Беги, мальчик, беги - Орлев Ури. Страница 7

— У него сломан кончик, смотри, — сказал Иоселе и раскрыл нож.

Никто не говорил о пойманном мальчике. Но Давид не мог удержаться.

— Что будет с тем, которого схватили? — спросил он.

— С Лейбеле? Его побьют, — сказал Ицек. — А потом отдадут немцам и получат за это деньги или водку.

— И он уже не вернется?

— Ни один из тех, кого поймали, больше не вернулся, — ответил Ицек.

Он хотел еще что-то сказать, но Шломо прикрикнул на него:

— Болтай поменьше!

Они молча закончили еду, потом рассовали оставшиеся овощи по сумкам и карманам и продолжили путь. Спустилась темнота. Это была не та темнота, которую Давид помнил по Варшавскому гетто. Здесь вокруг как на ладони лежала плоская земля, а над ней висело широченное небо, усеянное звездами от горизонта до горизонта. Взошла луна, большая и красноватая — такую Давид помнил с тех дней, когда они еще жили в Блонье, но никогда не видел в Варшаве. Лес был уже совсем близок.

— Зачем нам в лес? — спросил Давид.

— Спать.

Давид испугался. Он знал лес еще с тех лет, когда ходил туда со своим старшим братом, чтобы собирать грибы и есть чернику. Но то был лес дневной и не страшный. Ночной лес пугал его. Когда они вошли в чащу, их окружила кромешная темнота.

— Возьмитесь за руки, — сказал Аврум. — А то можно отбиться от других и потеряться.

Давид дал одну руку Иоселе, а другую Ицеку. На широкой поляне они остановились, и каждый лег прямо на том месте, где стоял. Послышались тихие разговоры. Давид лежал с закрытыми глазами и вдруг услышал, как лес заговорил. Ему даже показалось, что он узнает эти звуки, как будто бы этот лес был тем же самым, что рос вокруг их маленького Блонье. Это действительно был тот же самый Кампиноский лес, но Давид не мог этого знать — ему просто слышалось что-то знакомое. Звезд не было уже видно, и луны тоже, они исчезли, заслоненные верхушками деревьев. Только тут и там в окружающей тьме проблескивала полоска светлого неба да иногда посверкивали одна-две случайные звезды. На фоне этих полосок можно было разглядеть очертания веток высоко над головами. Вдруг вблизи послышался какой-то странный звук — не то вдох, не то выдох. Давид испугался.

— Что это? — спросил он.

Иоселе, лежавший рядом с ним, приподнялся.

— Ночная птица, — ответил он шепотом.

— Ты не боишься здесь ночью?

— Давид, — сказал Иоселе, — как ты не понимаешь? Если бы не этот лес, крестьяне уже давно бы нас поймали. Если бы не эта темнота, они бы давно уже схватили нас и выдали немцам. Как Лейбеле, которого поймали сегодня. Лес нас охраняет, и поэтому я его не боюсь. Наоборот, я люблю его и люблю темноту. Она тоже нас спасает. Теперь ты понял?

— Да.

— Но ты все равно боишься?

— Да, — признался Давид.

— Ничего, привыкнешь. Я сначала тоже боялся.

— Как ты встретил этих ребят?

— Я услышал, как они говорят, и заметил, что их польский язык такой, как всегда бывает у еврейских детей. Немножко не настоящий польский. Тогда я подошел. Меня Шломо тоже сначала не хотел принимать.

Теперь Давид понял, почему Шломо велел ему не говорить по-польски при поляках.

— А я тоже говорю по-польски как еврейский мальчик?

— Ты нет. И Аврум нет. Но есть такие, которые лучше говорят на идише, чем по-польски. Как Шломо, например.

— А почему мне нельзя купаться с поляками в реке и нельзя снимать штаны?

— Из-за обрезания. Эта такая операция, ее делают всем еврейским мальчикам там, внизу, чтобы знали, что они евреи.

— А полякам это не делают?

— Нет, — засмеялся Иоселе, — только евреям. И только мальчикам. Девочкам нет.

Иоселе был родом из Варшавы. Когда их переселили в гетто, рассказал он Давиду, его мама стала шить белые нарукавные повязки с синими «звездами Давида» на них. Немцы приказали, чтобы такие повязки носил каждый еврей. Эти повязки его мама продавала на улице. Она приносила домой деньги, а Иоселе тайком выходил на польскую сторону и там покупал на эти деньги картошку и хлеб. Это было трудно и очень опасно. Два раза его ловили, отнимали всё и избивали. Но он выходил снова. А потом мама заболела тифом, и ее забрали в больницу. Перед больницей она шепнула ему:

— Иоселе, уходи на польскую сторону и не возвращайся больше в гетто.

— И с тех пор ты все время в лесу? — со страхом спросил Давид.

— Нет. Сначала я держался поближе к деревням, но потом меня чуть не поймали.

— А в лесу нас разве не могут поймать?

— В глубине леса нет никого. Разве только партизаны.

— Что такое «партизаны»?

— Это поляки, которые борются с немцами. Но мы им не нужны. Нужно бояться крестьян и еще лесников. Они выдают еврейских детей немцам.

— Что, все поляки плохие?

— Нет, — подумав, сказал Иоселе. — Один раз я постучал в дверь, и они меня ни о чем не спросили, просто дали поесть.

— А мы сейчас уже в глубине леса?

— Еще нет. В темноте и здесь безопасно, но завтра мы пойдем глубже.

Утром Иоселе разбудил Давида, и в первую минуту Давид удивился, что не видит вокруг ни стен, ни потолка. Только стволы и верхушки деревьев. Но потом вспомнил, где находится. Ему хотелось есть и пить. Но есть хотелось немного больше.

— Пошли, — сказал Иоселе, — мы возвращаемся на наше прежнее место.

Аврум привел их к небольшому ручью, журчавшему среди деревьев. Все стали пить. Одни черпали воду из ручья ладонью, а другие пили, лежа на животе. Давид тоже лег и окунул голову в воду. Ему было приятно, что вода текла по голове и омывала лицо. Потом он открыл рот и стал с жадностью пить.

Ребята вытащили украденные накануне овощи. Аврум поставил перед всеми корзинку с оставшимися яйцами. Закончив есть, они надежно спрятали все остатки в дупле трухлявого дерева, а потом отправились собирать ягоды. Здесь росло много земляники, малины, красной смородины, черники и ежевики. Была и шелковица — белая и черная, а на некоторых деревьях росли маленькие зеленые орехи с еще не затвердевшей скорлупой.

Потом Давид нашел грибы. Это были те самые грибы, которые он когда-то собирал со старшим братом, еще до того, как в Блонье устроили гетто. Но его новые товарищи отказались есть грибы.

— От этих грибов можно умереть, — сказал Аврум.

Давид поел немного, и ничего с ним не случилось. Другие увидели это и тоже начали есть грибы.

К вечеру Аврум повел их обратно на прежнее место. Они снова пили из ручья, а потом доели овощи и яйца, которые утром спрятали в дупле.

— Как Аврум находит дорогу в лесу? — спросил Давид.

— Немного ему помогает мох, — сказал Ицек, — а немного… я сам не знаю как.

— Что такое «мох»?

Ицек показал ему пучки травы, которые росли на стволах деревьев:

— Видишь, он всегда растет только на одной стороне. Если смотреть на стволы, когда идешь в одну сторону, ты можно узнать, как возвращаться.

Давид не понял.

— Я не понимаю, как это узнать, — сказал он.

— Это очень просто, — сказал Ицек. — Нужно идти наоборот тому, как шел туда.

Давид и на этот раз не понял, но больше спрашивать не захотел. Он решил, что позже сам подумает над этим.

— У тебя есть еще брынза? — спросил он.

— Нет, — засмеялся Ицек. — Моя брынза давно закончилась. Но при случае мы украдем снова.

На вторую ночь Давид тоже спал рядом с Иоселе, и они долго разговаривали перед тем, как уснуть.

— Знаешь, у деревьев есть душа, — шепотом сказал Иоселе.

— Кто тебе сказал?

— Лейбеле. А еще он сказал, что ночью души деревьев выходят наружу.

— Ты с ним дружил?

— Да.

— А какие у деревьев души — хорошие или плохие?

— Наверно, хорошие. Ведь они не делают нам ничего плохого.

Давид на минуту задумался над этим ответом.

— Как ты думаешь, дереву больно, когда ему ломают ветку?

— Может быть, ему это так же, как нам, когда стригут ногти.

— Моя мама всегда сжигала мои ногти в печке, — рассказал ему Давид. — А перед этим смешивала их с перьями.

— И моя мама тоже, — сказал Иоселе, — но без перьев. Знаешь, почему нужно сжигать ногти?