохо, ему придется уехать из Луненберга, и он хочет устроить детей там, где о них хорошо позаботятся. Добрый пример нужнее всего, поэтому отец просит Амоса приютить Чарли до его совершеннолетия. Амос был только рад помочь доброму доктору. Составили договор, засвидетельствовали, стороны обменялись бумагами, и Чарли Тутейкер, тринадцати лет отроду, стал членом семьи Амоса Счастливчика.
— Он родился джентльменом, этого у него не отнять, и, когда вырастет, захочет, наверно, выучиться на врача, как отец, — сказал Амос жене. — Но неплохо для начала овладеть ремеслом — а там уже видно будет.
Амос частенько вынимал договор из ящика, в котором держал важные расписки, и внимательно перечитывал, дабы убедиться — он делает все, что обещал, для сына старого друга. Кожевник читал сам себе вслух:
Настоящий договор свидетельствует, что Роджер Тутейкер из Луненберга, округ Уорчестер, штат Массачусетс, врач, свободно, добровольно и без принуждения отдает своего сына Чарльза Тутейкера в обученье Амосу Счастливчику из Джаффри, округ Чешир, штат Нью-Гемпшир, кожевнику, дабы он смог перенять от того мастерство и секреты ремесла, стать подмастерьем и трудиться на благо своего хозяина, начиная с сего дня и до достижения им двадцати одного года, в течение какового срока упомянутый подмастерье обязуется верно служить упомянутому мастеру, не выдавать секретов, охотно и во всем подчиняться его законным приказаниям. Он обязуется не причинять вреда своему хозяину, а если кто-нибудь другой причинит ему вред, не допускать и не позволять этого, а уведомить упомянутого мастера. Он обязуется попусту не тратить добро упомянутого мастера и не передавать ничего посторонним лицам, иначе как по закону. Он не должен пятнать себя внебрачной связью и не может вступить в брак до истечения указанного срока. Он не должен играть в карты, кости и иные запрещенные игры, ибо от этого упомянутый мастер или иные лица могут понести ущерб. Он не может без позволения покидать службу ни днем ни ночью, бывать в пивных, тавернах и театрах, но должен весь упомянутый срок вести себя как подобает преданному подмастерью. А упомянутый мастер обязуется приложить величайшее старание, дабы обучить его и заставить научиться секретам ремесла и приемам, коим сам ныне следует. А еще мастер обязуется обеспечивать необходимые и подобающие его положению пищу и питье, кров, одежду и стирку. И наконец, мастер обязуется преподать ему, если только он окажется способным к учению, чтение, письмо и счет, также подобающие подмастерью. И для должного исполнения всех и каждого пунктов упомянутого договора обе упомянутые стороны обязуются друг другу в присутствии свидетелей и поочередно руку прилагают, и скрепляют это соглашение в одиннадцатый день марта в год от Рождества Христова тысяча семьсот девяносто третий.
Подписали, скрепили и торжественно провозгласили в нашем присутствии
Амос сложил и убрал документ.
— Для Чарли есть вещи поважнее чтения, письма и счета, — объяснил он жене. — Сначала сделаем из него хорошего кожевника. Это даст нам основание для дальнейшего.
— Ты учи его всему, что знаешь сам, тогда он научится большему, чем просто дубить кожи, — посоветовала Виолет. — Он узнает, как стать свободным.
С тех пор, как Амос получил свободу, его жизнь стала чередой удивительных событий, ярких и чудесных, до конца понятных только ему одному.
Лили, Лидия, Виолет, Селиндия — вехи на его пути, и там, далеко в прошлом — Ас-мун. Амос помнил нежную красоту двенадцатилетней девочки, он так мечтал заботиться о ней, нянчить ее, лелеять — вот почему Амос посвятил свою жизнь беспомощным и беззащитным.
«Ас-мун стала источником свободы для остальных», — думал старик, уносясь мыслями в прошлое, к любимой сестре. Когда они встретятся там, за Иорданом, он объяснит сестре, что всю жизнь трудился ради нее. Вечер за вечером, сидя на пороге своего дома, слушая как пощелкивает ткацкий станок, как один из сыновей Луизы Бурдо отбивает шкуру, Амос размышлял о будущей встрече с сестрой.
А когда закат начинал ткать на небе разноцветные узоры, Амос частенько отправлялся на прогулку. С вершины невысокого холма открывался широкий вид на его любимую гору. Монаднок величественно возвышается в свете угасающего дня. Амос глядит на гору, он счастлив, словно снова карабкается по склону, хотя не был там с тех пор, как ему минуло девяносто.
Наступило лето 1801 года, и Амос ощутил, что приближается к концу своего пути. Но ему оставалось еще кое-что сделать, прежде чем покинуть Джаффри.
— Если можно, помедли немного, Господи! Ты знаешь, что я задумал, знаешь, что это хорошо для Твоих детей, но Ты пока еще не указал мне путь.
Мысли кожевника погружаются в глубины памяти, иногда прошлое представляется таким же реальным, как настоящее. Он хороший работник и завоевал уважение горожан, да и многих других, кто приезжает к нему издалека, но в глазах белых обладателю черной кожи принадлежит только то место, которое, по их мнению, отведено чернокожим.
45
Луненберг — основан в 1721 г.