Хруп. Воспоминания крысы-натуралиста - Ященко Александр Леонидович. Страница 52

— Эге, Константин Егорович! Да здесь крысы водятся. Это для меня новость!

Я так и обомлела. Я сразу прониклась мыслью о необходимости быстро что-либо предпринять. Но, заметив, что взор моего соглядатая, несмотря на блеск, не был угрожающим, я ограничилась тем, что также неподвижно уставилась на него парою своих черных глаз.

— Что тут удивительного, что и сюда забрался пасюк, — сказал спокойно седой. — Какая-нибудь случайность!

— Разумеется, здесь им не место разводиться, — сказал смуглый, — но все же удивительно: встретить такой экземпляр в хижине здешнего туркмена, затерянной среди песков и камышей исчезающего Узбоя!

— Не пугай ее, — крикнул он вдруг Джуме, собиравшемуся какой-то палкой пустить в мою сторону. — В случае чего, я всегда успею убить ее из ружья.

Благодарю покорно! Я попала в такое славное положение, что жизнь моя во всякую минуту была в полном распоряжении этого черномазого человека!

На этот раз мной овладел уже не страх, а ужас, к которому, словно насильно, примешалось крайнее удивление. Но вскоре ужас исчез, осталось одно удивление: чернявый господин отложил в сторону птицу, т. е. вернее, птичью шкурку, так как тушка ее уже лежала отдельно, взял огрызок чурека и бросил его к камышам, у которых я сидела.

В этом поступке было столько миролюбивого, что я, немного подумав, сделала то, на что не решилась бы, пожалуй, при других, менее угрожающих обстоятельствах. Я вышла из камышей и взяла осторожно кусок.

— Э, да ты не из пугливых! — продолжал чернявый господин. — Или, брат, уж очень проголодался!

Хозяин хижины что-то залопотал на своем ломаном языке, который был черномазым тотчас же переведен.

— Ты говоришь, она у тебя ашала чурека? Пожалуй, значит, не голодна. Да она ли поела-то? Может, не она ашала? [13] А? Может быть, тот, который ашал, ушел туда: барам [14] туда? А этот иок ашал? — допрашивал он туземца, указывая на камыши.

Но туземец ухмылялся, тряс головой и пальцем указывал на меня.

— Ашал тут, там иок! — ответил он по-своему, подтверждая мое воровство.

— Ну, значит, ты, братей, вор-крыса! — заявил мне чернявый и бросил мне кусок сахару, что вовсе не вязалось со сделанным мне только что выговором.

К сахару я привыкла еще во времена знакомства с двумя девочками, поэтому я легко поддалась искушению и, оставив закусанный было чурек, взяла сахар.

— Что за оказия, Константин Егорыч! Ведь это преинтересный экземпляр крысы. Совсем, как ручная. Да ты, кардаш, не врешь ли? Может быть, эта крыса твоя, ручная. Якши [15] крыса? — старался он объяснить туземцу свою мысль.

— У-у-у! Яман! [16] — затряс туземец головой и сделал вид, что он с удовольствием убил бы меня.

— Ну, нет, брат! Насчет этого — шалишь! Я тебе не дам! Крыса моя, и в ее жизни и смерти волен я. Уж если она и впрямь ручная, то быть ей членом нашей экспедиции, и Джума будет за ней так же ухаживать, как и за нами.

Джума оскалил, улыбаясь, свои зубы, но ничего не сказал.

— Стойте, Николай Сергеевич! — сказал вдруг седовласый. — Я сейчас ее поймаю, а там уже узнаем: ручная она или не ручная.

— Ловите, но только не упустите. Впрочем, в случае чего, я ей, нечего делать, пущу заряд: не воруй припасов. Однако привезти нашего пасюка из песков Узбоя, — ведь, это, как хотите, что-нибудь да значит! Ведь, это своего рода географическое распространение.

Между тем высокий осторожно, не желая, вероятно, меня испугать, встал и, вынув какой-то предмет из сумки, свинтил его со своей палкой. В руках у него образовалось что-то вроде тех инструментов, с какими мои девочки в былое время гонялись за бабочками.

Заложив весь прибор за спину, седовласый господин тихонько приблизился ко мне сбоку и вдруг, взмахнув, накрыл меня каким-то белым колпаком. Чернявый тоже мигом встрепенулся и, быстро подскочив ко мне, ловко схватил меня за шиворот сквозь покрывшую меня материю.

Сердце мое билось так, как будто готово было выскочить, но я, пересилив естественное желание вырваться, осталась неподвижной, покорно вися в руках чернявого господина.

— Давайте скорее банку, Константин Егорович, — закричал он.

— Зачем банку? Не надо банку, мы ее и так оборудуем. Вы только подержите ее на весу. Минут пять! Авось, руки не затекут.

Седой не спеша подошел к одному из хуржунов и вытащил из него какой-то мешок. Из этого мешка он достал проволоку и нечто вроде тупых ножниц. Затем он оттуда же достал длинную железную цепочку.

— Я вот на ней и не таких зверьков приручал, — сказал он, показывая ее чернявому.

Затем он подошел ко мне и обвил мою шею проволокой, стараясь не делать мне больно. Я висела так же покорно, как висит мышь в зубах у кошки, только задние ноги мои и хвост невольно делали круговращательные движения. Сделав мне подобие свободного ошейника, седой прицепил как-то цепочку и сказал:

— Ну, теперь пускайте.

Я очутилась на земле, свободная в своих движениях, но прикованная на цепь.

«Хруп, Хруп!.. Неужели ты оставил свою клетку, чтоб кончить свои дни несчастным прикованным пленником! Это было бы ужасно…»

Я не билась и не пыталась бежать, что еще более удивило моего нового хозяина, каким я с этой поры считала Николая Сергеевича, — буду уж его звать человеческим именем, тем более, что за свою долгую жизнь я уже достаточно привыкла к этим особенным двойным кличкам каждого русского человека.

— Ну, как же мы теперь тебя звать будем, удивительный пасюк? — обратился Николай Сергеевич ко мне.

— Зовите его Узбоем [17] по месту нахождения, — сказал его спутник.

— Ну, ладно. Ну, Узбой, будь умником, а теперь посиди немного один: мне, брат, еще много дела, — и новый хозяин привязал мою цепочку к столбу навеса

Оба туземца с любопытством посмотрели на нового пленника, по-видимому, тоже удивляясь его покорности

Да и мои два новых спутника долго беседовали, каждый за своим занятием, об удивительном случае нахождения пасюка среди песков, да еще такого смирного.

Константин Егорович сделал предположение, что я, вероятно, сильно удручена была неподходящим местожительством, оттого во мне и притупилась природная дикость. Зачем судьба не даровала вам, люди, проницательности? Впрочем, оно, быть может, и к лучшему…

Наконец, мои хозяева покончили со своими делами: Николай Сергеевич выпотрошил еще штук шесть птичек и приготовил удивительные подобия их трупов из снятых с них шкурок, а седой упаковал в ящики всех выбранных им из банок насекомых.

— Джума! Собирайся, и — в путь! — крикнул Николай Сергеевич, отцепляя меня от столба.

Он это сделал как-то неловко и ошейник подпер мое горло. Я метнулась.

— Ну, ну, дикарь! Опомнился. Теперь, брат, шалишь. Иди на новую квартиру.

И я, действительно, пошла на новую квартиру, как упрямая собачонка, так как никак не могла приноровиться к походу на цепи. Это объяснялось хозяевами моим нежеланием идти.

Меня упрятали в какую-то огромную стеклянную банку, которую сверху прикрыли деревянной крышкой того ящика, в котором она стояла, только крышку захлопнули не плотно, а оставили щель, вероятно, чтобы я не задохнулась. На этот раз это была тюрьма и тюрьма ужасная, так как она имела гладкое стеклянное дно, гладкие округлые стены и узенькую щель наверху, в которую я видела только кусочек голубого неба. Это даже не могло быть местом для уединенного обсуждения протекших событий, так как всякая рассудительность и обдумывание мне были доступны только при условии покоя и уютности. Итак, мои хозяева, которые вовсе не имели вида мучителей и, судя по их разговорам, даже не собирались огорчать меня, заставили бедного Хрупа-Узбоя провести несколько часов в ужасном состоянии. Ошейник с непривычки сильно раздражал меня, и я делала тщетные попытки освободиться от него; банка, помещавшаяся вместе со своим ящиком на спине одного из ишаков, стояла неровно; ее покатое дно мешало мне даже удобно сидеть, и я всю дорогу сползала в какой-то стеклянный угол между дном и гладкой стеной. К довершению неудобства самое дно было какой-то горкой. Никогда ни одна крыса не путешествовала с таким полным неудобством, как я, и — уверяю вас — это был, наверное, единственный случай подобного переселения крыс с Узбоя в культурные места. Остальные крысы, если таковые здесь существовали, наверное, были гораздо счастливее меня.