Хруп. Воспоминания крысы-натуралиста - Ященко Александр Леонидович. Страница 56

Как-то раз, вернувшись из подобной прогулки, Николай Сергеевич обратился ко мне с такой речью:

— Ну, Узбой, твое имя приходится менять, так как один знакомый посоветовал мне назвать тебя более подходящим именем, оказывается, уже существующим в крысином календаре имен. Он сказал, что у одного его дальнего приятеля была умная крыса, которую он сам видел, когда ездил в Россию. Эту крысу, которой все удивлялись, звали Хрупом. Это имя мне нравится! Полагаю, что и ты не менее удивительный экземпляр, если сумел попасть на Узбой, поэтому отныне твое имя Хруп, а чтобы ты не огорчился потерей старого имени, то пусть ты будешь Хруп Узбоевич.

После этого оба приятеля меня звали или Хрупом, или Узбоичем, или Хрупом Узбоевичем, и только Джума упорно звал меня Узбоем. Это название ему нравилось больше, да, видимо, было ему и роднее. Что касается до меня, то я чуть не подпрыгнула от радости, когда узнала, что вести обо мне — я не сомневалась, что речь шла именно обо мне — достигли и здешних краев. Как широко распространяется слава!

Слава! Пригодно ли это слово для существа, не имеющего и признака возможности заявить о себе открыто. О, как мне хотелось в это время крикнуть человеческим голосом:

— Да, ведь, это я — тот Хруп, о котором пошла так далеко молва, это я — тот удивительный «крыс», который услаждал присутствием старость седого лесника. Это — все тот же Хруп, которого судьба загнала на Узбой, и, может быть, еще загонит куда-нибудь далее, даря все новыми и новыми именами!

Но… мне оставалось только радоваться возвращению законного имени, а теперь остается это запечатлеть в своих воспоминаниях.

Будь же философом, новорожденный Хруп Узбоевич, и учись переносить в молчании такие трогательные моменты, как весть о распространении твоей славы!..

Наконец, из разговоров двух приятелей я узнала, что они собираются в горы. Что же будет со мной? Если потеря свободы не была мне слишком тягостна, то это объяснялось чудными уроками, за которые я считала всякую беседу близ меня о живых существах и о их положении в природе. Но с уходом моих хозяев эти уроки должны были прекратиться, и я обрекалась бы на одиночество, на полное одиночество, так как, кроме моих приятелей, да Джумы, из живых существ жила здесь только в сетчатом ящике одна ядовитая змея «Эхис», привезенная живьем с Узбоя.

Ни крыс, ни даже мышей я не видела и объясняла это только тем, что здание было недавно выстроено, и мои родственницы, не видя в нем ничего привлекательного, еще не успели его заселить. О существовании здесь домовых животных — крыс, мышей и даже обыкновенных тараканов, прибывших с людьми из России, я, впрочем, слышала, но от этого мне не было легче.

Какова же была моя радость, когда я подслушала разговор в другой комнате, где пили чай мои приятели! Этот чудный разговор я привожу целиком.

— Как же мы поступим с Хрупом? — спрашивал Константин Егорович.

— Я думаю — отдать его здесь кому-нибудь на время.

— Да кому?

— Этого я еще не решил, да, ведь, найдутся же люди?

— А по-моему — взять его собой: все же Джуме развлечение, когда будет один на бивуаке!

— Взять — отчего не взять! Да где держать-то будем: баул-то, ведь, теперь будет нужен?

— А, что-нибудь да придумаем, — сказал Константин Егорович.

— Ну, придумайте, — тогда возьмем.

Как же мне хотелось, чтобы Константин Егорович что-нибудь да придумал! Я охотно помогла бы ему в этом, если бы была в силах.

Весь этот день — разговор был утром — я провела в трепетном ожидании и вслушивалась в беседу моих хозяев, которые, увы, упорно говорили о совершенно иных вещах.

Наконец, сомненья кончились: я еду! От этой мысли, застигнутая врасплох, я так возликовала, что в полном смысле свалилась на пол с крышки ящика, где сидела, подслушивая разговор.

На шум вошел Николай Сергеевич и сказал:

— Что это с вами, Хруп Узбоевич? Неужели на вас так подействовало наше решение взять вас с собой? — и он, поправив мою цепочку, усадил меня на место.

Ах, как он был прав!

Меня решено было посадить на вьюк, в надежде на мою достаточную прирученность. Конечно, цепи с меня не снимали, и мне надлежало быть прикрепленной к деревянному выступу вьючного седла.

Хоть опять в противной банке, но только бы в новые места и с вами, дорогие учителя!

Приятели занялись приготовлениями. Решено было ограничиться двумя ишаками под вьюки и одним запасным на случай. Провизии взяли на неделю. Между прочим, я услышала, что берут баранью ногу, «крепко посоленную и прожаренную», так как, по словам Константина Егоровича, иначе в этих местах мясо быстро испортится. И эту ногу рассчитывали съесть не позже трех дней. Появились опять сумки-хуржуны и ящики. Мои ящик приобрел вновь свою банку, которую неполно налили спиртом. Меня временно «приковали» к какому-то вбитому в стену гвоздю.

Еще солнце не всходило, и свет чуть брезжил, как наш караван тронулся в путь.

Стоит занести на эти страницы наше шествие. Впереди рядом шли оба приятеля в полном вооружении и со всеми приспособлениями для соответствующих занятий. За ними шел вьючный ишак с ящиками-баулами, положенными поверх хуржунов, с паклей, запасным бельем, порохом и дробью, — все это я хорошо знала; затем следовал ишак с хуржунами, в которых лежала провизия: тут же привьючена была складная палатка, употребление которой я, впрочем, узнала впоследствии, и ящики с какими-то инструментами. Мои хозяева с ними обходились особенно тщательно и осторожно.

Сбоку седла болтались: чайник, котелок и еще что-то. Впрочем, из слов Николая Сергеевича я узнала, что каждый хуржун заключал в себе, кроме главной клади, понемногу еще и запасов для охоты. Это — на случай непредвиденной гибели ишака со всем его багажом. Тогда на оставшемся в живых ишаке все же будет все необходимое для продолжения экскурсии или беспрепятственного возвращения домой. На втором ишаке, на верху клади сидела я. Вполне оправдывая надежды моих хозяев, я сидела смирно и даже, к великому удовольствию друзей, перед отходом в путь немножко умылась.

— Глядите, глядите, Константин Егорович, — кричал в это время Николай Сергеевич, — Хруп Узбоич чувствует себя на осле, как дома. Славно, ей Богу, славно!..

На последнем осле, болтая одной ногой, сидел Джума. Сидел он как-то боком, задев одной ногой за верхний выступ (луку) седла. В таком порядке мы прошли по широким улицам города, обрамленным невысокими глиняными стенками с верхушками выглядывавших из-за них лиственных деревьев, и вступили в ту равнину, на которой этот город стоял. Приятели беседовали, Джума мурлыкал какую-то песню, покусывая толстую соломину и помахивая здоровенной ногайкой, данной ему Николаем Сергеевичем вместе с ружьем, которое он надел за спину. Я с большим любопытством глядела на эти новые места, и, верьте, взгляды эти были взглядами настоящего натуралиста. Уроки моих друзей не могли не иметь последствий для такой удивительной крысы!

Однако пока для хвостатого натуралиста было, очевидно, мало умственной пищи, так как даже мои два учителя шли спокойно, не разглядывая ничего по сторонам.

Наш путь к видневшимся вдали горам шел сначала около каких-то колодцев, вырытых неподалеку один от другого. Когда мой ишак прошел близко от одного из них, я увидела, что по дну его бежит вода; значит, колодцы были просто отдушинами подземной реки, вытекавшей, по-видимому, из далеких гор, к которым мы направлялись. Теперь мне даже известно не только, что река такая зовется «кяриз», но и то, что она выведена из далеких гор людьми и что первые горные колодцы-отдушины очень глубоки…

Вдоль этой оригинальной реки мы шли очень недолго и оставили ее у места, где рос небольшой куст и было приспособление для водопоя животных. Джума тут напоил ишаков. Потянулась однообразная равнина, скудная растительностью. Мой глаз усматривал только бегающих жаворонков и ползающую мелочь. И иногда откуда-то прилетал чекан — имена я все узнавала из речей Николая Сергеевича, — птица, очевидно, не здешняя. Окраска его тела, похожего, когда он сидел, на черный уголек с белой опушкой, не могла быть родственна желтовато-сероватому тону здешней глинистой и песчаной местности. Я твердо помнила речи о покровительственной окраске.