Беги, мальчик, беги - Орлев Ури. Страница 35

— Почему ты не сказал, что не умеешь плавать?!

— Я думал, что умею, — ответил Юрек.

Впрочем, вскоре он уже свободно плавал на боку, загребая здоровой рукой, как веслом.

Иногда он ходил на реку один. Он любил сидеть на берегу и смотреть на корабли, проплывающие по реке, на баржи, медленно тянущиеся за тихоходными буксирами, на парусные лодки, которые казались ему большими белыми бабочками, сидящими на воде. Когда-нибудь, думал он, и у него будет такая же лодка, и он поплывет на ней далеко-далеко, до самого моря.

Но как-то утром возле дома Ковальских вдруг остановилось такси с варшавским номером. Юрек как раз стоял во дворе. Он вышел за ворота глянуть, кто это приехал. Не каждый ведь день появляется в их поселке такси из Варшавы. Из машины вышел с иголочки одетый мужчина и спросил, здесь ли живет семья Ковальских.

— Здесь, — сказал Юрек.

— Ты, случайно, не Юрек Станьяк?

— Да, — сказал Юрек.

Мужчина назвался. Фамилия у него звучала по-немецки, и Юрек подумал, что он, возможно, еврей. Мужчина сказал:

— Я хочу поговорить с тобой. Зайди на минутку в машину.

Он открыл дверцу такси. Юрек отступил на шаг. Приглашение показалось ему подозрительным. Такси, которое поначалу вызвало у него только любопытство, теперь показалось ему ловушкой. Он повернулся и бросился в кузницу.

— Какой-то человек хочет меня похитить! — взволнованно сказал он пану Ковальскому.

Кузнец посмотрел на него, взял в руку молот и молча вышел из кузницы.

Незнакомец протянул ему руку и снова представился. Пан Ковальский вытер свою руку о штаны, и они поздоровались.

— Можем ли мы поговорить наедине? — спросил незнакомец.

— Пожалуйста, — сказал пан Ковальский.

Они вошли в дом. Юрек в тревоге ждал снаружи. Через несколько минут его позвали в комнату.

Незнакомец обратился к Юреку:

— Я польский еврей, приехал из Америки. Вся моя семья погибла в Варшавском гетто. Я сам перед началом войны поехал на международную выставку в Нью-Йорк и уже не смог вернуться. Только поэтому и выжил, — объяснил он, словно извиняясь. — Я хотел бы усыновить тебя. Я постараюсь, чтобы тебе было хорошо в Америке.

— Но я не еврей, — сказал Юрек.

— Мне назвали твое имя в еврейской организации Джойнт в Варшаве, — мягко сказал незнакомец. — Ты числишься там в списке еврейских сирот. Я сказал им, что хочу усыновить тебя и забрать в Америку. Я найму тебе частных учителей, ты выучишь язык, а потом сможешь пойти в школу. У тебя будет все, что ты захочешь.

— Но я не еврей, — повторил Юрек.

— Тебе, конечно же, известно, что ты еврей. Но ты умный мальчик, и эта проклятая война заставила тебя скрывать свое происхождение. Любой ценой. Вот ты и сейчас продолжаешь делать то же самое. Но ведь каждый человек должен в конце концов вернуться к своим корням. И я хочу помочь тебе в этом — забрать тебя отсюда, и заботиться о тебе, и быть тебе семьей.

— У меня уже есть семья, — сказал Юрек, оглядываясь на пана Ковальского. — И я не хочу учителей. И ни в какую школу я не хочу, и в Америку тоже. Я хочу остаться здесь!

Незнакомец молча посмотрел на него, потом вздохнул, поднялся и, попрощавшись, направился к своей машине. Такси развернулось и отъехало. Группа босоногих мальчишек побежала следом, провожая неожиданных гостей.

— Знаешь, он предлагал нам большие деньги, — сказал пан Ковальский. — Но не могли же мы тебя продать…

— Он думал, что я еврей, — сказал Юрек.

— Ну и что! — воскликнула пани Ковальская. — Иисус тоже сначала был еврей! Ты прошел причастие, и для нас ты христианин. Для нас ты Юрек Станьяк.

— И все-таки теперь, Юрек, — сказал пан Ковальский, — ты должен быть готов к тому, что сюда будут приезжать и уговаривать тебя вернуться в еврейскую семью.

— Пусть уговаривают, — сказал Юрек. — Никто не может заставить меня, если я не захочу.

Но почему-то вечером того дня Юрек не мог выдавить из себя слов молитвы. И он не знал, какой грех больше — отречься от Иисуса, имя которого помогало ему все годы скитаний, или нарушить обещание, которое он дал отцу, и тем самым отречься и от самого отца, и от мамы, и от своих погибших братьев и сестер, и от тех еврейских ребят, вместе с которыми он укрывался от немцев в Варшавском гетто и в Кампиноском лесу.

Пан Ковальский оказался прав. После американца были еще два-три таких же посещения. Приезжали какие-то молодые люди, которые соблазняли его возможностью жить в специальном детском доме для еврейских сирот. Они рассказывали, какая там замечательная школа, и уроки гимнастики, и книги. Они словно были уверены, что гимнастика и книги сами по себе делают человека счастливым. Но чем больше они соблазняли Юрека, тем больше он их боялся. Тем более что все, что ему сулили, казалось ему не соблазном, а наказанием.

А затем, в один из осенних дней, возле дома Ковальских остановился маленький открытый пикап. В нем сидели два человека. Водитель остался внутри. Пассажир вышел из машины и направился к Юреку.

— Здравствуй, Юрек, — сказал он. — Меня зовут Моше Френкель. Я приехал за тобой из еврейского центра в Варшаве. Польские власти разрешили нам собрать всех еврейских сирот в специальном детском доме, чтобы они могли там жить и учиться.

— Я не еврей, — упрямо сказал Юрек, отступая. — И я никуда с вами не поеду.

Френкель протянул к нему руку, словно пытаясь его удержать. Но Юрек был быстрее. Он отпрыгнул. Френкель посмотрел на него, пожал плечами, а потом развернулся и вышел за ворота. Юрек понял, что он пошел за подмогой. И точно — вскоре он появился снова, на этот раз в сопровождении польского полицейского. Он показал Ковальскому какую-то официальную бумагу. Пан Ковальский пожал плечами и остался в дверях. Сам Юрек к тому времени уже забрался на росшее во дворе дерево. Он набил карман камнями и решил отбиваться до последнего. Но отбиться ему не удалось. Полицейский велел Тадеку принести лестницу, и Юрек вынужден был спуститься. Моше повел его в машину. Выходя со двора, Юрек обернулся и крикнул пану Ковальскому, который все это время стоял в дверях дома:

— Я вернусь, пан Ковальский, вот увидите, я вернусь, не беспокойтесь!

Он надеялся, что в машине его посадят одного на заднее сиденье и он сумеет выскочить по дороге. Но Моше сел рядом с ним и даже связал ему ноги веревкой, чтобы он не мог убежать.

Пикап доставил их в Прагу — предместье Варшавы на правом берегу Вислы. Здесь, на улице Ягеллонской, располагался дом для еврейских сирот. Моше привел Юрека в свой кабинет, усадил и начал расспрашивать:

— Так как же тебя все-таки зовут?

— Юрек Станьяк.

— Нет, скажи мне свое настоящее имя. Нам сообщили о том, что у Ковальских живет еврейский мальчик-сирота.

— Я не еврей, — упрямо повторил Юрек.

— Ну, ладно. — Френкель развел руками. — Оставим это на потом. Сейчас тебе нужно как следует помыться и сменить одежду.

Он вызвал какого-то молодого высокого парня, и тот повел Юрека в большую комнату с белыми сверкающими стенами и гладким, как в костеле, полом. Вдоль одной из стен шел ряд кранов над белыми раковинами. Над каждым краном висело зеркало. А из противоположной стены выступали перегородки из непрозрачного стекла, которые делили комнату на широкие отделения — как будто шкафы без дверей. В каждый такой отсек спускалась сверху труба, на конце которой висело что-то вроде садовой лейки.

— Что это? — спросил Юрек, уже догадываясь, куда его привели.

— Душевая, — сказал парень. — Ты что, никогда не мылся под душем?

— Никогда, — сказал Юрек.

Парень посадил его на скамейку, закатал рукава, вынул парикмахерскую машинку и быстро постриг ему голову догола. Волосы он собрал в ведро. Закончив, он глянул в ведро и поцокал языком.

— Вши, — сказал он. — Давай раздевайся, а вещи свои брось сюда же, в ведро.

Юрек разделся. Парень открыл краны в одном из отделений между перегородками, покрутил, настроил и велел Юреку войти. Вода была теплая, почти горячая. Юрек готов был стоять там хоть полдня, если бы ему позволили. Но парень не дал ему просто стоять. Он протянул ему мыло и велел намылиться, как следует.